ВСПД. Рогов, Антохин и Белов.

Быстрый захват Минска обусловил некоторые особенности возникновения в нем подполья – оно рождалось стихийно, что на первых порах проявлялось главным образом в актах гуманитарного характера: например, в оказании жителями города помощи скопившимся в нем красноармейцам и командирам Красной Армии. Минчане обеспечивали их кровом, пищей, гражданской одеждой, а позднее и документами.

О том, как это происходило довольно подробно рассказала в своих воспоминаниях и на допросах в органах НКВД/НКГБ участница событий Лидия Драгун (в замужестве Пастревич). Она родилась в 1917 году в Николаеве, но с 1921 года проживала в Минске. После окончания Главной геофизической обсерватории в Ленинграде с 1939 года и до оккупации Минска работала инженером-метеорологом в Минском управлении гидромелиоративной службы [3, Л. 1].

Ее муж, военнослужащий, 25 июня 1941 года со своей воинской частью отступил из города. Лидия находилась в декретном отпуске (ее сыну к этим дням едва исполнилось три недели), учреждение, в котором она работала, никак не помогло ей с эвакуацией. Не имея сил и средств двигаться, она невольно осталась в Минске [2, Л. 1].

Она жила с родителями на юго-восточной окраине Минска (улица Надеждинская – за железнодорожным вокзалом в сторону Червенского тракта). Как свидетельствовала ее близкая подруга Валентина Соловьянчик, проживавшая там же, в доме по соседству, в первые дни оккупации по всему городу бродили бежавшие из лагерей люди, голодные и раненые. К ним в дом непрерывно заходили оказавшиеся в таком бедственном положении бывшие бойцы и командиры РККА [1, Л. 1]. Помощь скрывавшимся в городе военнослужащим грозила опасностью, первая публичная казнь в Минске была проведена немецкими оккупационными властями в октябре месяце 1941 года в отношении группы Кирилла Труса и Ольги Щербацевич – как раз за попытку вывести из города раненых военнопленных. Лидия Драгун, Валентина Соловьянчик и их соседи по улице оказывали посильную помощь таким людям. С течением времени, однако, хаос и неразбериха первых недель войны прекращались, оккупационная власть укреплялась и обрастала многочисленными институтами принуждения и контроля, в Минске утвердилась немецкая полиция и органы местного самоуправления, действовавшие с разрешения немецких комендатур. Чтобы не угодить в лагеря, скрывавшимся в городе военнослужащим была необходима легализация в качестве местных жителей. Для этого требовалась гражданские документы [2, Л. 1 – 2].

Оставшись в городе, Лидия Драгун оказалась на иждивении своего отца Драгуна Даниила Адамовича. Для выживания с младенцем на руках нужны были средства для существования и, главное, продовольственные карточки, которые выдавались только тем, кто работал. По соседству с ними проживали братья Лазаревичи, один из которых работал начальником паспортного стола (выдавал паспорта), а другой – начальником заявочного бюро (ведал пропиской и выпиской) городской управы. Данила Драгун обратился к ним с просьбой устроить дочь на работу. Зная его как соседа, братья помогли с трудоустройством и в августе 1941 года Лидия была принята на службу в заявочное бюро на должность делопроизводителя прописного отдела, где и проработала до августа 1942 года [7, Л. 15]. В эти же дни при том же посредничестве братьев Лазаревичей Валентина Соловьянчик также поступила на работу в отдел прописки и выписки городской управы.

В сентябре в заявочное бюро пришла довоенная знакомая Драгун Вера Чижик. Она попросила Лидию, чтобы та оформила паспорт ее мужу, старшему лейтенанту Чижику, бежавшему из лагеря военнопленных. Отказать подруге в такой просьбе Лидия не смогла. Однако, как это часто бывало, старший лейтенант Чижик бежал из лагеря не один – вместе с ним в городе пытались укрыться несколько его сослуживцев. Сделав паспорт Чижику, Драгун помогла и его товарищам. Паспорта из ее рук получили старший лейтенант Белов Иван Николаевич и Вербицкий Иван Макарович. С Беловым, которому она оформила паспорт на фамилию Тараканов, отношения продолжились и в дальнейшем. Он неоднократно просил Лидию Драгун и ее подругу Валентину Соловьянчик о помощи, и те оформляли документы его товарищам из числа укрывавшихся в Минске военнослужащих [3, Л. 2].

