Константин Григорьев

 

Из двенадцати членов подпольного комитета, действовавшего в Минске на начальном этапе оккупации (1941 – 1942 гг.), войну пережили двое: Алексей Котиков и Константин Григорьев. Вопрос о судьбе еще одного участника событий, Ивана Ковалева, отчасти остается открытым: многие историки придерживаются мнения о его гибели в январе 1943 года в Тростинце или, возможно, на стадионе «Динамо»; впрочем, и старая версия (Ковалев, будучи арестованным, не выдержал пыток и стал сотрудничать с оккупантами, был вывезен в Германию, где следы его затерялись) жива до сих пор, подробнее об этом мы расскажем в очерке Иван Ковалев.

Котиков и Григорьев тоже хлебнули горя. Оба в свое время были арестованы органами НКВД/НКГБ (в декабре 1942 года Котиков, в сентябре 1944 Григорьев), получили сроки (15 и 5 лет соответственно), 27 марта 1956 года Григорьев был реабилитирован[1], Котикову же в реабилитации отказали, но срок заключения снизили до 10 лет; впрочем, к тому времени он был уже освобожден по амнистии[2]. При этом, как утверждала детально исследовавшая события тех лет Вера Сафроновна Давыдова, обвинения против Григорьева строились в том числе и на свидетельствах Алексея Котикова, который на своих допросах давал на него клеветнические показания[3].

В частности, на состоявшемся 8 мая 1946 года в МГБ БССР допросе Котиков заявил, что Григорьев после мартовских 1942-го года арестов от работы в подполье самоустранился и перестал выполнять отдаваемые ему задания. Он прекратил скрываться, легализовался, даже не менял фамилии и адреса своего проживания, несмотря на то, что был известен многим предателям и агентам гестапо[4].

Первоначальная реакция подполья на этот его демарш была однозначной: Григорьев струсил. На одном из заседаний подпольного комитета был даже поставлен вопрос о его уничтожении, но потом, по словам Котикова, подпольщики «… посмотрели – вреда не приносит – оставили»[5].

Процитированные показания Алексея Котикова не содержат клеветы. На одном из первых (если не на первом) своих допросов в НКГБ БССР (архивная копия документа датирует его 23 июня 1944 г., чего не могло быть по определению; вероятно, допрос состоялся 23 июля 1944 года) Константин Григорьев и сам подтвердил, что после нанесенного в марте 1942 года удара он утерял связь с подпольем и легализировался[6], а на уточняющиие вопросы следователей отвечал, что все годы оккупации проживал по адресу, по которому был прописан (Чкалова, 58), но арестован не был[7].

 

Впрочем, как это часто бывает, повлиявшие на его судьбу события разворачивались намного драматичнее, чем это видно из протоколов его допросов, рассказов бывших соратников и исследований историков послевоенных лет.

 

Первые дни войны

 

Константин Денисович Григорьев родился в 1895 году, с 1909 по 1914 годы работал на Путиловском заводе фрезеровщиком. В июле 1914 года за участие в забастовке был осужден к 9 месяцам тюремного заключения. Весь 1915 год работал на Балтийском заводе, а в 1916-м был призван в армию, в которой состоял рядовым до 1918 года. С 1918 по 1923 год находился в Красной Армии, правда службу проходил вне строя, работал фрезеровщиком в армейских радиомастерских. В 1919 году вступил в партию. С 1923 по 1932 г. жил в Казани, где занимал ряд руководящих должностей в системе Главнефтесбыта. Позже отучился в нефтяной Промакадемии имени Кирова в Баку, после окончания которой в 1936 году Наркоматом нефтяной промышленности СССР был направлен в Минск. Здесь он получил должность управляющего Белорусской республиканской конторой Главнефтесбыта[8].

Занимая этот пост, он в свое время принимал на работу Исая Казинца[9]. Это было уже в 1940 году, после присоединения восточных областей Польши к БССР и Григорьев отправил его в Белосток на должность главного инженера созданного там отделения белорусской конторы нефтесбыта[10].

В ноябре 1940 года Григорьева назначили[11], а в январе 1941 года Постановлением ЦК КП(б)Б утвердили в должности начальника спецстроительства № 20. Речь, судя по всему, шла о строительстве Козыревской нефтебазы в южном пригороде Минска, в послевоенном письме в Комитет партийного контроля Григорьев сообщал, что эта база строилась в его бытность и под его руководством[12]. Этот пост он занимал до 24 июня 1941 года[13].

ПРИМЕЧАНИЕ 1. Текст дальнейшего нашего повествования в значительной мере будет основываться на официальных документах государственных учреждений последних военных и первых послевоенных лет (главным образом, это протоколы допросов участников событий в органах НКГБ/МГБ), а также на воспоминаниях Константина Григорьева послевоенной поры, сохранившихся в переписке с государственными и общественными организациями, с редакциями газет и в опубликованных и неопубликованных статьях. В этой связи следует отметить, что составленные им в 50 – 60-е годы рассказы о становлении подполья в оккупированном Минске изобилуют многочисленными неточностями; в первую очередь это относится к важным деталям (последовательности и датировке событий) и, по мнению некоторых современных историков, к попыткам фальсификации отдельных событий. В связи со сказанным, в дальнейшем нашем повествовании мы будем опираться по мере возможностей не на его описания и придумки послевоенных лет, а на протоколы допросов (его и других подпольщиков) – несмотря на явное давление следователей, они все же содержат меньшее количество ошибок, а зачастую и заведомо ложных суждений. В тех случаях, когда воспоминания К.Д. Григорьева нами все же будут использованы, на содержащиеся в них неточности мы будем отдельно указывать.

О первых днях войны он рассказал так. Уже к вечеру 23 июня значительная часть Минска была уничтожена налетами авиации. Город горел, а железнодорожный узел был уничтожен.

ПРИМЕЧАНИЕ 2. Первая бомбардировка Минска состоялась около полудня 23 июня; в этот день немцы бомбили лишь Товарную станцию (район улицы Суражской), аэродромы в Лошице (Аэропорт Минск -1) и в Слепянке (р-н улиц Столетова, Уральской), а также расположение 69-го отдельного разведывательного батальона 100-й стрелковой дивизии в Уручье[14].

В скором времени город оказался отрезанным и единственным путем для выхода из него было Червенское (и Борисовское – Е.И.) шоссе, по которому на восток шли толпы народа[15].

На своем первом допросе в НКГБ Григорьев рассказал, что на строительстве Козыревской нефтебазы у него не было своего транспорта (руководство Главнефтесбыта 23 июня 1941 года забрало грузовые машины[16]), но оставалась возможность эвакуироваться с наркоматом топливной промышленности, которому был подчинен. С этой целью Григорьев поддерживал связь с наркомом Хотько, но тот выехал из города, не сообщив об этом сотрудникам[17].

Ко всему прочему, вечером 23 июня были получены деньги для выплаты занятым на строительстве рабочим. Условившись с бухгалтером встретиться утром в конторе для производства расчетов с людьми, он заночевал у себя на квартире, располагавшейся в доме напротив гостиницы «Белорусь» на пересечении улиц Кирова и Володарского. Жена Григорьева, Кашечкина Людмила Михайловна, работавшая заместителем заведующего Минским облаздравотделом, в связи с подготовкой к эвакуации была задержана на своем рабочем месте. Четырехлетнюю дочь Наташу Григорьевы оставили у няни.

В отправленном в Москву в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС письме (апрель 1958 г.) Григорьев сообщал, что в ту же ночь к нему пришел из Белостока Исай Казинец. В состоявшеся беседе тот заявил, что 23 июня 1941 года по распоряжению местных организаций Белостоцкая нефтебаза была уничтожена, а семьи работников базы вывезены на автомашинах в восточном направлении. Сам Казинец ушел из Белостока в тот же день и уже вечером пришел в Минск[18].

Совершенно очевидно, что происходившие в Белостоке и перечисленные Григорьевым события не могли уместиться в один день. Позже (апрель 1962 года) в статье для газеты «Советская Белоруссия» он и сам попытается исправить очевидную ошибку и будет говорить о появалении Казинца в Минске 25-го числа[19], однако, и эта его датировка, вероятно, ошибочна. Исследовавший историю возникновения подполья в Минске Евгений Барановский установил, что Исай Казинец прибыл в Минск с потоком беженцев с прежнего места работы в Белостоке лишь в июле 1941 года[20] и, таким образом, его встреча с Григорьевым не могла состояться ни 24, ни 25 июня.

Отдельные детали их разговора, впрочем, вполне могут соответствовать действительности и представляют особый интерес для нашего исследования. Казинец сообщил ему, что добирался до Минска он вместе с давним знакомым, однокурсником по Саратовскому техникуму Вячеславом Юрыгиным, но тот не дошел до Минска,  погиб под бомбежкой[21]. Позже, но еще по пути из Белостока он познакомился с майором Георгием Семеновым – работником политотдела одного из воинских подразделений, отступавших на восток. (Так у Григорьева; архивные документы свидетельствуют, что Семенов имел звание техника-интенданта 2 ранга (соответствовало званию старшего лейтенанта), и занимал должность начфина одной из расквартированных в Августове Белостокской области воинских частей[22]). У Семенова в Минске были родственники и знакомые. На случай возможной встречи в будущем он дал Казинцу несколько адресов в городе.

Утром, со слов Григорьева, Казинец пошел разыскивать семьи эвакуированных работников предприятия. В девятом часу, к открытию конторы, отправился в город и Григорьев.

Придя в контору, Григорьев обнаружил ее сгоревшей от попавшей в здание бомбы (24 июня первый налет немецкой авиации состоялся в 9 часов 40 минут утра). После этого он направился в ЦК, затем в Совнарком. Но там уже было пусто[23].

 ПРИМЕЧАНИЕ 3: Как сообщает Ирина Воронкова, приказ командующего Западным фронтом Д.Г. Павлова об эвакуации из Минска ЦК КП(б)Б, Совнарком БССР, Президиум Верховного Совета БССР, Минский горком и райкомы партии, горсовет, облисполком, райисполкомы, ЦК ЛКСМБ и некоторые другие организации получили 24 июня в 8 часов вечера. Руководители БССР из столицы выехали на автомашинах в Могилев в промежутке между 2.00 и 4.30 утра 25 июня[24].

Галина Кнатько полагает, что решение на эвакуацию было тайным, жители города о нем не подозревали; этот же историк сообщает, что официальная эвакуационная комиссия была создана только 25 июня, когда руководство республики находилось уже в Могилеве, куда оно выехало еще вечером 24 июня после того, как противник целый день бомбил город[25].

В облздравотдел его не пустили, так как в учреждении готовили документы к эвакуации.

Константин Григорьев
и Людмила Кашечкина

Вечером, однако, и в это здание попала бомба, все служащие вышли наружу, после чего вынуждены были заботиться о себе самостоятельно. Григорьев разыскал в возникшей неразберихе жену, они забрали у няни свою дочь и попытались уйти на восток по Червенскому шоссе. На следующий день под Смиловичами путь бегущим от войны людям преградил немецкий десант[26]. (В письме в Комитет партийного контроля ЦК КПСС Константин Григорьев иначе рассказывал о попытке эвакуации: из Минска они выходили по Борисовскому шоссе, а немецкими мотоциклистами были отрезаны под Смолевичами[27].) Впрочем, так или иначе, Григорьев вынужден был привести свою семью обратно в Минск. Вернулись они, судя по его послевоенным высказываниям, 28 или 29 июня 1941 года[28]. Дом по Володарской улице оказался разрушенным бомбой[29], поэтому обосновались они у няни их дочери Громыко Дарьи Прокофьевны, проживавшей по Койдановскому тракту 58[30](прежнее название улицы Чкалова).

 

***

На допросе в НКГБ БССР (23 июля 1944 года) Константин Григорьев назвал другую дату их возвращения “из беженства”: 5 июля 1941 года. Тем самым он, вероятно, пытался оградить себя от излишних вопросов относительно его возможного пребывания в лагере, устроенном немцами в Минске в первые дни оккупации. 2 июля по городу был распространен приказ военного коменданта о регистрации мужского населения; регистрация проводилась 3 июля, результатом этой акции стало заточение практически всей мужской части жителей города в лагере на Сторожовке (позже лагерь был перемещен в огороженное колючей проволокой поле в Минском пригороде под Дроздами) – на несколько дней, для выявления партийных функционеров, евреев и других нежелательных с точки зрения оккупационных властей для дальнейшего проживания в городе лиц. Утверждая, что он вернулся в Минск уже после завершения регистрации, Григорьев давал понять, что никак не мог оказаться в лагере. Остается неизвестным, поверил ли ему в этом отношении следователь – тем более, что и на несколько следующих вопросов касательно обустройства в оккупированном городе Григорьев давал явно неудовлетворительные ответы: по поводу прописки никуда не обращался (его супруга Людмила Кашечкина спустя месяц после их возвращения сходила в домоуправление и прописала семью в доме у Громыко Дарьи Прокофьевны); требуемую оккупационными властями регистрацию коммунистов он проигнорировал, в контакты с управдомом района не вступал, и в первый период немецкой оккупации (до мая – июня 1942 года) официально нигде не работал[31].

 

Инициативная группа. «Нефтяники»

 

Потом дал знать о себе Исай Казинец.

Эту их встречу Григорьев датирует первыми днями июля. Вскоре после возвращения в город Людмила Кашечкина на развалинах их дома обнаружила записку Казинца (углем на уцелевшем обломке стены), после чего разыскала его и привела на Койдановский тракт, 58[32].

В беседе с ним Григорьев выяснил, что Казинец установил связь с еврейским гетто и оказывал помощь его обитателям – однажды он заговорил с женщинами из рабочей колонны[33], те сетовали, что на работу их водят по улицам, на которых невозможно купить продукты и лекарства.

Казинец вызвался помочь оказавшимся в беде людям. Возможно, от безысходности, они доверились незнакомцу: утром по пути в город узницы гетто снабжали Казинца деньгами, при возвращении колонны в лагерь он передавал им необходимые в их положении вещи.