Как видим, это было вполне стихийное, никем не инспирированное приобщение к сопротивлению. Вряд ли в ту пору эти женщины сильно задумывались о патриотизме и о борьбе с врагом. Случайно оказавшись на своих рабочих местах, они начали с малого – с помощи попавшим в беду. Вначале они помогали с паспортами знакомым и знакомым знакомых. Так, однажды к хозяйке квартиры, на которой жила Соловьянчик, пришел ее родственник – некто Калиновский Арсений Викентьевич, до войны – председатель Дзержинского райсовета. Девушки «сделали» документы ему и его семье. Позже они оформляли паспорта евреям из гетто на русские фамилии. При этом следует понимать, что Драгун и Соловьянчик работали в отделе прописки и не имели доступа к паспортному столу. В результате они вынуждены были элементарно воровать чистые бланки паспортов, заполнять их необходимым образом, а затем подкладывали подделанные документы начальнику паспортного стола для подписи. После этой операции готовые паспорта опять нужно было выкрасть, поскольку за ними, естественно, не могли явиться ни бывшие командиры РККА, ни евреи из гетто. Действовать приходилось на грани провала. Паспорта выдавал лично Лазаревич, который несколько раз обнаруживал подлог. Однажды он поймал Драгун, что называется, за руку: он вошел в кабинет, когда женщина разыскивала в общей пачке паспорт Эстер Тнеплер, которой угрожало гетто. Лазаревич посмотрел на фотографию в паспорте и сказал: «Зачем вы рискуете из-за еврейки собой, грудным ребенком и своими родными?» Драгун сослалась на то, что это ее подруга детства и попросила подписать паспорт и поставить печать (за шефа-немца хорошо расписывался вовлеченный в аферу студент Боб Адамович). Как потом полагала Драгун, только благодаря тому, что он знал бедственное положение их семьи, Лазаревич подписал паспорт. Однако и после этого случая он еще не раз выполнял аналогичные просьбы Лидии – в том числе подписал паспорта старшего лейтенанта Белова и лейтенанта Вербицкого, а также паспорта для нескольких других военных, которые были представлены Лидией в качестве родственников. Прописывали паспорта Драгун с Соловьянчик сами, так как работали в соответствующем отделе городской управы [2, Л. 4 – 5].

В начале ноября Арсений Калиновский познакомил их с капитаном Антохиным Петром Ивановичем. Чуть позже, в декабре 1941 года Калиновский попросил Данилу Драгуна прописать Антохина у себя в доме, так как хозяйка квартиры, у которой тот проживал (8-я Линия, дом № 5), отказала ему в жилье. Женщины оформили Антохину паспорт на имя Соколова Сергея Ивановича, а Драгун прописала его по своему адресу [1, Л. 2]. При каких обстоятельствах Антохин попал в Минск она не знала. Его и Калиновского Драгун устроила работать на стекольный (по другим данным – на цементный) завод для получения официальных рабочих книжек. Получив «аусвайсы», они с ведома директора (он также хорошо относился к Драгун) оставили работу [6, Л. 10; 3, Л. 2].

Поселившись у нее на квартире, Петр Антохин («Сергей») постепенно начал вводить в круг ее общения своих знакомых, как скрывавшихся в городе военных, так и местных жителей. К ним домой стали заходить Ковалев Иван Кириллович, довоенный секретарь Заславльского райкома партии, Омельянюк Володя, студент Коммунистического Института Журналистики (КИЖ), политрук Макаренко Александр, майор Щербо и другие люди. Как потом выяснилось, Антохин к этому времени был знаком с членами так называемой Комаровской группы минских подпольщиков, одной из первых в городе [1, Л. 2].

С этой подпольной группой поддерживали связь студенты КИЖа Павел Хмелевский и Геннадий Будай, заведующий земельным отделом Минского райисполкома Степан Зайцев, Тимчук Иван Матвеевич, а также члены других подпольных групп, в частности – Алексей Котиков (группа из железнодорожного депо) и Вячеслав Никифоров (Ватик, группа «нефтяников») [3, Л. 2 – 3]. Драгун и Соловьянчик в работе Комаровской группы никакого участия не принимали, но неоднократно выполняли просьбы Омельянюка, Калиновского, Антохина и Ковалева – снабжали их документами и оформляли прописку указанным ими лицам.

А затем случилось неизбежное. Лидия Драгун, что называется, “проговорилась” Антохину о знакомстве с Беловым, а Белову призналась, что имеет связь с группой подпольщиков (она называла эту группу подпольным партийным комитетом, правда, из контекста ее высказываний не впоне ясно, подразумевала ли она при этом горком партии). Белов после ее признания стал настаивать на знакомстве с Петром Антохиным.

В декабре 1941 года на квартире у Данилы Драгуна такая встреча состоялась. На ней присутствовал и “начальник” Белова (по выражению Лидии Драгун)  Иван Рогов.

О Рогове, Антохине и Белове известно не много – о деталях их биографий нам остается судить лишь по отрывочным сведениям, зафиксированным в протоколах послевоенных допросов некоторых минских подпольщиков.

Алексей Котиков на допросе 28 марта 1946 года показал, что Рогов Иван Иванович (в подполье называл себя Степаном  Ивановичем), 38-ми лет, родился в Поволжье, был членом ВКП(б), до войны служил в 10-й армии на территории Западной Белоруссии. В конце июня 1941 г. попал в окружение и остался на жительстве в Минске. Первое время работал кочегаром на фабрике-кухне, затем нигде не работал. С подпольной организацией железнодорожников (ее возглавляли Котиков и Кузнецов) его познакомил Славка (Казинец).

В начале 1942 года Котиков и Кузнецов проверяли его, Рогов предъявил им партбилет и удостоверение личности на свою фамилию. Из родственников, по рассказам Рогова, он имел жену и двоих детей [4, Л. 181 - 182].

Об Антохине больше других знала Лидия Драгун. Она рассказывала, что к моменту их знакомства Антохину было примерно 34 года. Уроженец Москвы (родители его проживали по 1-му Крутицкому переулку дом № 5, кв. 23 [5, Л. 4]), капитан-танкист, в 1941 году окончил военную академию, дважды награжден орденами Красного знамени за бои в Испании, в июне 1941 года прибыл в Белосток по назначению [3, Л. 2].