Совершенно очевидно, что их встреча если и состоялась в обозначенные Григорьевым сроки (первые дни июля), то пересказанный разговор с Казинцом не мог произойти в те дни; такая беседа вообще не могла состояться в июле, поскольку создание гетто, о связях с которым говорил Казинец, было завершено лишь 1 августа[34].

Ошибка Григорьева в датировке событий не отменяет, однако, контактов Казинца с узниками этого лагеря, но, как это видно из сказанного, они могли состояться не ранее августа. На первых порах его связи с обитателями гетто явно ограничивались актами гуманитарного характера, но это в скором времени перестало удовлетворять Казинца.

Летом 1941 года в доме № 75 по Червенскому тракту часто (почти ежедневно) встречались несколько человек, знакомых по довоенной работе. Этот дом принадлежал родителям бывшего сотрудника транспортного отдела Главнефтесбыта Вячеслава Никифорова. Помимо него и двух других нефтяников (Григорьева и Казинца) к ним часто присоединялся попутчик Казинца по бегству из Белостока Георгий Семенов. Собирались обычно в саду этого дома, под яблоней с широкой кроной; вполне можно полагать, что дело у них не ограничивалось одними только беседами. 

На очередной такой встрече по инициативе Исая Казинца они сговорились создать «Инициативную группу по оказанию помощи Советским людям». На допросах 1944 - 1946 годов Григорьев датировал это событие августом 1941 года[35].

Руководство группой было возложено на Григорьева, вероятнее всего, по старшинству – как по возрасту, так и по довоенному положению он был старше Казинца и Никифорова^[36]. Георгий Семенов был среди них новичком и не мог претендовать на лидерство.

Четырьмя указанными лицами состав «инициативной группы», в сущности, и ограничивался. Жену Константина Григорьева Людмилу Кашечкину и Лелю Ревинскую, с которой жил Казинец у нее в доме по адресу Берсона, 12а (угловой дом рядом с польским костелом[37]), лишь с определенной долей натяжки можно считать ее членами, их, со слов Григорьева, привлекали к работе время от времени, главным образом для установления связей с оставшимися в городе знакомыми коммунистами[38].

В некоторой степени это относится и к Зубковскому Антону (до войны работал председателем [проф]союза нефтяников), Лаврову Ивану, (бывшему начальнику милиции 1-го района Минска) и Демченко (начальнику спецчасти комбината (?) довоенной поры, имя его не известно). В качестве участников их с Казинцом инициативной группы Григорьев упоминает названных лиц лишь несколько раз – в своих показаниях на следствии, перечисляя состав этой группы и потом, рассказывая следователю о дальнейшей их судьбе. Согласно его показаниям, Зубковский был арестован в апреле 1942 года и повешен немцами в ходе весеннего разгрома подполья, а Демченко и Лавров летом того же года ушли в партизанский отряд, дальнейшая их судьба на момент допроса Григорьеву известна не была[39].

На том же собрании в саду у Никифоровых они распределили роли. За Исаем Казинцом оставили возложенную им ранее на себя обязанность поддерживать связь с гетто, Семенов должен был слушать сводки информбюро (у него был радиоприемник) и готовить листовки для информирования людей^[40]. Вацлава Никифорова Григорьев называет ответственным за организацию типографии^[41], которая, впрочем, будет создана только к началу 1942 года. Сам Григорьев брался привлечь к участию в сопротивлении знакомых ему коммунистов, работавших в железнодорожном депо и конторе «Заготзерно».

 

К вопросу о Доппарткоме.

 

Инициативная группа нефтяников была оной из первых в городе, но не единственной из числа заявивших о себе на начальном этапе оккупации. Изданный в 1978 году справочник «Подвиги их бессмертны» оценивал число таких групп пятьюдесятью по состоянию на декабрь 1941 года. В их числе это издание упоминает подпольные организации в Октябрьском районе Минска (инициативная группа Казинца и Григорьева), в железнодорожном депо станции Минск товарный, на вагоноремонтном заводе имени Мясникова, а также ячейки на на 1, 2 и 3 кирпичных заводах, ТЭЦ-2, в хлебопекарне на Сторожовке, подпольные группы на Комаровке, в гетто и в других районах Минска[42].  

Вопрос об их объединении под единым руководством встал ближе к октябрю. При этом, совершенно очевидно, что в условиях тех лет руководящий орган (центр) объединившихся подпольных групп мог быть образован, существовать и получить послевоенное признание только в форме партийного комитета[43].

10 сентября 1959 года в КГБ при Совете Министров БССР была составлена справка «О Минском подпольном городском комитете партии периода 1941 – 1942 годов» (среди коллектива авторов отметим подполковника Бровкина – за три дня до этого его доклад заслушивался на посвященном деятельности партийного подполья в г. Минске заседании Бюро ЦК КПБ у Кирилла Мазурова^[44]).

Рожденный в недрах КГБ документ процесс создания общегородской подпольной организации в Минске сводил к следующему: инициативная группа Григорьева и Казинца, как наиболее активная, «поглотила» несколько возникших к тому времени в городе подпольных групп: «…по мере установления связей с членами других … подпольных организаций [инициативная группа] переросла в общегородскую подпольную партийную организацию»^[45], резюмировал подполковник Бровкин. При этом, как полагали в этом ведомстве, Казинец, Григорьев, Семенов и Никифоров, предполагая наличие в Минске оставленного партийным руководством республики для подпольной работы строго законспирированного городского партийного комитета, пытались установить с ним связь, но не смогли разыскать никого из его членов.

В этих условиях в сентябре [так в тексте – Е.И.] 1941 года инициативной группой был создан дополнительный по отношению подпольному горкому руководящий орган – доппартком^[46].

Отметим, что Константин Григорьев (единственный из числа выживших организаторов доппарткома) не называл его на первых порах таковым (в НАРБ хранятся выписки из протоколов 16 его допросов и ни в одном из них он не называет подпольный комитет доппарткомом – только городским подпольным комитетом (ГПК)).

В его интерпретации процесс создания  на базе их инициативной группы подпольного комитета выглядел довольно незамысловато. На состоявшемся в марте 1946 года допросе Константин Григорьев заявил, что «Минский подпольный партийный комитет был избран в середине сентября в саду у Никифорова. Для избрания подпольного комитета на совещании инициативной группы присутствовала старая «шестерка», т.е., я, Козинец, Никифоров, Семенов, Лавров и Демченко.

В состав комитета были избраны три человека: Козинец, Семенов и я…»^[47].

Время спустя представленная Константином Григорьевым версия (собрались вшестером в саду у Никифоровых и избрали горком) перестала удовлетворять историков и партийное руководство и потребовала усовершенствования – в его изложении процесс создания подпольного горкома партии противоречил концепции о массовом (всенародном) характере антифашистского подполья.

Вера Сафроновна Давыдова попыталась придать некоторую наукообразность утверждениям Константина Григорьева и, соответственно, сделанным на их основе выводам, содержащимся в упомянутой справке КГБ.

Согласно Давыдовой, «учредительное» собрание подпольщиков носило общегородской характер и было проведено не в саду у Никифоровых, а на доме у родителей Георгия Семенова по улице Луговой, 5, (после войны – дом № 34, некоторое время оставался единственным по четной стороне улицы домом, сейчас не существует). На нем присутствовали представители нескольких подпольных групп: Исай Казинец, Константин Григорьев, Вячеслав Никифоров, Георгий Семенов («Нефтяники»), Степан Заяц, Степан Омельянюк (Комаровская группа), Иосиф Степуро, Алексей Котиков (железнодорожный узел), Михаил Гебелев (гетто), а также Назарий Герасименко, Антон Орсик, Николай (или его брат Викентий – Давыдова не называет имени этого человека) Герасимович, и другие[48].

Первоначальный состав подпольного комитета (вслед за аналитиками из КГБ Вера Давыдова называет его доппарткомом) она ограничивает названой Григорьевым тройкой (Казинец (секретарь), Семенов, Григорьев), однако, из контекста ее утверждений видно, что доппартком был создан путем голосования представителей присутствовавших на совещании групп, а не вследствие позднейшего их поглощения «нефтяниками».

Впоследствии, когда стало ясно, что подпольного горкома в городе не оставлено, доппартком стали именовать городским подпольным комитетом (ГПК), а его состав был расширен до 8 человек. В январе 1942 г. (согласно утверждениям Давыдовой) от Комаровской группы в состав доппарткома были введены Степан Заяц и Василий Жудро, от подпольщиков железнодорожного узла – Алексей Котиков; в состав комитета включили также бывшего третьего секретаря Заславльского райкома партии Ивана Ковалева, а от Военного совета партизанского движения (ВСПД) – его руководителя Ивана Рогова[49]. Алексей Котиков уже на исходе своих дней (10 марта 1982 год) в отправленном первому секретарю ЦК компартии Белоруссии той поры Тихону Киселеву заявлении расширяет первоначальный состав подпольного комитета до 9 человек – упоминает о вводе в его состав еще одного «нефтяника» – Вячеслава Никифорова[50].

Примечательно, что даже один из участников тех событий, Алексей Лаврентьевич Котиков о доппарткоме впервые упомянул лишь после освобождения из лагеря[51]. 29 мая 1958 года в своем выступлении на заседании комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью, он высказался об этом буквально так: «… когда я был в Москве [на следствии – Е.И.], меня все время просили рассказать о дополнительном комитете, а я не то что не хотел, я совершенно забыл об этом. И вот когда я освободился и проходил мимо этой улицы, я ходил искать работу, вспомнил ту квартиру, и тут только припомнил, что это за дополнительный комитет»[52].

При этом, вероятно, с подачи Алексея Котикова, доппартком у части историков начал рассматриваться не как временная организация, действующая лишь до момента проявления горкома, оставленного в Минске партийным белорусским руководством перед эвакуацией, а как «параллельный», дополнительный комитет по отношению к основному, созданному оставшимися в оккупации коммунистами на свой страх – на случай его провала[53]. Такая трактовка позволяла ее сторонникам отрицать факт существования доппарткома - по утверждению того же Котикова, на совещании в доме по улице Луговой, 5 было принято решение не распылять силы подполья, не создавать доппарткома, а объединить несколько проявивших себя групп в форме единого городского партийного подпольного комитета[54].

 ***

Сделанные в КГБ выводы (упомянутая выше Справка от 10 сентября 1959 года) основывались, как там утверждали, на архивных документах. Допрошенный в свое время (6 июля 1945 г.) по этому поводу Константин Григорьев показал, что весной 1942 года, с началом арестов, они с Казинцом закопали документы подпольного партийного комитета во дворе у подпольщиков Юзефа и Ксении Каминских. В первые дни после освобождения Минска, в июле 1944 года Григорьев забрал их у Каминских и передал партийным органам города^[55]. В Национальном архиве хранится расписка заведующей оргинструкторским отделом Минского горкома партии Галковской о получении в июле 1944 года от Григорьева К.Д. документов Минского подпольного комитета[56]. 

Полный перечень сохраненных документов нам не известен. На протяжении долгих лет таковыми считались пять протоколов заседаний доппарткома, а также собственноручные записи Исая Казинца. Подполковник Бровкин в подтверждение озвученной версии создания доппарткома в упомянутой выше Справке КГБ процитировал последний документ.

«… мы настоятельно добивались установить связь с городским партийным комитетом, который, по нашему предположению должен быть в городе. Предположения о существовании партийного комитета в городе Минске остаются незыблемыми и в настоящее время.

В связи с глубоким подпольем, в котором находится городской партийный комитет, вытекает необходимость создания партийного комитета, дополнительного к городскому партийному комитету…»[57].

Сторонники создания доппарткома для подтверждения факта его существования ссылаются, кроме того, на протоколы собраний его членов (Вера Давыдова и другие исследователи называли их «подлинными протоколами»). Подлинность названных документов однако, некоторыми историками оспаривалась. Константин Доморад, например, полагал, что «Протоколы … были подброшены в Минский горком КП(б)Б в июле 1944 года … К.Д. Григорьевым…»^[58] – нужно полагать, вместе с изъятыми у Каминских (вероятно настоящими) документами. К сожалению, Доморад не приводит ссылок на источники его информации, которые бы подтверждали озвученные претензии.

Отметим, что содержание хранящихся в Национальном архиве РБ протоколов доппарткома содержит если и не прямые подтверждения их возможной фальсификации, то, по крайней мере, ставит перед сторонниками его существования довольно неприятные вопросы.

Так, например, Протокол совещания доппарткома № 5 от 28 января 1942 года среди присутствующих на нем лиц упоминает представителя от парторганизации Заславльского района товарища Невского (подпольный псевдоним Ивана Ковалева)[59]. Такое утверждение вполне может вызвать сразу несколько претензий. Во-первых, как это видно из текста, составитель документа на момент написания протокола явно не считал Ковалева членом подпольного комитета – он фигурирует в нем в качестве приглашенного на заседание подпольщика из Заславля, который попросил комитет оказать помощь попавшему в трудное материальное положение подпольщику Хмелевскому[60]. Между тем, имеется огромное количество подтверждений тому, что Иван Ковалев если и не возглавлял подпольный партийный комитет, и даже если не входил в его первоначальный состав, то был доизбран в него одновременно с Котиковым, Никифоровым, Зайцем, Жудро и Роговым не позднее первых чисел января 1942 года[61] – даже сам Константин Григорьев на одном из своих допросов утверждал, что тот был введен в состав комитета в декабре 1941 года, причем – в качестве уполномоченного ЦК по подпольной работе[62]. Невозможно представить, чтобы составлявший в 1942 году протокол заседания подпольного комитета подпольщик мог допустить подобного рода ошибку и назвать члена подпольного горкома и уполномоченного ЦК КП(б)Б представителем одной из районных партийных подпольных организации. А вот сочинявший в 1944 году текст протокола вполне мог это сделать, более того, он мог это сделать даже умышленно – в том случае, если пытался принизить статус Ковалева до представителя одной из провинциальных парторганизаций.