О Белове подпольщики знали еще меньше, Драгун в беседе в ЦК ВКП(б)Б (за день до ареста, 5 ноября 1944 года) смогла дать о нем лишь общую информацию: Белов Иван Николаевич, 1914 года рождения, имеет жену, ребенка. О месте его службы она не имела информации. В Минске жил под фамилией Тараканов у Адамовичей, дом которых служил штаб-квартирой ВСПД [26, Л. 62].

Рогов и Белов к моменту встречи с Антохиным пришли к убеждению о необходимости создания подпольной организации, которая бы объединяла оказавшихся в тылу у немцев командиров и бойцов РККА. Они посвятили Антохина в свои планы, а позднее сформировали военный совет, в руководство которого сами же и вошли: интендант 3-го ранга Рогов – председатель совета, его заместитель – капитан Антохин и начальник штаба – старший лейтенант Белов [3, Л. 3].

Как видим, процесс создания военного совета в простодушном изложении Лидии Драгун происходил вполне стихийно. Впрочем, в качестве самой серьезной претензии к ее рассказу можно отметить лишь предложенную ею датировку этого события – декабрь 1941 года. В современной белорусской историографии, как известно, утвердилось мнение, что военный совет партизанского движения (ВСПД) был создан в октябре, если даже не в сентябре месяце 1941 года. 

Белорусский историк и архивист Евгений Барановский в большой статье, помещенной в Книге Памяти города Минска, следующим образом охарактеризовал роль и место военного совета в общегородском подполье первых месяцев оккупации: военный совет был создан в сентябре 1941 года как военная организация Минского подпольного горкома партии [8, с. 136]. Отметим, что это утверждение выглядит несколько некорректным, поскольку горком партии, по мнению большинства современных историков, в том числе и самого Барановского, был образован позже военного совета, лишь в ноябре 1941 года [8, с. 135] и, следовательно, ВСПД не мог создаваться в качестве его военного отдела. По крайней мере до конца осени 1941 года эта организация существовала вполне самостоятельно. Лишь после создания подпольного комитета Иван Рогов вошел в его состав [9, с. 108], а Иван Ковалев вошел в состав военного совета, что могло в некоторой степени ограничить самостоятельность ВСПД. Впрочем, есть основания полагать, что на этапе организационного становления минского подполья зависимость городского подпольного комитета от военного совета была не меньшей. Об этом, в частности, уже после освобождения БССР писал в своем отчете о деятельности подпольной организации в минском гетто один из ее руководителей Григорий (Гирш) Смоляр: «Выделяя отдельный военный совет, комитет этим самым [становится] лишним или же будет заниматься второразрядными вопросами и … станет «приложением» к ВС». Исай Казинец был согласен с такой точкой зрения, но уже «…был бессильным в отношении «военных», которые перестали прислушиваться к решениям комитета» [10, Л. 73]. 

Об организационном строении этой подпольной организации стало известно из немецкого трофейного документа – «Сообщения из занятых восточных областей», датированного 6 мая 1942 года. Документ неоднократно цитировался историками в той его части, в которой речь шла о военном совете [11, с. 90], поэтому ограничимся лишь общими замечаниями. Военный совет состоял из 10 отделов, которые должны были обеспечивать выполнение основной задачи организации – формирование и снабжение партизанских отрядов.

Так, например, хозяйственный отдел занимался созданием партизанских лагерей и обеспечивал отряды продовольствием, финансовый отдел – финансировал мероприятия хозяйственного отдела, санитарный отдел вербовал врачей для будущих партизанских отрядов, изыскивал для них медикаменты и готовил в местах базирования отрядов госпитали. Отдел кадров обеспечивал отряды командным и рядовым составом, а также вел их картотечный учет. Названия особого отдела, а также отделов разведки и агитации и пропаганды сами говорят о сферах их деятельности [12, Л. 114 – 116].

Помимо «триумвирата» руководителей (Рогов, Антохин и Белов), к числу руководителей военного совета можно отнести начальников его отделов – их насчитывалось ровным счетом девять человек, должность начальника десятого отдела – отдела связи – оставалась вакантной.

Как это было указано выше, Лидия Драгун и Валентина Соловьянчик «делали» паспорта и прописку в городе практически всему руководству военного совета (помимо Белова и Антохина это еще и некоторые руководители отделов – в частности, упомянутые выше начальник финансового отдела ВСПД Александр Чижик и начальник особого отдела Иван Вербицкий). Однако, дальнейшее функционирование этой организации продолжало зависеть от наличия надежных документов для выводимых из лагерей военнопленных. Драгун с Соловьянчик приложили немало сил для их добычи и оформления. По словам Валентины Соловьянчик, однажды, вскрыв сейф начальника заявочного бюро, они смогли выкрасть из него две пачки чистых бланков паспортов и аусвайсов по 50 штук каждая [1, Л. 3].