При этом, во-вторых. По состоянию на январь 1942 года парторганизации в Заславле не было – книга «Памяти» Заславльского района говорит о создании там подпольного райкома лишь в декабре 1942 года – с ведома и под руководством руководителя базировавшегося в Червенском районе Минского межрайкома партии[63] в лице Ивана Сацункевича (первый секретарь Заславльского райкома предвоенной поры, Иван Ковалев в ту пору являлся его третьим секретарем).

 ***

В начале 1960-х годов в КГБ БССР была проведена графологическая экспертиза протоколов доппарткома, результаты ее по тем временам были вполне предсказуемы: протоколы составлялись в 1941 – 1942 годах и были подписаны Исаем Казинцом. К концу 1980-х годов (и даже раньше), однако, в этом отношении у многих исследователей возникли сомнения, выводы той экспертизы начали оспариваться, что повлекло за собой новое исследование указанных документов[64].

12 июля 1989 года директор Института истории партии при ЦК КПБ Платонов Р. П. направил в НИИ судебной медицины Министерства Юстиции БССР хранившиеся в то время в партархиве при его Институте несколько архивных дел. Специалисты-эксперты должны были исследовать все пять протоколов доппарткома (от 15, 23 декабря 1941 года и от 5, 21 и 28 января 1942 года), а также несколько документов, авторство Исая Казинца которых не могло быть оспорено, в их числе и оригинал собственноручно написанной им 8 июня 1941 года автобиографии. Перед экспертами ставилась двуединая задача: определить время создания протоколов (1941/1942 или 1944 г.г.) и причастность Исая Казинца к их написанию.

Для установления времени оформления протоколов эксперты провели исследование бумаги, на которой они были выполнены (17 листов из школьной тетради) и чернил, которыми были написаны протоколы. Полученные результаты носили чересчур общий характер. Специалисты института смогли установить лишь тот факт, что бумага исследуемых документов была изготовлена до 1960 года, а чернила не являлись чернилами типа “Радуга”, которые начали выпускаться лишь с 1965 – 1967 г.г.[65]

Почерковедческая экспертиза, проведенная тогда же в том же учреждении, была ненамного результативнее. Специалисты НИИ смогли лишь констатировать, что протоколы доппарткома были написаны не Исаем Казинцом, но это, в общем-то, ни о чем не говорило – секретарь партийной организации не писал, как правило, протоколов, этим занимался некто рангом пониже.

Кроме того, известно, что все пять протоколов доппарткома подписаны «Победитом» (подпольная кличка Казинца). Установить, были ли эти подписи выполнены Исаем Казинцом, однако, эксперты тоже не смогли – они обнаружили в них наличие как совпадающих, так и различающихся признаков по сравнению с подписями на документах времен его работы в Белостоке[66].

Результаты проведенного исследования, вероятно, не удовлетворили в среде историков ни сторонников устоявшейся к тому времени версии о доппарткоме, ни набиравших в годы перестройки вес ее противников. Через год (ровно 11 месяцев спустя – 12 июля 1990 года) Ростислав Платонов повторил попытку – на этот раз с аналогичным по сути запросом он обратился от имени Института истории партии во Всесоюзный научно-исследовательский институт судебных экспертиз Министерства юстиции СССР. Результаты исследования московских криминалистов были более конкретными: в числе прочего они констатировали, что подписи, расположенные в пяти протоколах доппарткома («Победит») и подписи Исая Казинца времен его работы в Белостоке (автобиография, протоколы собраний парторганизации “Главнефтесбыта” и др.) не имеют графического сходства и, следовательно, выполнены разными людьми[67] – иначе говоря, подделаны, фальсифицированы.

К тому времени, впрочем, это не имело уже большого значения. Еще до получения результатов этой экспертизы, в мае 1990 года на официальном уровне было озвучено решение о признании Ивана Ковалева секретарем подпольного партийного комитета (горкома) с момента его основания (ноябрь – декабрь 1941 года) до разгрома осенью 1942 года[68]. Места доппарткому и его руководителю Исаю Казинцу в открывшихся обстоятельствах уже не оставалось – несмотря на то, что установлен был всего лишь тот факт, что Казинец не подписывал «подброшенные» Григорьевым протоколы доппарткома – он по определению не мог быть причастен к их фальсификации в июле 1944 года, ибо был казнен 7 мая 1942 года в Минске в Центральном (Александровском) сквере.

 Подпольный горком действует

 А что же подполье?

Подполье, разумеется, было.

Правда, на допросах 1944 – 1945 годов Константин Григорьев давал довольно невнятные ответы на вопросы следователей о том, какую практическую работу вел городской партийный комитет на первых порах своего существования. 23 октября 1945 года он заявлял: «Работа подпольного партийного комитета сводилась в основном к учету оставшихся в Минске членов партии и к проведению антифашистской агитации и пропаганды»[69]. Ненамного больше информации о деятельности комитета того периода содержится и в рассказах других подпольщиков.

В немецких спецслужбах одним из очевидных проявлений деятельности городского подполья в описываемый период считали вербовку и отправление людей в партизанские отряды, главным образом из числа скрывавшихся в городе военнослужащих Красной Армии и узников еврейского гетто[70].

Речи о создании подпольем «своих» отрядов за некоторыми исключениями в это время еще не велось, но вывод людей из города в существующие партизанские группы становился весьма востребованным. Например, в том же еврейском гетто это было связано со спасением людей от гибели. Один из организаторов местного подполья Григорий Смоляр в своем отчете сообщал, что первая группа из гетто была отправлена незадолго до погрома 20 ноября 1941 года в Руденский район (отряд «Быстрова» – бывшего работника НКВД Сергеева); позже, по его словам, они отправляли в разные партизанские отряды до 30 человек в месяц[71]. В отчете СД говорится, что до мая 1942 года из гетто было выведено приблизительно 100 человек[72].

Об общем числе переправленных из города к партизанам людей на первых порах существования подполья в Минске точных данных не имеется, однако, вполне можно предполагать, что это были небольшие количества, поскольку партизан, как таковых, в окрестных лесах еще практически не было. Прятавшиеся там небольшие группы окруженцев, партийных активистов и евреев партизанами станут несколько позже, правда, нужно отдать должное минскому подполью, в некоторых случаях – по его инициативе и с его помощью. Константин Григорьев, в частности, рассказывает о нескольких таких случаях.

На нескольких своих допросах он упоминал о партизанской группе Зимбеля. Она была создана секретарем парторганизации Старосельского сельсовета Заславльского района Зимбелем в сентябре 1941 года и дислоцировалась (пряталась) в Старосельском лесу (в 30 км. от Минска в юго-западном направлении)[73]. Секретарь Заславльского райкома довоенной поры Иван Ковалев установил связь с этой группой, через него Минский подпольный комитет отправлял в нее людей — главным образом тех, кому в городе грозила опасность. В протоколах доппарткома (протокол №5, датирован 28 января 1942 года) упоминается о попытке создания партизанского отряда на основе этой и нескольких соседствоваших с ней групп. Исай Казинец, в частности, говорил о назначении его временного командования в лице начальника отряда (так в тексте, не командира, а начальника) Зибеля (так в тексте — не Зимбеля), помощника по политической части Тимчука и помощника начальника отряда Чумакова[74].

Сказанное может свидетельствовать о попытках автора протоколов доппарткома придать им достоверности за счет упоминания общеизвестных в подполье событий. Названный в документе Иван Матвеевич Тимчук отчасти подтверждает такое предположение, правда, инициатором создания этого отряда он называет не Казинца, а Ковалева: «Ковалев сказал, что решением ГПК я назначен заместителем командира по политчасти, а майор Чумаков — начальником штаба объединенного отряда Логойского и Заславского районов с местом дислокации в Маныловском лесу — на границе Логойского и Заславского районов. 5 декабря мы попрощались с Ковалевым на ул. Даумана (трамвайное кольцо), он провожал нас в Маныловский лес… Ковалев был заинтересован в создании партизанских отрядов вокруг Минска. Сильные холода и плохая одежда помешали нам объединить мелкие группы в боевой отряд в Маныловском лесу»[75].

Отряд Зимбеля, как видно из сказанного, не состоялся, Константин Григорьев и сам позже подтвердил это: в процессе организации он разделился (читай распался) на три части по 8 — 10 человек — якобы для организации на их базе самостоятельных отрядов[76]. В условиях 1941 года это почти всегда свидетельствовало о неудаче: участники несостоявшегося отряда, как правило, расходились зимовать по деревням и, в лучшем случае, пытались восстановить его существование ближе к весне.

Более результативным в этом отношении было участие городского партийного комитета создании и пополнении людьми двух других партизанских отрядов.

В письме в Комитет партийного контроля ЦК КПСС Константин Григорьев заявляет, что еще в конце августа 1941 года их инициативная группа сумела вывести из Комаровского лагеря[77] и укрыть в лесах 26 человек военнопленных – группу полковника Ничипоровича; впоследствии на базе этой группы в Руденском районе был создан партизанский отряд во главе с Ничипоровичем и комиссаром под кличкой «Бывалый»[78] (так в тексте; Бывалый – фамилия, а не кличка секретаря партбюро (а не комиссара) этого отряда – подробнее см. в повести  «Старик»).

Контакты полковника Ничипоровича с военнопленными одного из минских лагерей в августе или начале сентября 1941 года, вероятно, имели место. Подготовленный в 1978 году Институтом истории партии при ЦК КПБ сборник материалов о деятельности подполья в Минске и других городах БССР упоминает о таких контактах, но ничего не говорит о выводе военнопленных из Комаровского лагеря. «Располагали радиоприемником и принимали передачи из Москвы военнослужащие, находившиеся в лагере, в бывших казармах 7-й Самарской кавалерийской дивизии (в районе улиц Первомайской, Пулихова, Захарова [но не Комаровки, как у Григорьева]). Летом 1941 года полковник В.И. Ничипорович установил … [с ними] связь и по его заданию в одном из бараков был установлен радиоприемник. За сводками приходил сам Ничипорович или его товарищи»[79].

Вместе с тем, можно считать вполне установленным, что выход в лес к партизанам Ничипоровича и Бывалова был организован подпольным комитетом, и, вероятно, при участии Константина Григорьева. В 1970 году он изменил свой рассказ о создании в Руденском районе отряда Ничипоровича. «В декабре 1941 года мы успешно провели в лес довольно большую группу военнослужащих. За короткое время эта группа, объединив уже действующие в Руденском районе отряды и пополнившись новыми силами, стала крупным партизанским отрядом – 208»[80].

Подробнее об этом рассказал Борис Бывалый.

Раненый под Волковысском батальонный комиссар из 724 истребительно-противотанкового полка 10-й армии, он, волею судьбы, 15 июля 1941 года оказался в Минске. Ранение не было тяжелым, две случайно встреченные женщины (Софья Антоновна Гордей и Эмилия Иосифовна Цитович) выходили его, а позже (8 сентября 1941 года) в заявочном бюро при городской управе поручились за Бывалого и он получил паспорт, что позволяло более-менее свободно передвигаться по городу. Гордей и Титович отвели его на Надеждинскую улицу и познакомили с Иваном Роговым (позже – создатель и руководитель Военного совета партизанского движения – ВСПД; Константин Григорьев в упомянутом письме в КПК СССР утверждал, что ВСПД был создан при их инициативной группе[81], что, безусловно, не соответствует действительности – подробнее о ВСПД см. «здесь»). Время спустя Бывалый познакомился с Григорьевым и Казинцом, об этом он рассказал так: «Со Славкой Победит я встретился уже в сентябре, пожалуй, во второй половине месяца. Не помню, кто свел, но он уже обо мне слышал от товарищей… Григорьева фамилию я знал, мне кто-то сказал, а Славку знал только как «Победита»»[82].

Судя по рассказу Бывалого, их выход в лес к партизанам (Руденский район) состоялся в самом конце декабря 1941 года после нескольких неудачных попыток. Это был даже не выход, а выезд. По заданию подпольного комитета (ВСПД?) переводчица радиозавода Ядвига Глушковская выписала в городской управе разрешение на выезд из города группы минчан (якобы в лес за дровами) и путевку на автомашину.

Грузились в районе Червенского базара, 18 человек с топорами и пилами. Из рассказа Бывалого видно, что это были члены их с Ничипоровичем группы[83]. Хана Израилевна Рубинчик о событиях тех дней оставила свой рассказ, из которого следует, что в состав группы входили также несколько человек из гетто. В Руденском районе на островах среди болота базировалось 2 отряда – секретаря райкома довоенной поры Покровского и бывшего работника НКВД Сергеева («Быстрова»), человек по 70 – 75 в каждом. Группу женщин из гетто отправили к Сергееву, а военных – к Покровскому.

Вскоре после прибытия полковника Ничипоровича Покровский и Сергеев вошли к нему в подчинение[84], объединенный отряд назвали 208-м имени Сталина отрядом. Вплоть до лета Ничипорович поддерживал постоянную связь с городским подпольем: получал от него медикаменты, одежду, деньги и даже отправлял раненых на излечение в минские больницы.

Начальник разведки отряда майор Иван Рябышев описал в своих воспоминаниях один такой случай. Незадолго до его прибытия в отряд был тяжело ранен командир роты лейтенант Александр Грачев. Командование приняло решение отправить его на лечение в Минск. Осуществить эту операцию Ничипорович приказал Рябышеву – у того сохранялись надежные связи с городским подпольем. Задание было не из простых: Рябышев должен был доставить Грачева в Минск, устроить его у надежных людей, найти и привести к раненому врача, изготовить через Минское подполье для него паспорт, прописать его в городской управе и только после этого покинуть город. На осуществление операции отводилось трое суток – в течение этого времени в одном километре от моста через Волму Рябышева должен был поджидать батальонный комиссар Бывалый с группой партизан.

Как это ни удивительно, все прошло строго по плану.  

Ночью Рябышеву запрягли лучшую в отряде лошадь, в сани уложили Грачева, а также мешок муки, тушу барана, половину ящика трофейных сигарет. Эти продукты предназначались для питания раненого, а сигареты для обмена на молоко.

В ночь с раненым Грачевым Рябышев выехал в Минск. Успешно миновав посты, он направился к двоюродному брату своей жены Дубровскому Константину (Червенский тракт, № 67 (ныне ул. Маяковского).

Зная, что Дубровский содержит явочную квартиру минского подполья, он ехал к нему без опаски. Оставив там раненого, Рябышев ушел в город (со времен подпольной работы на руках у него оставались надежные документы), разыскал врача Пилипушко (работала в поликлинике в здании тубдиспансера по Интернациональной улице) и привел ее к Дубровским.

Своей жене Любови Александровне он поручил через представителей подполья изготовить Грачеву паспорт и прописать его у Дубровских – для того, чтобы обезопасить их на случай облав и проверки документов. В этот же день, выполнив поручение командования, майор Рябышев выехал из города. В условленном месте его встретил батальонный комиссар Бывалый и отвез его на новую базу изменившего место дислокации отряда[85].

***

Еще одним значимым событием тех дней Григорьев называет создание отряда капитана Асташенка, сформированного в основном из числа выведенных подпольем в Логойский район жителей Минска и скрывавшихся в городе военнослужащих.

Об Асташенке они узнали от Жоржа. Григорьев явно ошибочно идентифицирует того с Вячеславом Никифоровым (Ватиком), но, судя по дальнейшему его рассказу, речь шла о Георгии Семенове – до войны он служили в одной воинской части с Асташенком, а в подполье работал под кличкой «Жорж».

В июле 1941 года Асташенок попал в плен, но вскоре сумел бежать. Скрывался в Минске. Жорж привел Славку и Григорьева к нему на квартиру. К моменту их знакомства Асташенок готовился выходить за линию фронта. Григорьев с Казинцом предложили ему вывести из города группу и создать на ее основе партизанский отряд. Асташенок попросил несколько дней на размышление, а затем дал свое согласие и возглавил эту операцию.

В начале февраля большая группа будущих партизан была благополучно выведена в Логойский район[86]; отряд Асташенка начал действовать “параллельно” с отрядом «Дяди Васи» (майора Воронянского), также пополнявшегося несколько раз за счет выведенных подпольем из города минчан. Василий Воронянский несколько раз предлагал Асташенку объединиться, однако тот категорически отказывался – не хотел терять независимость[87].

Увы, но в апреле 1942 года отряд Асташенка был разгромлен. Судя по всему, немцы спланировали и провели операцию против Воронянского. В первых числах месяца они блокировали подходы к деревням в местах базирования отряда и начали обстреливать его лагерь. Вырваться удалось лишь через 15 дней, форсировав залитый половодьем луг[88].

Стоявший неподалеку отряд Асташенка тоже попал под удар, возможно даже случайный. Выходя из зоны боев, на марше он попал в засаду и был рассеян. Командира в это время с отрядом не было – он ушел со своим адъютантом к новому месту расположения лагеря[89]. Это вызвало подозрения в отношении капитана Асташенка. Среди его партизан зрело убеждение, что тот бросил попавший в ловушку отряд. Выведенная незадолго до тех событий из Минска подпольщица Ента Майзлес позже пересказывала слухи о том, что Асташенок был расстрелян за предательство своими же партизанами[90]. По другим сведениям, комиссар отряда «Разгром» Иван Сацункевич обнаружил Асташенка уже в Червенском районе, арестовал его и отправил в группу Градова (группа Градова (Ваупшасова) – из 4-го управления НКВД), но Асташенок сбежал[91]. Похоже, что о его дальнейшей судьбе никому доподлинно не известно.

 ***

В одном из упомянутых протоколов доппарткома (Протокол № 1 от 15 декабря 1942 года) их вероятный автор-составитель Константин Григорьев вкладывает в уста Исая Казинца такие слова: «В основном наша задача сводится к тому, чтобы г. Минск и его окрестности в нужный момент были освобождены от немецкой оккупации еще до прихода Красной Армии. Желательно построить работу так, чтобы Красная Армия прошла путь от Борисова до г. Минска без сопротивления. Для этой цели следует увязать работу партизанских отрядов, расположенных в пределах от г. Борисова до г. Минска»[92]. И далее, в протоколе № 3 от 5 января 1942 года: «Основной задачей ГПК г. Минска является подготовка всей массы города и его окрестностей, чтобы в соответствующее время захватить власть в городе Минске и дать возможность свободного входа РККА»[93].

Ввиду высказанных выше сомнений в подлинности протоколов доппарткома сделаем оговорку: нам не известно, являлся ли Казинец автором сформулированной в них идеи, или же ее придумал Константин Григорьев в 1944 году.

Так же мы упоминали, что партизан в окрестностях Минска в зиму 1941 – 1942 годов практически еще не было. То же можно сказать и о партизанах на участке между Борисовом и Минском. Вот что об этом рассказывал Григорий Линьков, десантированный с отрядом в сентябре 1941 года в район севернее Борисова: «С наступлением тепла «вытаяли» из-под снега … партизанские группы, которые перезимовали в лесу, не обнаруживая никаких признаков жизни и не имея связи с местным населением.

Одна такая группа из семи бойцов, попавших в окружение, всю зиму провела в Березинских болотах неподалеку от озера Палик. На небольшом холмике люди построили себе землянку, заготовили соли, мяса, муки, зерна, достали в деревушке ручную мельницу, сложили русскую печку и заперлись в землянке, как медведи в берлоге, на всю зиму.

Постов они не выставляли, караульной службы не несли. «Зато на ночь, — рассказывал потом один из этих зимовщиков, — изнутри закрывали землянку на надежный крюк»[94].

Маловероятно, чтобы подполье в Минске воспринимало такие группы в качестве силы, способной обеспечить продвижение Красной Армии от Борисова – если только речь не шла о планах на месяцы (или годы) вперед.

Позже Константин Григорьев приписал минскому подполью попытку осуществления и второй озвученной в протоколах идеи – захвата города до прихода Красной Армии. Он даже попытался насытить ее фактами. «Вызревали у нас и планы покрупнее. Так, по инициативе горкома партии было задумано и тщательно готовилось массовое восстание … мы хотели мгновенно захватить склад оружия при немецкой казарме и одновременно распустить четыре лагеря военнопленных, что дало бы нам около 30 тысяч освобожденных бойцов, и еще до подхода советских войск освободить Минск от гитлеровских захватчиков и тем самым оказать помощь Советской Армии»[95], напишет он уже в 1970 году. А несколько лет спустя, в 1979 году Константин Григорьев конкретизирует сказанное: «В Минске создали повстанческий штаб, в который вошло 11 человек – члены бюро городского партийного комитета и Военный совет… председателем штаба был избран Победит – Казинец … в распоряжении имелось 500 винтовок, три деревянных бочки патронов, пулеметы, 9 танковых пулеметов и др. Количество вооруженных людей составило примерно 2600 – 2800 человек…

Начало восстания назначено на 4 января 4 часа утра. Но восстание не было поднято. Вражеской агентуре удалось раскрыть планы подполья»[96].

Датировка этого протокола (5 января 1942 года) еще раз свидетельствует о возможной фальсификации протоколов: не мог подпольный комитет планировать захват Минска на следующий день после разоблачения готовившегося восстания.

В очерке о Борисе Рудзянко мы высказывали свою точку зрения на приведенные Константином Григорьевым утверждения: захват города силами нескольких сотен вооруженных человек не планировался, поскольку был невозможен по определению (немецкий гарнизон Минска насчитывал белее 5 тысяч человек – не учитывая отведенных на отдых и переформирование частей и проходящих через город на фронт полков и дивизий).

 Мартовский разгром подполья.

 В марте 1942 года подполью был нанесен сокрушительный удар, следствием которого, как полагали в Минском СД, стал его полный разгром. В результате проведенной немецкими спецслужбами акции был полностью уничтожен Военный совет партизанского движения (ВСПД). Немецкие документы датировали эту акцию 23-м марта 1942 года[97]; участники и свидетели тех событий с нашей стороны говорят, что первые аресты состоялись в ночь с 25 на 26 марта[98], когда были схвачены несколько членов Военного совета, в их числе и стоявший во главе особого отдела этой организации Вербицкий Иван Макарович. Руководство ВСПД (Рогов, Белов и Антохин) было арестовано позже – в первых числах апреля[99].

Разгром Военного совета имел своим следствием вполне очевидный результат – под удар попало все городское подполье. И если состоявшийся 29 марта арест Исая Казинца можно назвать даже случайным (подробнее об этом будет рассказано в очерке «Исай Казинец»), то двое других членов горкома Степан Заяц и Георгий Семенов, а также целый ряд рядовых участников сопротивления были выявлены после допросов схваченных ранее и не выдержавших пыток в СД подпольщиков. Всего в те дни было арестовано 404 человека, из них 212 человек позже были казнены[100]. Из числа членов ГПК на свободе оставались четверо: Иван Ковалев, Алексей Котиков, Вячеслав Никифоров и Константин Григорьев. (Ивана Рогова, вероятнее всего, расстреляли немцы в апреле или мае 1942 года, а Василий Жудро был ранен в перестрелке при попытке ареста, позже он умер в городской больнице, куда подполье сумело определить его для лечения - подробнее см. в очерке «ВСПД»).

Спасшиеся от ареста члены подпольного комитета выжили. Алексей Котиков на первых порах скрывался на конспиративных квартирах в городе, но позже ушел домой к своей семье (жена с малолетним сыном и сестра), проживавшей на улице Чкалова – эту квартиру, как он полагал, из числа арестованных подпольщиков никто не знал[101].

Григорьев, с его слов, сначала прятался по улице Луговой, 5 на квартире у Семенова, потом – в доме у другого члена инициативной группы Антона Зубковского (Декабристов, 24)[102], но не долго, всего несколько дней, до ареста Семенова и Зубковского в марте или апреле. Затем, как и Котиков, перебрался домой.

На допросе 27 июля 1944 года у него состоялся любопытный в этом отношении диалог с со следователем – безымянным майором НКГБ (в хранящейся в Национальном Архиве копии протокола его фамилия не указана). Тот не мог не задать Григорьеву вопрос о том, каким образом в ходе мартовских и апрельских событий 1942 года он избежал ареста.

Сделанное в ответ предположение Константина Денисовича о том, что его не могли найти, очевидно не удовлетворило допрашивавшего офицера. «Вы скрывались?» – спрашивал он. Григорьев, однако, не скрывался, весь период оккупации проживал с семьей по улице Чкалова, № 58, кв. 2 (квартира Громыко Дарьи Прокофьевны, няни их дочери), в которой был прописан по своему паспорту.

«Составляло ли какую трудность для немецких карательных органов найти вас, если вы были прописаны и проживали на одной квартире»? – недоумевал его следователь.

«Никакой трудности не могло быть, так как я жил вполне легально»[103], – отвечал Григорьев.

Такой ответ, разумеется, не мог удовлетворить ведущих дознание лиц, и они раз за разом пытались выяснить, каким образом ему удалось избежать ареста, а он раз за разом повторял свои прежние показания. На допросе 9 апреля 1945 года, в частности, Константин Григорьев по этому поводу высказывался так: «В момент ареста Казинца и Семенова я находился в Минске и жил на своей квартире по улице Чкалова, 58. Объяснить, почему немцы меня не арестовали я не могу. Полагаю, что это произошло лишь потому только, что Казинец на следствии в гестапо меня не выдал»[104].

Никифоров (Ватик) пережидал аресты в деревне Новый Двор под Минском, а Ковалев – в Старосельском лесу (Заславльский район), у знакомых с довоенной поры коммунистов (Алексей Котиков в беседе с начальником БШПД Петром Калининым утверждал, что тот скрывался в группе командира несостоявшегося партизанского отряда упомянутого выше Зибеля (Зимбеля))[105].

Через две-три недели Никифоров с Ковалевым вернулись в город. 18 или 19 апреля уцелевшие члены горкома провели первую после мартовских событий встречу (историки датируют эту встречу началом мая[106]). Она состоялась на улице Заславльской, по словам Константина Григорьева, «у одного сапожника», фамилию которого он не вспомнил[107] (дом № 33, на границе с гетто, квартира Николая Дрозда[108]).

На этой встрече были проведены выборы нового горкома – на состоявшемся 9 апреля 1945 года допросе Григорьев так и сформулировал итог этого собрания – «были проведены выборы нового ГПК»[109].

Из дальнейших его рассказов следует, что Иван Ковалев предложил избрать новый состав подпольного комитета и выдвинул свою кандидатуру в качестве секретаря. Григорьев «… стал возражать против его кандидатуры … [но] Ковалев оказался сильнее … поставил свою кандидатуру на голосование и получил 2 голоса «за», 1 воздержался (Никифоров)»[110]. Григорьев, естественно, проголосовал против, присутствовавшие на встрече Дмитрий Короткевич и Константин Хмелевский, не являясь членами горкома, участия в выборах не принимали.

Вера Давыдова поддержала предложенную Константином Григорьевым версию – буквальное ее прочтение позволяло ей утверждать, что весной 1942 года в Минске был образован новый подпольный горком во главе с Ковалевым – второй после разгромленного в марте ГПК, секретарем которого являлся Исай Казинец. «В начале мая 1942 г. (датировка – Давыдовой) на одной из конспиративных квартир состоялось совещание актива участников подполья, на котором был избран городской партийный комитет (ГПК) в составе пяти человек: Ковалева, Котикова, Короткевича, Никифорова, Омельянюка»[111]. Константина Григорьева в числе избранных членов ГПК, как видим, она уже не упоминает.

Предложенная Верой Сафроновной формулировка («состоялось совещание актива, на котором был избран горком») позволяет полагать, что эта ее догадка основывалось на процитированном выше утверждении Григорьева.