Тем не менее, какого-то заметного положения в ВСПД они не занимали, по крайней мере на состоявшихся после освобождения Минска допросах в НКГБ Лидия Драгун утверждала, что постоянной должности в этой организации она не имела, выполняла лишь поручения ее руководства [5, Л. 5] – обеспечивала членов организации паспортами и прописывала их в городе, зачастую – по несуществующим адресам. Руководство военного совета, в первую очередь Петр Антохин, берегло ценных для их организации «агентов» и ограждало их от рутины каждодневной подпольной работы и от широких знакомств с другими подпольщиками. «… я не присутствовала на … заседаниях [военного совета], так как имела грудного ребенка и меня оберегали. В мою функцию входило только то, что я делала в заявочном бюро и связь по городу», – так оценивала свое участие в организации Лидия Драгун в составленных уже в 1960 году воспоминаниях [2, Л. 10]. Подтверждается сказанное и воспоминаниями Валентины Соловьянчик: «Я и Драгун стали работать только по указаниям Антохина, на то у них был приказ. Заводить посторонние знакомства, делать что-либо без ведома строго запрещалось … Антохин давал мне задания, столько-то сделать паспортов на такие-то фамилии. Я ежедневно из стен заявочного бюро выносила по 5 – 6 паспортов полностью оформленных. Потом стали присылать специальных связных, которые и делали отпечатки пальцев. Ведь вначале паспорта были действительны без фотокарточки, с отпечатком пальца» [1, Л. 2].

Проявленная руководством ВСПД забота в некоторой степени поможет Лидии Драгун и Валентине Соловьянчик избежать ареста в ходе первого разгрома минского городского подполья, осуществленного немецкими спецслужбами в марте 1942 года – девушек знали лишь несколько человек из военного совета, которые на допросах в СД не выдали их.

О деятельности военного совета до начала 1942 года известно немного. Второй секретарь ЦК КП(б)Б военных лет, а с сентября 1942 года – начальник Белорусского штаба партизанского движения (БШПД) Петр Калинин полагал, что оставшиеся в Минске военнослужащие хотели объединить оказавшихся на оккупированной территории командиров Красной Армии в специальное подразделение и прорваться на восток, через линию фронта [13, с. 21].

Позднейшая историография иначе оценивает задачи, которые ставил перед собой ВСПД: организация партизанских отрядов и руководство партизанским движением в ближайших к Минску районах [14, с. 50].

Отдельного обсуждения требует вопрос об участии военного совета в восстании, готовившемся в лагерях военнопленных в конце 1941 года. Впервые о восстании стало известно из текста трофейного приказа № 33 по 707–й охранной дивизии, в котором сообщалось о проведенных арестах, упредивших выступление узников. В документе говорится о найденных на территории лагерей в подземных коммуникациях теплотрасс складах оружия, которым можно было вооружить до 2500 человек, а после освобождения военнопленных число восставших могло возрасти до 10 000. Из-за пределов города восстание готова была поддержать партизанская группа численностью до 700 человек – она должна была штурмовать танковые казармы немцев в Красном урочище (в районе современного автомобильного завода). Кроме того, Москва (с которой руководство восстанием якобы держало связь по рации) обещала поддержку посредством парашютно-десантных частей. Целью восставших была атака на «… здания комендатуры охраняемой области "Белоруссия", охранной полиции, областного комиссариата, танковые казармы, восточный аэродром, военный лазарет № 1, политехникум, все лагеря военнопленных, завод им. Ворошилова» [15, с. 41].

Историки и участники подполья до сих пор спорят о достоверности этого документа и о степени вовлеченности в восстание (если оно готовилось) подпольного горкома и военного совета. С одной стороны, известное высказывание Исая Казинца о необходимости в условиях разворачивавшегося под Москвой контрнаступления Красной Армии освободить "… город Минск и его окрестности в нужный момент от немецкой оккупации еще до прихода Красной Армии» дает основание полагать, что минское подполье на деле готовило восстание с той целью, чтобы «… Красная Армия прошла путь от Борисова до Минска без сопротивления..." В послевоенные годы Степан Почанин (заместитель директора Института истории партии при ЦК КПБ по партархиву) и историк Валентина Давыдова на основании приведенного высказывания Казинца выстроили довольно стройную концепцию подготовки восстания и его подавления с использованием внедренной вражеской агентуры [16, с. 42].

Позже член подпольного комитета в 1941 – 1942 годах Константин Григорьев насытил эту концепцию деталями: «В Минске создали повстанческий штаб, в который вошло 11 человек – члены бюро ГКП (городской комитет партии) и Военный Совет… председателем штаба был избран Победит – Казинец … в распоряжении имелось 500 винтовок, три деревянных бочки патронов, пулеметы, 9 танковых пулеметов и др. Количество вооруженных людей составило примерно 2600 – 2800 человек… Начало восстания назначено на 4 января 4 часа утра. Но восстание не было поднято. Вражеской агентуре удалось раскрыть планы подполья» [17, Л. 49].

Секретарь Минского подпольного горкома партии 1943 – 1944 годов Савелий Лещеня в январе 1979 года процитировал это высказывание Константина Григорьева в своем письме Секретарю ЦК КПСС М. Зимянину и высказал по этому поводу диаметрально противоположное мнение: «Вооруженное восстание в декабре – январе [1941/1942 г. г.] никем не готовилось и не могло готовиться. Это подтверждается и оставшимися в живых подпольщиками … В Минском подполье это был еще организационный период, только был создан горком, не была налажена связь с партизанскими отрядами. Даже позже, когда в Минске подпольное движение было более развито и была установлена связь с ЦК и обкомом, с партизанскими бригадами, такой задачи перед подпольным ГК не ставилось. Находящиеся в Минске немецкие войска … не считая полиции и СД, быстро расправились бы с восставшими» [18, с. 49 – 50]

Ход дискуссий, развернувшихся среди белорусских историков по поводу зимнего (1941 – 1942 годов) восстания, не является основным предметом нашего повествования. Отметим только, что страстное желание «героизировать» минское подполье, возможно, сыграло злую шутку с теми исследователями, которые чересчур серьезно восприняли отрывочные сведения о подготовке восстания и вынуждены были домысливать отдельные его эпизоды, не имеющие документального подтверждения. Так, например, Герман Москаленко в своей публикации в журнале «Беларуская Думка» утверждает: «если бы подпольщики были более искушенными в вопросах конспирации, то вполне возможно, что им вместе с партизанами при поддержке Большой земли в январе 1942 года удалось бы освободить белорусскую столицу» [19, с. 23]. Вопрос о целесообразности захвата города в условиях зимы 1942 г., когда наступление Красной Армии практически уже остановилось, автор благоразумно обходит стороной.

 Впрочем, и у вполне здравого суждения Савелия Лещени имеются некоторые недостатки, основным из которых можно назвать его полное отрицание готовившегося в лагерях восстания – если подпольный горком и военный совет не принимали участия в его организации, значит и говорить не о чем: содержащиеся в немецких трофейных документах упоминания о восстании он считает фальшивками, состряпанными немецкими спецслужбами для обоснования массовых расстрелов военнопленных и горожан (которые на самом деле состоялись в те дни) [18, Л. 49].

Более логичным, как нам представляется, выглядит мнение, недавно озвученное Валерием Надтачаевым: восстание в лагерях военнопленных и лазаретах Минска если и готовилось, то ни горком, ни военный совет не имели к этому никакого отношения [20, с. 81] – они, вероятно, даже не подозревали о происходящем за проволокой. От себя отметим, что зима 1941 – 1942 года обрекала значительную часть заключенных в минских лагерях военнопленных на гибель; основным, если не единственным способом спасения в этих условиях становились попытки освобождения из лагерей – либо стихийные в виде одиночных побегов, либо организованные в форме вооруженного восстания.

Худо или бедно, деятельность военного совета приобретала все более массовый характер, к концу 1941 года в его распоряжении находилось около 300 человек. С декабря, примерно, со второй половины месяца, военный совет наладил связь с несколькими партизанскими группами, базировавшимися в пригородах Минска – с Ратомской, Заславльской, Дзержинской, Ждановичской. Кроме того, при непосредственном участии Военного Совета были созданы по крайне мере четыре партизанских отряда. В первую очередь, это 208-й отряд Ничипоровича (посланный Военным советом в Руденский район полковник Ничипорович в январе 1942 года подчинил себе действовавшие там отряды Покровского и Сергеева), а также базировавшиеся в Логойском районе отряды Василия Воронянского («Дяди Васи», позже переименован в отряд «Мститель»), и отряд капитана Асташенка (был разгромлен в апреле 1942 года, а его командир обвинен то ли в предательстве, то ли в трусости и, по некоторым сведениям, расстрелян в мае 1942 года партизанами своего же отряда как предатель) [21, Л. 175].

Начальник разведотдела военного совета капитан Николай Никитин незадолго до весеннего 1942 года разгрома минского подполья был отправлен в Узденский район, где объединил под своим началом несколько разрозненных групп окруженцев.

«Своим» отрядам (созданным при непосредственным участии ВСПД) военный совет помогал материально и людьми, и, вероятно, претендовал на участие в руководстве некоторыми из них.

Основные базы ВСПД располагались по местам проживания его руководства. В доме № 7 по Оранжерейной улице (рядом с Червенским рынком) у Олейчика Петра Степановича скрывался Иван Рогов (прописан был у зятя Олейчика Георгия Мартиновского). Неподалеку, по улице Надеждинской, как уже было упомянуто выше, в доме у Драгуна Данилы, проживал Петр Антохин («Сергей»). Эта южная окраина города превращалась в своего рода базу для контактов военного совета с партизанами. Обе наши героини и их близкие невольно втягивались в подпольную деятельность. Так, на квартире у Драгун начали проводиться совещания руководства Военного Совета с командирами и связными 403 отряда «Дяди Васи», 208 отряда Ничипоровича и отряда Асташенка.

Сюда доставлялись и здесь хранились оружие, боеприпасы, радиоприемники, пишущие машинки, медикаменты. Время от времени связные из отрядов забирали это имущество и переправляли его партизанам [1, Л. 3]. Ни одно исследование, так или иначе связанное с деятельностью ВСПД, не обходит стороной рассказов о том, как начальник разведки 208 отряда майор Рябышев в начале февраля 1942 года на квартире Данилы Драгуна (Надеждинская, 14-а) забрал ящик ручных гранат Ф-1, пишущую машинку «Ундервуд», несколько стоп копировальной и обычной бумаги, а также теплые вещи (шерстяные носки, перчатки, ватники) для нужд отряда [14, с. 50]. По Надеждинской, 16, у Смирновой Ольги, Антохин укрывает капитана Соколова – в будущем командира партизанского отряда «Мститель» бригады «Дяди Васи» (Воронянского) [3, Л. 3]. Как вспоминал уже после войны сам Соколов Анатолий Федорович, он, старший лейтенант РККА, в ноябре 1941 года прибыл в Минск из Руденского района, где скрывался во главе небольшой группы окруженцев. Его воспоминания датированы 1960-м годом, к этому времени за руководителями военного совета уже прочно утвердилось мнение как о предателях. Вероятно, по этой причине Соколов не упоминает о своих связях с этой организацией, хотя такая связь в его рассказе просматривается довольно прозрачно.