Позже Константин Доморад будет оспаривать это утверждение Григорьева в трактовке Давыдовой – на апрельском (майском) совещании новый комитет не избирался, за Ковалева, Котикова, Никитина и того же Григорьева не голосовали, они были избраны в комитет еще в ноябре и декабре 1941 года, на этом собрании подпольщики всего лишь доизбрали в его состав новых членов горкома на место погибших в мартовских событиях[112]. Действительно, в начале мая 1942 года в состав комитета были введены Владимир Омельянюк и, несколько позже, Дмитрий Короткевич[113], при этом Короткевич заменил в его составе самоустранившегося от участия в работе горкома Константина Григорьева. В июне вместо погибшего 26 мая 1942 года Владимира Омельянюка в состав подпольного горкома будет избран Константин Хмелевский[114].

Один из руковолителей подполья в гетто Григорий Смоляр предложил иную  версию произошедшего, которая опровергает построенную на рассказах Григорьева концепцию Веры Давыдовой о создании в мае 1942 года нового подпольного горкома партии. В отчете о деятельности подпольной организации  (написан не ранее 24 августа 1945) Смоляр упоминает об одном из совещаний «городских» подпольщиков, которое, по его словам, состоялось после мартовского разгрома подполья. Проводили собрание рядом с границами гетто – на улице Торговой (сегодня Зыбицкая). На нем присутствовали несколько нерядовых подпольщиков, уцелевших после весенних арестов, среди них Николай Герасименко (до войны – инструктор Ворошиловского райкома партии), один из немногих уцелевших членов Военного Совета капитан Николай Никитин, Василий Сайчик; гетто на этом совещании представлял тесно связанный с городским подпольем Михаил Гебелев. Считая подпольный комитет разгромленным, собравшиеся планировали восстановить его деятельность, для чего решили избрать новый состав горкома.

Это решение, однако, они не успели даже обсудить. «Во время беседы, вдруг, неожиданно, неизвестно кем извещенные, появились старые работники комитета Невский и Ватик (Ковалев и Никифоров). Они поблагодарили собравшихся за инициативу, но сказали, что нет надобности избирать новое руководство ввиду того, что в основном прежний комитет уцелел, нет только Славика (Казинца) … На этом все закончилось»[115].

Без Григорьева 

Его конфликт с секретарем подпольного комитета Иваном Ковалевым, между тем, разрастался. Корни его, вероятно, лежали в прошлом. Член Комаровской подпольной группы Иван Матвеевич Тимчук утверждал, что Григорьев изначально видел в лице Ивана Ковалева соперника. «… член партии с 1919 года [Григорьев] хотел занять руководящее положение в горкоме и всячески стремился к этому. Но активное участие представителя ЦК КП(б)Б Ковалева в жизни подполья и в организации горкома не понравились Григорьеву, и он начал самоустраняться от работы в партийном подполье, стал много времени уделять ВСПД»[116] (о возможных его противоречиях с Казинцом на этой почве Тимчук умалчивает).

Весной 1942 года Григорьев, похоже, увидел новый шанс, но, как это было показано выше, не сумел им воспользоваться. Сначала, как засвидетельствовал Алексей Котиков, Григорьев выразил «… несогласие с Ковалевым по вопросу недачи полного анализа разгрома первого горкома и по вопросу выборов секретаря горкома…»[117], а потом и вовсе «… заявил, что в связи с мартовскими арестами оставаться в руководстве горкомом тов. Ковалеву будет неверным, а что к руководству горкомом должен придти более опытный коммунист, каким, например, является он, Григорьев, который сможет более опытно ориентироваться в сложной обстановке и может более правильно организовать работу ГК. … Ни один член ГК не поддержал Григорьева … в вопросе переизбрания секретаря»[118].

Не получив должности, Григорьев начал отходить от активного участия в работе подпольного комитета. «Я стал возражать против его [Ковалева] кандидатуры … в состав комитета отказался войти, но связь с комитетом не терял и через Никифорова выполнял все поручения и решения комитета»[119],– напишет он в 1962 году по этому поводу в Минский горком партии.

Это – приглаженный вариант описания конфликта. В ранних своих свидетельствах, особенно – на допросах в НКВД/НКГБ Алексей Котиков (справедливо или нет – другой вопрос) рисовал намного более жесткую картину произошедшего. Григорьев «… после мартовских арестов, будучи членом комитета, от работы в горкоме самоустранился и даваемые ему задания выполнять не стал, – сообщал Котиков на допросе 8 мая 1946 года. – Члены комитета … все как один были мнения убрать Григорьева как изменника во избежание провалов, так как Григорьеву были известны все члены горкома, их адреса и местонахождение типографии»[120].

Перед приведением в исполнение вынесенного приговора, горком поручил Никифорову опросить Григорьева и выяснить причины его отхода от участия в подпольной работе.

Никифоров выполнил это задание и рассказал на очередной встрече членам горкома, что «… Григорьев самоустранился от работы потому, что не верит в победу Красной Армии, считает, что подпольная работа против немцев является неэффективной, никаких изменений в существующие порядки в оккупационный период не внесет. Кроме того, после мартовских арестов он струсил и боялся быть арестованным»[121].

Представляется маловероятным, чтобы отошедший от дел бывший член подпольного комитета в оправдание своего отступничества использовал в разговоре с Никифоровым подобного рода аргументы. Это, вероятнее всего, была придуманная Алексеем Лаврентьевичем Котиковым (или продиктованная следователем) и вложенная в уста Никифорову реакция Григорьева, но сам факт его отхода от активного участия в подполье вполне можно считать установленным.

Константин Григорьев, кстати, также упоминал о разговоре с Никифоровым, но, естественно, совершенно иначе его интерпретировал. Он подтвердил, что инициатором встречи был Никифоров, который беседовал с ним от имени горкома и предлагал ему вернуться к участию в работе подпольного комитета. Григорьев от этого отказался, но, с его слов, не порвал своих отношений с подпольем, а «… организовал через свою жену Кашечкину связь с Никифоровым»[122], посредством которой позже даже будет выполнять (опять-таки, с его слов) некоторые задания подполья. Так или иначе, но в итоге подпольный горком принял решение «… оставить его в покое и больше никакую подпольную работу ему не поручать»[123].

 ***

Что это было? Не ясно.

Участники событий и исследовавшие впоследствии эту проблему историки терялись в догадках. Секретарь Минского подпольного горкома 1943 – 1944 г.г. Савелий Лещеня обвинил Григорьева в предательстве. Правда, его ссылки на рассказы очевидцев, которые, якобы, видели Григорьева в здании СД (Лещеня ссылается на показания некой Нины Константиновны Пилипенко, работавшей в СД уборщицей[124]) вызывают сомнения и нуждаются в перепроверке. Более веские основания для подозрений озвучил Алексей Котиков на одном из своих допросов: Григорьева в качестве члена комитета знали «… Рогов, Белов, «Сергей» [Антохин], Вербицкий Иван Макарович, Ковалев, штатный агент гестапо Николай, который часто ходил к хозяину дома, где жил Григорьев… Когда я был арестованным, следователь гестапо пользовался схемой структурного построения минской подпольной партийной организации, на которой были указаны фамилии всех членов комитета, секретарей районов, секретарей первичных партийных организаций и лиц, связанных с ними. …  Григорьев, как и другие члены комитета был нанесен на схему… Все члены комитета первого и второго состава были арестованы гестапо. Кроме Григорьева»[125]. Имеющиеся в Национальном архиве документы (переводы немецких трофейных документов) подтверждают сказанное. Фамилия Григорьева действительно значилась под номером 7 в составленном в Минском СД списке руководителей минского коммунистического подполья наряду с именами Казинца, Ковалева, Зайца, Семенова, Рогова и Котикова[126] – и, тем не менее, он оставался на свободе.

Это позволяло Лещене (а вслед за ним и другим исследователям) сделать вывод о сотрудничестве Григорьева с немецкими спецслужбами. «Все это не исключает, что Григорьев после мартовских арестов, а, возможно, и до них, состоял агентом СД», – резюмировал Лещеня, правда, его доказательства в этом отношении носили довольно наивный характер: «Григорьев, боясь своего разоблачения, дал для музея истории Великой Отечественной войны свою фотографию только через 25 лет после окончания войны»[127].

Последовавшие впоследствии попытки оправдания в большинстве своем не были убедительными. После состоявшегося выхода из состава подпольного горкома он легализировался и, вероятно, в июне 1942 года поступил на работу плотником на тарный завод (так в его рассказах, речь, вероятно, шла о бондарных мастерских, производивших деревянные бочки; его жена Людмила Кашечкина работала там же уборщицей, а позже – помощницей повара). В ходе осеннего 1942 года провала подполья он, с его слов, «умышленно нанес себе травму, получил больничный лист и около полутора месяцев скрывался на различных квартирах Минска»^[128]. В середине мая 1943 года Григорьев перешел на минский холодильный комбинат, сначала работал там плотником по установке забора вокруг яичной базы при комбинате, потом, примерно с августа – ночным сторожем[129].

Константин Доморад, вероятно, несправедливо обвинял Григорьева в этой связи в сотрудничестве с немецкими спецслужбами – в письме Машерову он интерпретировал его работу сторожем (в трактовке Доморада – охранником) как поступление на службу к немцам[130]. Поводом для подобного рода упреков послужила, вероятно, информация, содержащаяся в «Справке военный прокуратуры по архивно-следственному делу Григорьева К.Д.» (составлена 24 февраля 1956 года). В марте 1944 года сторожей яйцебазы (в их числе и Григорьева) вызывали в гестапо (в СД), где немецкий офицер инструктировал их по противопожарной охране и обязал задерживать подозрительных лиц. Отказаться от исполнения этого требования, Григорьев, естественно не мог, однако, с его слов, выполнять эти указания не собирался[131].

Позже Константин Денисович, конечно, попробует убедить партийное руководство Минска, что после выхода из состава горкома он продолжал подпольную деятельность, но эти его попытки будут выглядеть довольно беспомощными.

6 октября 1962 года в заявлении о восстановлении его в правах бывшего подпольщика свое участие в сопротивлении он будет описывать следующим образом. На одном из первых после мартовских событий совещании подпольного комитета в числе прочих рассматривался вопрос об организационной перестройке подполья. Одним из итогов этого явилось создание подчиненных горкому подпольных райкомов партии.

В довоенном Минске существовало три района (Ворошиловский, Сталинский и Кагановичский); в каждом из них работал райком партии. В условиях подполья было принято решение разукрупнить входящие в компетенцию райкомов районы, результатом чего стало создание еще двух партийных подпольных организаций – Железнодорожного райкома и подпольного райкома в гетто. Алексей Котиков в отчете о работе Минского подпольного комитета (подписан также Казаченком и Сайчиком)[132], а потом и на одном из своих допросов показал, что в состав Минского подпольного горкома входил также одноименный Минский сельский район – он также значился на схеме, которую ему предъявляли на допросе в Минском СД[133].

Секретарями райкомов были избраны (назначены?) Константин Хмелевский – в Кагановичский райком (Вера Давыдова называет его на современный лад Октябрьским), Николай Шугаев – в Ворошиловский, Алексей Котиков (Железнодорожный), Михаил Гебелев (гетто) и Арсений Калиновский (Минский сельский). Сталинский подпольный райком по утверждению Веры Давыдовой возглавил Константин Григорьев[134].

Подтверждений этому утверждению историка нами не найдено ни в протоколах его допросов, ни в воспоминаниях и рассказах послевоенных лет; умалчивают об этом его назначении участники тех событий и современные историки, отсутствуют даже опровержения этого высказывания Веры Сафроновны, что может свидетельствовать о некоторой поспешности в изображении этого эпизода: если назначение Константина Григорьева на эту должность и предполагалось, то после состоявшегося демарша (самоустранение и проч.) состояться оно, естественно, не могло.

Впрочем, и сама Вера Сафроновна в описании этого эпизода не настаивала на сказанном. В конечном итоге секретарем Сталинского подпольного райкома она называет Назария Герасименко, а Григорьев, с ее слов, перешел на работу в кустовой комитет[135].

В соответствии с принятым на том совещании решении райкомы подразделялись на более мелкие подпольные образования – зоны (Давыдова вслед за Григорьевым называет их «кустами»), в прямое подчинение которым входили подпольные группы на предприятиях, в учреждениях, минских улицах и переулках. Как утверждал позже Константин Григорьев, вскоре после его выхода из состава горкома он был назначен одним из таких кустовых руководителей в Железнодорожный район, секретарем райкома в котором был Алексей Котиков.  Территория его куста охватывала южные и юго-западные районы Минска, в его состав входили Козыревская нефтебаза (строительством которой он руководил накануне войны), тарный (бондарный) завод и яичная база, на которых он работал после «легализации», а также железнодорожный узел и несколько улиц[136].

Алексей Котиков в многолетней полемике с ним в целом подтверждает сказанное. «При разделении г. Минска на районы и зоны за тов. Григорьевым по решению подпольного горкома была закреплена зона от ул. Чкалова до Червенского тракта…», - сообщал он в Минский горком партии по поводу внесения фамилии Григорьева К.Д. в перечень минских подпольщиков[137]. 

В составе его зоны (куста) находились несколько подпольных групп, возникших на некоторых из перечисленных предприятий еще в 1941 году. На их основе был создан кустовой подпольный комитет, его членами были назначены руководители групп: Новаковский Иван (группа на Могилевском шоссе), Ладутько Василий (Козыревская нефтебаза), а также Волосевич Андрей и Шостак Василий (их принадлежность к тем или иным группам Григорьев не называет). Руководство кустовым комитетом оставалось за Григорьевым[138].

О деятельности подпольных групп его «куста» известно немного. Имеющаяся в этом отношении информация довольно скудна и, по большей части, не вызывает особого доверия. Так, например, Константин Григорьев утверждает, что работа на холодильном комбинате позволяла его группе получать и передавать связными информацию о передвижении воинских эшелонов, поездов с ранеными и т.д., так как они снабжались продовольствием входившими в состав комбината базами. Увы, но твердых подтверждений этому не имеется, а его попытки конкретизировать сказанное вызывают некоторое смущение: «Там же имел возможность прятать людей в стружках и среди ящиков, хранить медикаменты, оружие и т.д.»[139]

Алексей Котиков о его подпольной деятельности на этом этапе упоминает лишь один раз. После закрепления за ним зоны (куста) «… тов. Григорьевым была приобретена типография (вторая запасная), которую он через свою жену тов. Кашечкину передал подпольному горкому…»[140].