Оказавшись в незнакомом городе, без документов, он, поселился на у Смирновой и Соловьянчик (последняя снимала квартиру по Надеждинской, 16). Соколова подпольщицы снабдили паспортом и необходимыми для передвижения по городу справками и пропусками [22, Л. 58].

По заданию Военного Совета Анатолий Соколов должен был организовать и возглавить группу военнослужащих для вывода ее из города и сформировать на основе этой группы партизанский отряд. Как утверждал бывший начальник штаба партизанского отряда «Дяди Васи» капитан Серегин, это задание Соколов провалил. В первых числах февраля Военный Совет назначил его командиром формирующегося отряда и отправил к месту дислокации в район Старого Села (Заславльский район). Этот отряд (30 человек), вероятно, был истреблен немцами. Через неделю Соколов вернулся в Минск без людей. В конце февраля 1942 года по приказу Военного Совета партизанского движения он прибыл к «Дяде Васе» и командир отряда майор Воронянский назначил его своим заместителем – невзирая на имевшиеся к нему вопросы относительно разгрома его Старосельского отряда [23, Л. 26].

24 марта 1942 года связанный с подпольем работник полиции сообщил, что военный совет предан и через 1-2 дня произойдут аресты, которые и начались 25 – 27 марта 1942 г. [24, Л. 125]. Причину провала большинство подпольщиков видело в ненадлежащем соблюдении руководством ВСПД тайны своей организации. Алексей Котиков рассказывал, что к весне 1942 года военный совет превратился в классическую бюрократическую организацию довоенного типа – с раздутыми штатами (вплоть до наличия личных секретарей, машинисток и проч.), его руководство чрезмерно увлеклось вопросами самоснабжения, а Иван Рогов был замечен в спекуляциях бланками паспортов – продавал их вне организации по 50 золотых рублей за бланк. 

Делалось это в ущерб основной работе подполья. В частности, по вине руководства ВСПД все чаще  срывались выходы людей в партизанские отряды. Кроме того, Рогов и Белов начали «развратничать в бытовом отношении» – имели в городе сожительниц, на квартирах у которых и проживали [25, Л. 326].

Не особо конспирируясь сам, Рогов тем самым раскрывал своих ближайших помощников и рядовых участников сопротивления. После освобождения Минска Лидия Драгун сетовала, что к ним на квартиру ежедневно приходило по несколько человек, иногда – по 10 – 15 за день, в том числе партизанские связные из леса. Это вызывало недовольство со стороны «Сергея» (Петра Антохина) и других членов организации. Много раз она просила Рогова, чтобы тот не назначал этих свиданий, но все было тщетно [26, Л. 63].

Вообще в представлении участников подполья важную роль играла последовательность произошедших арестов. Схваченных первыми, как правило, подозревали в предательстве и приписывали им последующие аресты – часто справедливо, а иногда – нет. В связи со сказанным важно восстановить хронологию событий.

Алексей Котиков утверждал, что первым был арестован начальник особого отдела военного совета Иван Макарович Вербицкий. Незадолго до арестов он познакомился с двумя учительницами, проживавшими на улице Берсона, 6 (четная, правая, если смотреть от Советской, сторона улицы). Казалось бы, человек опытный, начальник особого отдела дивизии довоенных времен, Вербицкий рассказал одной из подруг (за ней он ухаживал) о некоторых фактах своего участия в подполье. Девушка оказалась агентом гестапо (так большинство жителей оккупированного Минска называло службу безопасности и СД). «Таким образом, первым был схвачен Вербицкий. Он не выдержал пытки и выдал товарищей. Потом уже взяли Глухова, которого … водили … с подбитым [на самом деле – выбитым] глазом. Арестовали Суровягина. Он под воздействием пыток привел на сбор железнодорожников», – излагал в своем рассказе ход событий Алексей Котиков [27, Л. 142].