Не совсем понятно, что имел ввиду Котиков, приписывая ему приобретение типографии. Из пересказа этого эпизода самим Григорьевым (“Хранившаяся вторая запасная типография через связную «Белку-Верную»[141] … была передана второму комитету”) видно, что речь, скорее всего, шла о типографии, которую подполье содержало у Григорьевых в качестве запасной, возможно, еще со времен Казинца. Летом 1942 года встал вопрос о возвращении принадлежавшего комитету имущества. Передача типографии состоялась возле каменного моста по улице Чкалова. Людмила Кашечкина и Каленник (Мінскае антыфашысцкаое падполле упоминает двух человек с этой фамилией: Андрей и Петр[142]) передали связным от горкома спрятанные на дне груженой навозом двухколесной тачки печатный станок и около 30 килограммов шрифтов; участие самого Григорьева в этой операции ограничивалось наблюдением за происходящим. С противоположной стороны улицы за операцией следил Алексей Котиков. «Покидая наблюдение, я увидел сутулую фигуру Ватика Никифорова, он быстро пересекал Проводную улицу; сняв на мгновение темные (?) очки, подморгнул мне и скрылся за углом»[143], – засвидетельствовал Константин Денисович положительное к себе отношение руководства минского подпольного горкома.

Людмила Кашечкина в своих свидетельствах о событиях тех дней не затрагивает тему самоустранения своего мужа от работы в подпольном комитете, но настаивает на его участии в сопротивлении в качестве рядового подпольщика. На состоявшемся 4 февраля 1946 года допросе (ее допрашивали в МГБ в качестве свидетеля) она показала, что после весенних событий 1942 года Константин Григорьев установил связь с Никифоровым и продолжал вести подпольную работу. Конкретных фактов его подпольной деятельности с весны 1942 года и до дня ее собственного ареста Кашечкина, однако, не приводит, «… ибо он свою подпольную деятельность этого периода от меня скрывал и был очень неразговорчив. Но из личных наблюдений мне по этому вопросу известно следующее: приходя домой с работы, он систематически приносил с собой сводки Совинформбюро, листовки и блокноты агитатора, которые всегда хранил в дровянике, а в зимнее время закапывал в снег на огороде»[144].

Что касается самого Константина Денисовича, то его отход от активной деятельности, похоже, привел к довольно сильному эмоциональному кризису. 5 июня 1946 года заместителем начальника отдела следственной части МГБ БССР капитаном Самохваловым (вел дело арестованного Григорьева[145]) в качестве свидетеля была допрошена гражданка Лаврова Наталья Алексеевна (жена члена инициативной группы Ивана Лаврова, начальника милиции 1-го района Минска довоенной поры). Она не была знакома с Григорьевым, но, вероятно, выполняла некоторые поручения подполья, передаваемые через Кашечкину Людмилу Михайловну.

«Летом 1942 года (точно месяц не помню[146]) мать подпольного партийного работника Никифорова обратилась ко мне с просьбой сходить с нею к подпольному работнику Григорьеву и узнать у него, почему так долго не заходит к ней ее сын Ватик, и вообще, где он находится …

Придя в квартиру, … [они застали] Григорьева лежавшим на диване. Жена Григорьева … будила Григорьева, заявляя, что пришли мать Никифорова и жена Лаврова и желают с ним побеседовать. Он на это ответил, что у него болит голова и разговаривать с нами не стал. Жена Григорьева на интересующий нас вопрос, где Ватик, ответила, что он арестован…

Продолжая беседу в отсутствии жены Григорьева, мне Никифорова Евгения (мать Ватика) говорила, что Григорьев до ареста гестаповцами Ватика заходил к ним, охотно разговаривал с Ватиком и с нею, а сейчас, лежа на диване, даже не повернулся к нам…»[147]

Обнаруженный Натальей Лавровой и Евгенией Никифоровой кризис Константина Григорьева растянулся на годы. В ноябре 1944 года, отвечая на заурядный вопрос своего следователя, Григорьев сообщал, что, потеряв связь с подпольным комитетом, он от активной подпольной работы отошел. Обещавший установить с ним контакт Вячеслав Никифоров на связь так и не вышел, никто другой из членов комитета также не стремился его разыскать. Попыток организовать самостоятельную подпольную организацию он не предпринимал, мотивируя это тем, что не имел на то полномочий. В конце концов Григорьев вынужден был констатировать, что после арестов членов первого, а затем и второго составов подпольного комитета он боялся вести подпольную работу по борьбе с немцами и опасался устанавливать связь … с городским подпольем[148].

Заключение. Развязка

К этому времени, похоже, супруга Константина Денисовича «перехватила» у него инициативу и начинала занимать в их семье ведущее положение в качестве участницы антифашистского сопротивления. Если раньше ее место в нем ограничивалось выполнением отдельных поручений мужа, то после его самоустранения Кашечкина получает более самостоятельную роль. На лидирующие позиции в подполье она, разумеется, не претендовала, но как рядовой его участник «наработала» на арест и, после пыток в СД, едва не была казнена.

Вот что она рассказала о своем участии в подполье на допросе в МГБ. В конце июня или в начале июля 1942 года она встречалась с Никифоровым на Каменном мосту по улице Чкалова. Тот дал ей задание приобретать медикаменты, которые … они будут переправлять партизанам (отряды имени Калинина и Железняка)[149]. Людмила Кашечкина с довоенной поры была знакома со многими врачами, оставшимися в оккупации и работавшими в медицинских учреждениях города. В их числе были, например, профессор Евгений Клумов, которого она знала с 1937 года, доктор Гуринович Вера Михайловна, вместе с которой работала до войны в Минском Облздравотделе[150]. Через них и, надо полагать, через других врачей она снабжала партизан лекарствами. А однажды, по некоторым сведениям, при ее посредничестве подполье сумело переправить Евгения Клумова в партизанский лагерь в Узденском районе для спасения раненых из разгромленного во время блокады госпиталя[151].

Людмилу Кашечкину арестовали 10 ноября 1943 года. Как потом она рассказывала Светлане Алексиевич, после пыток на допросах ее приговорили к смертной казни. Но не казнили. Сначала вместе с другими приговоренными женщинами из тюрьмы на Володарской ее перевели в концлагерь, который находился в пределах города на улице Широкой. Из лагеря их водили на работы. Няня ее дочери Громыко Дарья Прокофьевна однажды привела девочку к колонне заключенных, они даже сумели обняться, охрана не стала мешать.

Участницы движения Сопротивления во 

Франции. Людмила Кашечкина - во втором ряду в центре. 

Снимок экрана фильма «Тогда я не плакала»

13 февраля 1944 года Людмилу Кашечкину вывезли на запад, так она оказалась в концлагере Кроазет на берегу Ла-Манша. Весной, в день Парижской Коммуны, французы устроили ей побег, так она оказалась у партизан (“маки”)[152]; там, в русском батальоне Марка Слободзинского[153] она служила по медицинской части. 

ПРИМЕЧАНИЕ 4: В конце 1943 г. по инициативе ЦК французской компартии (ФКП) и некоторых деятелей русской эмиграции на базе созданной в октябре 1942 г. в концлагере Бомон (Па-де-Кале) подпольной организации «Группа Советских Патриотов» (руководитель Марк Слободзинский) был создан Центральный Комитет советских пленных. От ЦК ФКП в состав руководства этой организации входил полковник Гастон Лярош (настоящее имя Борис Матлин, эмигрант первой волны), от «Группы Советских Патриотов» – М. Слободзинский и несколько других военнопленных. Позднее на основе этой организации был сформирован Первый советский партизанский полк, в который, вероятнее всего, и входил 1-й (русский) батальон имени Сталина, в котором служила  Людмила Кашечкина. Комитет и его военные подразделения действовали до освобождения Франции в декабре 1944 г. [154]

В 1945 году по итогам участия во французском Сопротивлении Людмила Михайловна Кашечкина была награждена орденом “Боевой крест”. После Победы она вернулась домой. «Я помню… Приехала в Минск, а мужа дома нет. Дочь у тети Даши. Мужа арестовало НКВД, он – в тюрьме. Я иду туда… И что я там слышу… Мне говорят: “Ваш муж – предатель”»[155]

После освобождения Минска Григорьев по 

возрасту не подлежал мобилизации, горком партии рекомендовал его на должность начальника жилуправления Октябрьского района. Там он проработал только несколько дней, вечером 26 июля 1944 года его вызвали в НКГБ и арестовали, без оснований, как он сетовал позже[156].

Следует признать, что в его отношении обвинения носили довольно общий характер. Ему вменялось в вину описанные выше прегрешения: “изменческое поведение” во время пребывания на оккупированной территории[157], выразившееся в отходе от активного участия в подполье (его следователя интересовало, в частности, каким образом при этом ему удалось избежать ареста[158]).

Это был хороший вопрос. Утверждение Людмилы Кашечкиной о его аресте и пытках в фашистской тюрьме[159] не подтверждаются ни трофейными немецкими документами, ни протоколами допросов Константина Григорьева в НКГБ/МГБ, ни в его воспоминаниях, ни в показаниях переживших войну подпольщиков – он оставался единственным из числа руководителей городского подполья, кого миновали преследование, арест или гибели со стороны немцев.

Это, разумеется, вызывало серьезные подозрения в его адрес. И, тем не менее, дело в его отношении не спорилось. Предательства кого-либо из участников подполья Константину Григорьеву инкриминировать не смогли. Людмила Кашечкина в интервью для фильма Виктора Дашука рассказывала, что от нее на допросах в МГБ требовали подтверждения тому факту, что ее муж Константин Григорьев в числе прочих выдал и ее. Она отказалась дать показания против мужа[160], что, возможно, некоторым образом даже повлияло на ход его дела.

Он пробыл под следствием два года и семь месяцев. Что это значило в те времена, знают только хлебнувшие из той чаши. В приложении к составленной 1 декабря 1959 года справке «О Минском коммунистическом подполье» содержатся характеристики отдельных подпольщиков. В характеристике Григорьева К.Д. упоминается о попытке его самоубийства: «В 1944 г. был арестован по приказу Цанавы. Долго сидел в одиночке МГБ БССР. Во время допроса выскочил из окна третьего этажа, но остался как-то жив»[161].

Его обвиняли по части первой статьи 63 УК БССР 1928 года[162] (измена Родине (пособничество немецким оккупантам)), которая предусматривала в виде наказания расстрел, а при наличии смягчающих обстоятельств – лишение свободы на срок десяти лет с конфискацией имущества[163]. Суда над ним не было[164]. Свой срок (5 лет лагерей – ниже нижнего предела) он получил от особого совещания МГБ 25 января 1947 года[165] и был отправлен

Григорьев К.Д. Севжелдорлаг
Фото НАРБ

доотбывать его в Северный железнодорожный исправительно-трудовой лагерь (Севжелдорлаг) – на строительство железной дороги Котлас—Воркута (иначе - Северо-Печорская, сейчас – Северная железная дорога)[166].

Отсидев, Константин Григорьев не мог вернуться в Минск и уехал из БССР, до 1964 года с женой и дочерью жил в Узбекистане (г. Андижан). После 20 съезда в ходе разбирательств в отношении минского подполья в целом и многих его участников в частности, он предпринял ряд попыток добиться реабилитации, восстановиться в партии и быть признанным участником подполья.

27 марта 1956 года Военным Трибуналом Белорусского Военного округа Константин Григорьев был реабилитирован[167]. В партии был восстановлен позже – лишь 26 декабря 1962 года; здесь, вероятно, свою роль сыграли следующие обстоятельства. Дело в том, что формально из партии он не был исключен даже в связи с состоявшимся арестом. После освобождения Минска 17.07.44 г. он сдал партбилет по общему списку в райком партии для обмена[168]. Последовавшие вслед за тем события (арест, следствие, нахождение в лагере и полученное после освобождения поражение в правах и запрет на проживание Минске и других крупных городах) не позволяли ему вплотную заняться решением этой проблемы. Попытки же издалека (Андижан) решить вопрос своей партийности имели своим результатом следующий казус: в июле 1954 года он был исключен из рядов партии «… как не имеющий организационной связи с партией в течение 13 лет» (с 1941 года!). И только 26 декабря 1962 г. парткомиссией ЦК КПСС Константин Денисович Григорьев был восстановлен в ее рядах[169]. 

Его признание в качестве подпольщика состоялось 1 февраля 1963 года: этим днем датирован протокол №3 заседания Бюро Минского областного комитета компартии Белоруссии, на котором Григорьев «… был признан активным участником Минского партийного подполья в период Великой Отечественной войны…», причем, с июля 1941 г. и вплоть до июля 1944 г.»[170]

Весной 1965 года, к двадцатилетию Победы состоялось награждение целого ряда белорусских партизан и подпольщиков. 9 мая 1965 года Указом Президиума Верховного Совета СССР звания Героя Советского Союза получили Исай Казинец, Евгений Клумов, Иван Кабушкин, Николай Кедышко и Владимир Омельянюк. На следующий день, 10 мая наград рангом пониже были удостоены и другие минские подпольщики, в их числе и большая часть членов Минского подпольного комитета, действовавшего в городе с ноября – декабря 1941 по октябрь 1942 года. Василий Жудро, Степан Заяц, Николай Корженевский, Дмитрий Короткевич, Вячеслав Никифоров, Георгий Семенов, Константин Хмелевский были награждены орденом Отечественной войны 1-й степени. Первоначально в этом списке значился и Константин Григорьев[171], при этом он оставался единственным выжившим среди награжденных членов Минского ГПК. (Иван Рогов, Алексей Котиков и Иван Ковалев наград не получили).   

Время спустя, в годы перестройки, все чаще зазвучало мнение о незаслуженном его награждении. 8 ноября 1988 года Комиссия по дополнительному изучению некоторых вопросов истории Минского партийного подполья рассматривала вопрос о Ковалеве Иване Кирилловиче, секретаре Минского подпольного горкома КП(б)Б периода Великой Отечественной войны. В последних строках ее отчета был упомянут и Григорьев. Члены комиссии негативно оценивали факт его реабилитации и, особенно, награждения. «Внимательный анализ всех обстоятельств, связанных с пребыванием Григорьева в оккупированном Минске, не подтверждает характеристику заслуг, изложенную в наградном листе при представлении Григорьева в 1965 году к награждению его орденом Отечественной войны 1 ст.» и восстановления в партии[172], – констатировали члены этой комиссии.

Григорьев К.Д. Фото НАРБ

Документальных подтверждений лишения его награды нами не найдено. В изданном в 1987 году сборнике документов о борьбе советских патриотов в годы Великой Отечественно, однако, в списке награжденных минских подпольщиков фамилия Григорьева уже не значится[173]. Цитируемый в этом источнике документ воспроизводит не текст соответствующего Указа Верховного Совета СССР о награждении белорусских подпольщиков и партизан, а выдержку из этого документа, что позволяет предполагать произвольное устранение сведений о Григорьеве из числа награжденных подпольщиков. В книге Памяти города Минска в перечне награжденных подпольщиков города, его фамилия также отсутствует[174].

Людмила Кашечкина в упомянутом интервью Светлане Алексиевич следующим образом засвидетельствовала реакцию мужа на многолетнее несправедливое, как ей казалось, к нему отношение послевоенных властей: «… в сорок пятом в энкаведе его окончательно сделали инвалидом. Я выхаживала его годами, вытаскивала из болезней. Но я ничего не могла сказать против, он слушать не хотел… “Это была ошибка”, – и все. Главное, считал он, мы победили. Все – точка»[175].

 

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Национальный Архив РБ (НАРБ)

1. В.С. Давыдова. Подпольная партийная организация Минска в борьбе против немецко-фашистских захватчиков в первый период Великой Отечественной войны. Диссертация. Научный руководитель – доктор исторических наук С.З. Почанин. Минск, 1968 г. НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24

2. Минский подпольный комитет. Особая папка. Справки КГБ при Совете Министров БССР по БВО, военного прокурора БВО о Минском партийном подполье. 7 марта 1957г – 5 января 1962 г. Читальный зал не выдавать. Справка «О Минском подпольном городском Комитете партии периода 1941 – 1942 годов». НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 72

3. Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. 28 мая 1958 г. - 1 августа 1956 г. Стенограмма от 29 мая 1958 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 75

4. Минский подпольный комитет. Письмо бывш. члена Минского городского подпольного комитета КП(б)Б Григорьева К.Д. в Комитет партийного контроля ЦК КПСС по вопросу о Минском партийном подполье. (копия). 25 апреля 1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77

5. Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма заседания Бюро ЦК КПБ по вопросу деятельности партийного подполья в Минске в годы Великой Отечественной воны. 7 сентября 1959 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 80

6. Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Характеристики активных участников Минского партийного подполья (приложение к Справке «О Минском коммунистическом подполье»). 1 декабря 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 85

7. Переводы отчетов и донесений фашистской полиции безопасности и «СД» о деятельности партизан на территории Белоруссии в годы ВОВ. Сентябрь 1941 – декабрь 1943 г.г. Сообщение полиции безопасности и СД из оккупированной территории СССР №2 от 8 мая 1942 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 96

8. Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. … Т.1. 1942 г. – 1959 г. Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

9. Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма беседы с участником партийного подполья Бывалым Борисом Григорьевичем о партийном подполье в гор. Минске в 1941 – 1943 г.г. 1-й экземпляр. 11 декабря 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 111

10. Минский подпольный комитет КП(б)Б (коллекция). Воспоминания Рябышева Ивана Захаровича об участии в Минском партийном подполье в 1941 – 1942 гг. Сентябрь 1959г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 120

11. Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Материалы по уточнению биографии члена Минского городского подпольного комитета Семенова Г.М. 28 июня 1960 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 130

12. Воспоминания члена Минского городского подпольного комитета К.Д. Григорьева об И.П. Казинце (для газеты «Советская Белоруссия». 12 апреля 1962 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 156

13. БШПД. Материалы по боевой деятельности партизанской бригады «Дядя Коля». Беседа с заместителем командира отряда «Бори» Бригады «Дяди Коли» т. Харций Степаном Федоровичем и связной отряда «Буря» бригады «Дядя Коля» Яблоковой Марианной Михайловной. 5 ноября 1942 г. Дер. Хворостьево. НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 169

14. ЦК КП(б)Б. Особый сектор. Постановления и выписки из протоколов Минского подпольного ОК, докладные, справки, отчеты и донесения руководителей партизанского движения…Октябрь 1942 – сентябрь 1943 г. Отчет «О работе Минского Подпольного комитета со дня его организации». НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 185

15. Расписка заведующего оргинструкторским отделом Минского ГК КП(б)Б тов. Галковской от 9.07.44 г. о получении от Григорьева К.Д. документов Минского подпольного ГК и сообщение КГБ БССР по этому вопросу. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 200

16. Минский подпольный горком КП(б)Б. Документы и материалы партархива Института истории партии при ЦК КПБ о Казинце Исае Павловиче (ксерокопии). Июнь 1941 – март 1983 гг. Автобиография Казинец Исая Павловича. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 202

17. Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Документы и материалы партархива Института истории партии при ЦК КПБ о Ковалеве Иване Кирилловиче. 1939 г. – 1983 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 205

18. Минский подпольный горком КП(б)Б. Информация Доморада К.И., Коласа И.А., Тимчука И.М., Климова И.Ф., Котикова А.Л. в ЦК КПСС, ЦК КПБ; справки отдела науки и учебных заведений ЦК КПБ, Института истории партии при ЦК КПБ, по вопросам изучения Минского партийного подполья и роли Ковалева И.К. в его деятельности. Справка партархива Института истории партии при ЦК КПБ о Котикове А.Л. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207

19. Минский подпольный горком КП(б)Б. Документы об изучении истории и документов минского подполья (заключения, отзывы, переписка). 3 июля 1986 – 29 июня 1990 г.г. Ф. 1346, Оп. 1. Д. 209

20. БШПД. Беседа с комиссаром партизанского отряда «Большевик» бригады «Старика» т. Руденко Николаем Степановичем и с заместителем начальника ОО отряда т. Дзамашвили Юрием Александровичем. 3 ноября 1942 г. Д. Хворостьево НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219

21. Минский подпольный комитет. Материалы о взятии на дополнительный учет как участника минского партийного подполья Григорьева Константина Денисовича (заявление, анкета, подтверждения, решение горкома и др.). 6 октября 1962 – 1 февраля 1963 г.г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322

22. ЦК КП(б)Б. Оргинструкторский отдел. Отчеты, газеты, листовки, фотоснимки, записи бесед с подпольщиками, докладные членов Минского и Смолевичского подпольных комитетов… Февраль 1942 – июнь 1945 г. Партийная организация КП(б)Б в Минском гетто. Июль 1941 – август 1942 г.  Докладная записка Г. Смоляра на имя П. Пономаренко. НАРБ, Ф. 4П, Оп. 33а, Д. 656

23. ЦК КП(б)Б. Оргинструкторский отдел. Отчеты, докладные и записи бесед с участниками Минского подполья. 21 сентября 1942 – 13 октября 1945 г. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659

24. Белорусский штаб партизанского движения (БШПД). Материалы по городу Минску. Отчеты и докладные записки о деятельности Минского и Дзержинского подпольных комитетов. Записи бесед с партизанами о действиях оккупантов в Минске.  Январь 43 – август 1943 г. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299

Литература и ресурсы удаленного доступа

1. Доморад К.И. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941-1944. Минск, Наука и техника, 1992

2. Воронкова И.Ю. Минская эпопея. Июнь 1941-го. Первые дни Великой Отечественной войны в столице БССР / Беларуская Думка №6, 2011 г.

3. Воронкова И.Ю. Минская эпопея. Июнь 1941-го. Первые дни Великой Отечественной войны в столице БССР / Беларуская Думка № 7, 2011 г.

3. Евгений Барановский. Правда и домыслы об участнике антифашистского сопротивления в Беларуси в годы Великой Отечественной войны, уроженце Гомельской области И.К. Ковалеве. [Электронный ресурс]. Код доступа: http://nashkraj.info/pravda-i-domysly-ob-uchastnike-antifashistskogo-soprotivleniya-v-belarusi-v-gody-velikoj-otechestvennoj-vojny-urozhentse-gomelskoj-oblasti-i-k-kovaleve/ Дата доступа: 22.09.2023

4. В. Давыдова, А. Щербаков. Славка победит. [Электронный ресурс]. Код доступа: https://www.molodguard.ru/heroes71.htm Дата доступа: 01.08.2025

5. Кнацько Г.Дз. Прадстаўнікі правячых колаў Беларусі ў першыя дні вайны / Памяць: гіст.-дакум. Хронікі Мінска. У 4 кн. Кн. 4-я. – Мн.: БЕЛТА, 2005 – 912 с

6. Кнатько Г.Д. Гибель Минского Гетто. – Минск, 1999. – 90 с.

7. Подвиги их бессмертны. – Мн.: Беларусь, 1978. – 383 с

8. В. С. Давыдова. В битве за Отечество / Герои подполья. О подпольной борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны: сб. ст./Составитель В.Е. Быстров; ред. З.Н. Политов, - Москва, Политиздат, 1965 – 542 л.

9. Памяць: Гіст.-дакум. Хроніка Заслаўя. – Мн.: БЕЛТА, 2000. 464 с.

10. Звязда, № 105, 9 мая 1990 г. 1941 – 1945: векапомнае. Іван Кавалёў – сакратар Мінскага падпольнага ГК КП(б)Б

11. Константин Григорьев. Коммунисты, вперед. / Сквозь огонь и смерть. Сост. В. Карпов. Минск, Беларусь, 1970

12. Тимчук И.М. Вместе с соратниками // Партийное подполье в Белоруссии, 1941 - 1944: Страницы воспоминаний. Минская область и Минск - Минск, 1984

13. Линьков Г. М. Война в тылу врага – Саранск, 1962

14. Беларусь у Вялікай Айчынная вайне. 1941 – 1945: Энцыклапедыя. / Беларус. Сав. энцыккл.; Рэдкал.: І.П. Шамякін (гал. рэд.) і інш. – Мн.: БелСЭ, 1990. – 680 с.

15. Мінскае антыфашысцкае падполле.  / Аўт. – укл. Я.І. Бараноўскі, Г. Дз. Кнацько, .М.Антановіч і інш. – Мн., Беларусь, 1995

16. Анна Богданова. Доктор Люсси. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.medvestnik.by/ru/ Дата доступа: 18.08.2025

17. Алексиевич С.А. У войны не женское лицо / Светлана Алексиевич – Москва : Время, 2007. – 414 с

18. Памяць: Гіст.-дакум. Хроніка Мінска. У4 кн. Кн. 4. – Мн.: БЕЛТА, 2005

19. Уголовный кодекс БССР 1928 г. Электронный ресурс. [Код доступа]: https://pravo.by/upload/pdf/krim-pravo/UK_BSSR_1928_goda.pdf Дата доступа 17.09.2024

20. Звязда, № 111, 13 мая 1965 г.

21. В непокорённом Минске. Документы и материалы о борьбе советских патриотов в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 - июль 1944). Сост. Л. В. Аржаева, П. П. Липило. – Мн.: Беларусь, 1987. – 238 с, 8 л. ил.

22. Белорусский "Мемориал". Электронный ресурс. [Код доступа]:

https://ru.openlist.wiki/%D0%A1%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BA%D0%B0:%D0%A1%D0%B5%D0%B2%D0%B6%D0%B5%D0%BB%D0%B4%D0%BE%D1%80%D0%BB%D0%B0%D0%B3 [Дата доступа]: 20.11.2024

23. Брянская областная библиотека. https://libryansk.ru/files/text_news/70_let/zhukova/kutya_protiv.pdf

24. У войны не женское лицо. Фильм 6. Тогда я не плакала. [Электронный ресурс] Код доступа: https://youtu.be/yxUhBnyW_2g?si=0ib0jvvvX78FrTDQ Дата доступа: 05.10.2025

 25. В непокорённом Минске. Документы и материалы о борьбе советских патриотов в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 - июль 1944). Сост. Л. В. Аржаева, П. П. Липило. - Мн.: Беларусь, 1987

---

[1] Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ), Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 17

[2] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 118

[3] НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24, Л. 226 – Л. 227

[4] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 192

[5] НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 147 (оборот)

[6] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 31

[7] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 33

[8] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 105, Л. 27.

[9] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 156, Л. 3 – 4.

[10] Автобиография Казинец Исая Павловича. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 202, Л. 1

[11] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 105, Л. 27.

[12] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 5

[13] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 1

[14] Воронкова И.Ю. Минская эпопея. Июнь 1941-го. Первые дни Великой Отечественной войны в столице БССР / Беларуская Думка № 6, 2011 г., стр. 19

[15] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 1.

[16] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 5

[17] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 105, Л. 28.