В пересказе Лидии Драгун версия с предательством Вербицкого дополнена некоторыми подробностями. Ссылаясь на полученные от Антохина сведения, она утверждает, что началом для разоблачения военного совета послужило предательство машинистки штаба Вали Винник, проживавшей на Берсона 3, рядом с квартирой Веры Изох, в которой происходили совещания штаба ВСПД. С большой долей вероятности можно предполагать, что названные Лидией Драгун девушки и упомянутые Котиковым учительницы – это одни и те же лица. Валентина Винник была знакома с неким агентом СД и вызывала сомнения, была на подозрении. Печатая списки конспиративных квартир, она, по предположению Драгун, передала их в СД. Она же, вероятно, выдала и квартиру своей подруги Веры Изох, на которой в ночь с 25 на 26 марта были проведены первые аресты. В эту ночь здесь были арестованы несколько подпольщиков, включая хозяйку квартиры Веру Изох, «Боба» Адамовича (подделывал подпись начальника паспортного стола на выкраденных Драгун и Соловьянчик паспортах) и, что немаловажно, Ивана Вербицкого. В момент арестов здесь же находился начальник штаба военного совета Иван Белов, но в тот раз он сумел скрыться. В начавшейся охоте ему еще дважды удавалось избежать арестов, лишь в последний момент выскальзывая из квартир, в которых он ночевал [3, Л. 7]. Алексей Котиков на состоявшемся 28 марта 1946 года допросе в МГБ показал, что именно Вербицкий приводил немцев на квартиру по Извозной улице, где тот одно время скрывался. Лишь случайно через запасной выход Белову удалось выбежать на улицу в нижнем белье и скрыться [4, Л. 183].

Об аресте Белова (а затем и Рогова) известно не много, при этом имеющиеся сведения довольно противоречивы. Лидия Драгун в докладной записке на имя Пономаренко (составлена не позднее 13 октября 1945 года) утверждает, что Вербицкий, не выдержав пыток в СД, через несколько дней после своего ареста привел полицейских на квартиру Олейчика, где проживал Рогов, но арестовать начальника ВСПД не удалось: его не застали на месте. В тот раз немцы схватили (и позднее расстреляли) лишь хозяина квартиры. При каких обстоятельствах был арестован Рогов, Драгун не сообщает – в следующем абзаце указанного документа она лишь констатирует факт: Белова на улице выдал Рогов [3, Л. 7], и это подразумевает, что начальник ВСПД был арестован раньше начальника штаба их организации.

Алексей Котиков на состоявшемся 28 марта 1946 года допросе в МГБ подтвердил такое предположение. Он показал, что в апреле 1942 года были арестованы председатель ВСПД Рогов и его заместитель «Сергей» (Петр Антохин). При этом Котиков утверждал, что Белова в районе бетонного моста выдал именно Рогов [4, Л. 183 – 184]. Спустя много лет, отсидев свой срок и будучи частично реабилитированным, Алексей Котиков кардинальным образом изменил то первоначальное мнение. В собственноручных показаниях, отобранных у него старшим следователем особого отдела КГБ по БВО майором Лубинцом 19 ноября 1956 года, он изложил новую версию ареста Белова и Рогова. «Вербицкий … под пытками выдал конспиративную квартиру ВС и начальника штаба Белова. Белова водили переодетые гестаповцы по городу, и, по всей вероятности, вели его на конспиративную квартиру военного совета на Брилевскую улицу. Навстречу … шел Рогов. Не зная того, что Белов уже арестован, Рогов подал Белову руку, а у Белова руки были позади в наручниках и наброшено пальто. Таким образом, был тут же арестован Рогов.  Если бы Рогов прошел мимо, Белов бы его не выдал», – подвел итог Алексей Котиков [28, Л. 219].

Полтора года спустя, на заседании Комиссии по вопросам минского подполья 29 мая 1958 года он подтвердил такой вариант развития событий: «Гестаповцы вели Белова на конспиративную квартиру. Руки у него были в наручниках, лежали на спине, а на плечи было наброшено пальто. Навстречу ему шел Рогов… Когда Рогов встретил Белова, он ему руку протянул. Белов ему не мог подать руки, так как он был в наручниках, и в это время гестаповцы взяли Рогова» [27, Л. 144].

Сейчас уже сложно судить о причинах, побудивших его поменять свое мнение. Может быть, Алексей Котиков не до конца был уверен в состоявшемся предательстве Рогова и Белова? В этом случае вполне резонным выглядит предложенная им к рассмотрению новая, непривычная по тем временам версия задержания Рогова «по недоразумению».

Так или иначе, начавшись с Вербицкого, аресты распространились практически по всему военному совету, который к началу апреля был фактически полностью разгромлен и прекратил свое существование. После этого (а некоторые уцелевшие подпольщики полагали, что и в результате этого) аресты перекинулись на городское подполье. В скором времени были выслежены и арестованы члены подпольного комитета Зайцев (Комаровская группа) и Казинец с Семеновым (группа нефтяников) [27, Л. 144], а также многие рядовые члены подполья. (Согласно озвученным в 1961 году данным трофейных отчетов минского СД, в марте – мае 1942 года было схвачено 404 человека. 9 мая (многие подпольщики говорят, что 7 мая) 28 человек были повешены, 251 расстрелян [14, с. 15].)

Заместитель Рогова в военном совете Антохин («Сергей») во время этих событий покинул дом Данилы Драгуна и скрывался на других квартирах. Шансов избежать ареста, однако, не было и у него. Как показал на допросе арестованный после окончания войны следователь минского СД Вольдемар Арайс (откомандированный в Минск сотрудник Рижского СД), после ареста и первого допроса в СД Рогов признался, что у него в районе Червенского рынка назначена встреча с «Сергеем». Арайс с двумя сотрудниками СД (латыш и немец) провел операцию по задержанию Антохина. Он отправился вместе с Роговым на эту встречу. Дождавшись Антохина, Рогов предложил зайти на рынок выпить водки, на что тот дал свое согласие. Втроем они пошли на Червенский рынок, но вместо распивочной Арайс и Рогов привели «Сергея» в засаду, устроенную названными выше латышом и немцем – подчиненными Арайса. Антохин немедленно был арестован и доставлен на автомашине в СД (университетский городок).