[18] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 1 – Л. 2

[19] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 156, Л. 6

[20] Евгений Барановский. Правда и домыслы об участнике антифашистского сопротивления в Беларуси в годы Великой Отечественной войны, уроженце Гомельской области И.К. Ковалеве. Электронный ресурс. [Код доступа]: http://nashkraj.info/pravda-i-domysly-ob-uchastnike-antifashistskogo-soprotivleniya-v-belarusi-v-gody-velikoj-otechestvennoj-vojny-urozhentse-gomelskoj-oblasti-i-k-kovaleve/ [Дата доступа]: 22.09.2023

[21] В. Давыдова, А. Щербаков. Славка победит. Электронный ресурс. [Код доступа]: https://www.molodguard.ru/heroes71.htm [дата доступа]: 01.08.2025

[22] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 5 – Л. 7

[23] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 2

[24] Воронкова И.Ю. Минская эпопея. Июнь 1941-го. Первые дни Великой Отечественной войны в столице БССР / Беларуская Думка № 7, 2011 г, стр. 71

[25] Кнацько Г.Дз. Прадстаўнікі правячых колаў Беларусі ў пршыя дні вайны. / Памяць: гіст.-дакум. Хронікі Мінска. У 4 кн. Кн. 4-я. – Мн.: БЕЛТА, 2005 – 912 с. Стар. 47

[26] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 28

[27] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 1 – Л. 2

[28] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 2

[29] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 156, Л. 8

[30] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 2

[31] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 28

[32] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 2 – Л. 3

[33] Под рабочей колонной гетто, судя по всему, нужно понимать постоянную производственную единицу, а не построенных случайным образом для передвижения лиц.

[34] Кнатько Г.Д. Гибель Минского Гетто. – Минск, 1999, с. 9.

[35] Допросы 23 июля 1944 г., 10 сентября 1944 г. -  НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Листы 29 и 44 соответственно; Допрос 12 марта 1946 г., НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 139

[36] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, с. 3.

[37] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 156, Л. 8

[38] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 3

[39] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 105, с. 30;

[40] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, с. 3.

[41] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 105, с. 29

[42] Подвиги их бессмертны. – Мн.: Беларусь, 1978, с. 33 – 35

[43] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 80, Л. 95

[44] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 80, Л. 17 – Л. 25

[45] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 72, Л. 35

[46] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 72, Л. 35

[47] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 105, Л. 66 – Л. 67

[48] НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24, Л. 71

[49] НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24, Л. 73, Л. 79 – Л. 80

[50] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 31

[51] Обвинялся в том, что состоял членом созданного немцами Минского подпольного комитета партии, после ареста немцами выдал им конспиративные квартиры и несколько человек участников Минского подполья. По решению Особого Совещания в октябре 1943 г. был заключен в ИТЛ сроком на 15 лет.

[52] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 75, Л. 137

[53] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 15; К.И. Доморад. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941-1944. Минск, Наука и техника, 1992, с. 109

[54] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 217

[55] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 60 – Л. 61

[56] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 200, Л. 2

[57] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 72, Л. 35

[58] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 3

[59] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 105, Л. 96

[60] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 105, Л. 97

[61] В. С. Давыдова. В битве за Отечество / Герои подполья. О подпольной борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны: сб. ст./Составитель В.Е. Быстров; ред. З.Н. Политов, - Москва, Политиздат, 1965, с. 19, с. 21;

НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24, Л. 80

[62] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 68

[63] Памяць: Гіст.-дакум. Хроніка Заслаўя. – Мн.: БЕЛТА, 2000, с. 226 – 227

[64] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 209, Л. 20

[65] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 209, Л. 17

[66] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 209, Л. 14

[67] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 209, Л. 22 – Л. 24 (оборот)

[68] Звязда, № 105, 9 мая 1990 г. 1941 – 1945: векапомнае. Іван Кавалёў – сакратар Мінскага падпольнага ГК КП(б)Б. стар. 3

[69] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 63

[70] Сообщения из занятых восточных областей. Начальник полиции безопасности и СД. Главный штаб. Берлин, 6 мая 1942 г. Секретно. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 116

[71] НАРБ, Ф. 4П, Оп. 33а, Д. 656, Л. 396 – Л. 39, Л. 404

[72] Сообщения из занятых восточных областей. Начальник полиции безопасности и СД. Главный штаб. Берлин, 6 мая 1942 г. Секретно. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 116

[73] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 64 – Л. 65

[74] Протокол № 5 совещания городского партийного комитета. Минск, 28.1.1942 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 105, Л. 96

[75] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 71

[76] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 65

[77] Вероятно – лагерь в бывших казармах на ул. Широкой

[78] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 3 – Л. 4

[79] Подвиги их бессмертны. – Мн.: Беларусь, 1978. – 383 с. стр. 55

[80] Константин Григорьев. Коммунисты, вперед. / Сквозь огонь и смерть. Сост. В. Карпов. Минск, Беларусь, 1970, с. 54

[81] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 5

[82] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 111, Л. 1 –  Л. 2, Л. 12 – Л. 13, Л. 15, Л. 18

[83] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 111, Л. 38 – Л. 39

[84] НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659, Л. 35 – Л. 37

[85] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1,  Д. 120, Л. 14 – Л. 17

[86] Константин Григорьев. Коммунисты, вперед! / Сквозь огонь и смерть. Сост. В. Карпов. Минск, Беларусь, 1970, с. 54

[87] Беседа с партизанками бригады «Дядя Вася» Майзлес Ентой Пейсаховной и Гурвич Фридой Шломовной. 29.10.42 г., дер. Хворостьево. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 175

[88] Тимчук И.М. Вместе с соратниками // Партийное подполье в Белоруссии, 1941 - 1944: Страницы воспоминаний. Минская область и Минск - Минск, 1984, с. 323.

[89] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 169, Л. 33

[90] НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 175

[91] НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219, Л. 27.

[92] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 105, Л. 85

[93] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 105, Л. 89

[94] Линьков Г. М. Война в тылу врага – Саранск, 1962, с. 235.

[95] Григорьев К.Д. Коммунисты, вперед // Сквозь огонь и смерть: сборник воспоминаний об обороне Минска – Минск, 1970, с. 55

[96] Цитата по: Минский подпольный горком КП(б)Б. Информация Доморада К.И., Коласа И.А., Тимчука И.М., Климова И.Ф., Котикова А.Л. в ЦК КПСС, ЦК КПБ; справки отдела науки и учебных заведений ЦК КПБ, Института истории партии при ЦК КПБ, по вопросам изучения Минского партийного подполья и роли Ковалева И.К. в его деятельности. Историко-архивная справка о Ковалеве Иване Кирилловиче. Письмо С. Лещени секретарю ЦК КПСС Зимянину М.В. 2 января 1979 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 48 – Л. 49

[97] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 96, Л. 119

[98] Отчет Драгун Лидии Даниловны. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659, Л. 7

[99] Протокол допроса Котикова Алексея Лаврентьевича. 28 марта 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 183 – Л. 184

[100] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 121

[101] НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 148 – 148 (оборот.)

[102] Протокол допроса обвиняемого Григорьева Константина Денисовича от 26 января 1945 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 54

[103] Протокол допроса Григорьева Константина Денисовича от 27 июля 1944 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 33

[104]  НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 55

[105] НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 148 (оборот.)

[106] К.И. Доморад. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941-1944. Минск, Наука и техника, 1992, с. 116; НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24, Л. 116

[107] Протокол допроса обвиняемого Григорьева Константина Денисовича от 9 апреля 1945 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 57

[108] К.И. Доморад. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941-1944. Минск, Наука и техника, 1992, с. 116

[109] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 57

[110] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 2 – Л. 3

[111] НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24, Л. 130

[112] К.И. Доморад. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941-1944. Минск, Наука и техника, 1992, с. 116

[113] Беларусь у Вялікай Айчынная вайне. 1941 – 1945: Энцыклапедыя. / Беларус. Сав. энцыккл.; Рэдкал.: І.П. Шамякін (гал. рэд.) і інш. – Мн.: БелСЭ, 1990, стар. 37, стар. 250

[114] К.И. Доморад. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941-1944. Минск, Наука и техника, 1992, с. 117

[115] НАРБ, Ф. 4П, Оп. 33а, Д. 656, Л. 411 – Л. 412

[116] Письмо Тимчука И.М. первому секретарю ЦК КПБ тов. Киселеву Т. Я. 31 августа 1981 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 70

[117] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 9

[118] Заявление Котикова А. Л. Первому секретарю ЦК КПБ тов. Киселеву Т.Я. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 111 – Л. 112

[119] Заявление Григорьева К. Д.  в Минский ГК КПБ о восстановлении его в правах бывшего подпольщика. 6 октября 1962 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 2 – Л. 3

[120] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 192 – Л. 193

[121]  Протокол допроса Котикова Алексея Лаврентьевича. 8 мая 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 193

[122] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 8

[123] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 193

[124] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 52

[125] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 193 – Л. 194

[126] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 96, Л. 121

[127] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 51 – Л. 52

[128] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 7

[129] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 8

[130] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 3

[131] Справка по архивно-следственному делу № П-205589 по обвинению Григорьева Константина Денисовича. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 79

[132] НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 185, Л. 327

[133] Выписка из протокола допроса осужденного Котикова Алексея Лаврентьевича. 3 июня 1948 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 205, Л. 178

[134] НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24, Л. 136

[135] НАРБ, Ф. 1440, Оп. 8, Д. 24, Л. 136

[136] Заявление Григорьева о восстановлении в правах бывшего подпольщика. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 4

[137] Подтверждение Котикова А.Л. об участии Григорьева в подполье. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 9

[138] Заявление о восстановлении в правах бывшего подпольщика. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 5 – Л. 6

[139] Письмо Григорьева К.Д. в Комитет партийного контроля ЦК КПСС по вопросу о Минском партийном подполье. (копия). 25 апреля 1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 8

[140] Подтверждение Котикова А.Л. об участии Григорьева в Подполье. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 9

[141] Псевдоним Людмилы Кашечкиной

[142] Мінскае антыфашысцкае падполле.  / Аўт. – укл. Я.І. Бараноўскі, Г. Дз. Кнацько, .М.Антановіч і інш. – Мн., Беларусь, 1995, стар. 64, 152

[143] Заявление о восстановлении в правах бывшего подпольщика. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 6

[144] Протокол допроса свидетеля Кашечкиной Людмилы Михайловны от 4 февраля 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 72 – Л. 73

[145] Протоколы допросов Григорьева К.Д. от 12 марта, 10 апреля 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 66 – Л. 67, Л. 68 – Л. 70

[146] Из содержания документа явствует, что описанная встреча с Григорьевым могла состояться не ранее (намного позже) 25 сентября 1942 года – в тот день был арестован Никифоров.

[147] Протокол допроса Лавровой Наталии Алексеевны от 5 июня 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 81 – Л. 82

[148] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 51 – Л. 52

[149] Протокол допроса свидетеля Кашечкиной Людмилы Михайловны от 4 февраля 1946 г.  НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 73

[150] Протокол допроса свидетеля Кашечкиной Людмилы Михайловны от 4 февраля 1946 г.  НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 72

[151] Анна Богданова. Доктор Люсси. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.medvestnik.by/ru/ Дата доступа: 18.08.2025

[152] Алексиевич С.А. У войны не женское лицо / Светлана Алексиевич – Москва: Время, 2007. с. 370 – 372

[153] У. Паўлаў. Удзельнікі французкага руху Супраціўлення. / Памяць: Гіст.-дакум. Хроніка Мінска. У4 кн. Кн. 4-4. – Мн.: БЕЛТА, 2005, стар. 249

[154] Брянская областная библиотека. https://libryansk.ru/files/text_news/70_let/zhukova/kutya_protiv.pdf

[155] Алексиевич С.А. У войны не женское лицо / Светлана Алексиевич – Москва: Время, 2007с. 372 - 373

[156] Заявление о восстановлении в правах бывшего подпольщика. НАБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 7 – Л. 8

[157] Справка по архивно-следственному делу по обвинению Григорьева Константина Григорьевича. НАРБ, Ф. 1346, Оп.1, Д. 105, Л 78

[158] Протокол допроса обвиняемого Григорьева Константина Денисовича от 9 апреля 1945 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 55

[159] Алексиевич С.А. У войны не женское лицо / Светлана Алексиевич – Москва: Время, 2007. с.373

[160] У войны не женское лицо. Фильм 6. Тогда я не плакала. [Электронный ресурс] Код доступа: https://youtu.be/yxUhBnyW_2g?si=0ib0jvvvX78FrTDQ Дата доступа: 05.10.2025 (17-я минута)

[161] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 85, Л. 18

[162] Справка по архивно-следственному делу № П-205589 по обвинению Григорьева Константина Денисовича. НАРБ, Ф. 1346, оп.1, Д. 105, Л. 78

[163] Уголовный кодекс БССР 1928 г. Электронный ресурс. [Код доступа]: https://pravo.by/upload/pdf/krim-pravo/UK_BSSR_1928_goda.pdf

Дата доступа 17.09.2024

[164] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 8

[165] Заместитель председателя Комитета госбезопасности при Совете Министров БССР Смородинский - секретарю минского горкома партии тов. Носиловскому А.Б. 6.12.62 г.  НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 17

[166] Белорусский "Мемориал". Электронный ресурс. [Код доступа]:

https://ru.openlist.wiki/%D0%A1%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BA%D0%B0:%D0%A1%D0%B5%D0%B2%D0%B6%D0%B5%D0%BB%D0%B4%D0%BE%D1%80%D0%BB%D0%B0%D0%B3 [Дата доступа]: 20.11.2024

[167] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 17

[168] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 77, Л. 9

[169] Выписка из протокола №3 заседания Бюро Минского областного комитета КП Белоруссии от 1 февраля 1963 г. о признании тов. Григорьева Константина Григорьевича активным участником Минского партийного подполья в период Великой Отечественной войны с июля 1941 г. по июль 1944 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 20

[170] НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 322, Л. 20

[171] Звязда, № 111, 13 мая 1965 г., стар. 3

[172] НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 192 – Л. 193

[173] В непокорённом Минске. Документы и материалы о борьбе советских патриотов в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 - июль 1944). Сост. Л. В. Аржаева, П. П. Липило. - Мн.: Беларусь, 1987, с. 210

[174] Памяць: гіст.-дакум. хронікі Мінска. У 4 кн. Кн. 4-я. – Мн.: БЕЛТА, 2005, стар. 246

[175] Алексиевич С.А. У войны не женское лицо / Светлана Алексиевич – Москва: Время, 2007, с.373