Его доставили не в административное здание СД, а в общежитие, в комнату, в которой проживали сотрудники СД, в том числе и Арайс, и, вероятно, Иван Рогов. Здесь же Рогов начал убеждать Антохина в бесперспективности сопротивления и предложил ему работать вместе с ним по розыску и задержанию лиц, проводивших борьбу против немцев. Сергей с предложением Рогова согласился. Он был освобожден из-под стражи и ходил с сотрудниками СД по городу Минску с целью опознания известных ему по участию в подполье лиц [29, Л. 320 – 321, 324].  

Не устоял и Белов. В своих показаниях Арайс утверждал, что он случайно присутствовал при его допросе (в комнату следователя он зашел по каким-то другим обстоятельствам, а не с целью участия в допросе). Белова допрашивали в присутствии Рогова, который оказывал него моральное давление. (Как видим, согласно показаниям Арайса получается, что Рогов был арестован раньше Белова). Рогов сообщил Белову, что признался в подпольной деятельности и, обрисовывая безвыходную ситуацию, в которой они оба оказались, убеждал того помочь органам СД разыскивать лиц, ведущих борьбу против немцев. Белов в присутствии Арайса дал на это свое согласие. При этом, как полагал Арайс, ни к Рогову, ни к Антохину с Беловым не применялись меры физического воздействия – их не пытали [29, Л. 323]. В свою очередь, Алексей Котиков утверждал, что Рогов быстро, без пыток дал согласие работать в пользу немецкой разведки, а Белов – под действием пыток – об этом Котикову рассказывал во время допроса осенью 1942 года еще один следователь минского СД [4, Л. 184].  

Потом их неоднократно видели в городе: они ходили в сопровождении сотрудников СД для выявления участников подполья. О том, как в результате такого вождения по улицам Минска Рогова был арестован командир разведгруппы 4-го Управления НКВД капитан Гвоздев, потом и один из разведчиков, рассказывается в соответствующей главе нашего повествования.

В совокупности против руководства военного совета партизанского движения (против Ивана Рогова, Ивана Белова и Петра Антохина) накопилось достаточное количество компрометирующих материалов для того, чтобы уже в 1942 году обвинить их в измене. И партийное, и партизанское руководство в Москве, и большинство уцелевших подпольщиков в Минске уверенно связывали весенний разгром подполья с предательством руководства ВСПД. Приведенные выше свидетельства, на первый взгляд, вполне подтверждают возникшие в их отношении подозрения. Тем более, что последовавшие вслед за их арестом события значительно их усилили.

4 ноября 1943 года начальник информационного отделения 2-го отдела (разведка и информация) БШПД, заместитель начальника штаба Калинина Иван Кравченко провел беседу с вышедшими из немецкого тыла партизанами бригады Воронянского Лавровым и Прокопченко. До весны 1942 года они находились в Минске, а в марте сумели перебраться из города в партизанский отряд «Дяди Васи», что позволяло им судить как о событиях, связанных с разгромом подполья, так и о реакции на эти события у партизан.

В числе прочих, Кравченко интересовал вопрос о причастности руководства Военного Совета к арестам подпольщиков. На заданные в этой связи вопросы Лавров и Прокопчик отвечали так.

В середине апреля в Крепужинские леса (Логойский район), где базировался отряд Воронянского, прибыл из Минска начальник штаба военного совета Белов. Сразу в отряд он не попал, так как накануне партизаны покинули эту местность. Оставленная агентура доставила Белова на новое место расположения отряда в тех же Крепужинских лесах, где его поджидал комиссар отряда старший политрук Александр Макаренко. Белов рассказал партизанам, что был арестован немцами, но сумел бежать из-под надзора во время его вождения по городу. Макаренко, незадолго до этого побывавший в Минске, знал о происходящих в городе арестах и обвинил Белова в предательстве, заявив, что тот прибыл к партизанам с заданием гестаповцев уничтожить командира отряда. В тот же день было принято решение о расстреле Ивана Белова. Приговор привел в исполнение в бане в Крепужинском лесу партизан Николай Сандаков [30, Л. 20].

Как видим, рассказ Лаврова и Прокопчика дает весьма точное представление о произошедшем, в том числе они весьма уверенно озвучивают причину расстрела Белова – комиссар отряда Макаренко привез из Минска сведения о его предательстве.

Иван Матвеевич Тимчук, участник Комаровской подпольной группы, с весны 1942 года находившийся в отряде у Воронянского, лично не участвовал в расстреле Белова, но, вероятно, присутствовал на месте казни. В своем выступлении на заседании комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью 28 мая 1958 года он привел весьма неоднозначное уточнение относительно судьбы Белова. «После мартовского провала в г. Минске мы отделили Рогова, Белова и Соколова (на эту фамилию имел паспорт Антохин, не путать с Федором Соколовым – заместителем Воронянского - Е. Иоников). А когда попался Белов, его уничтожили на нашей базе.» И конкретно о последнем: «Белова мы разрубили на четыре части в лесу» [31, Л. 39 - 40].

Свидетельства других участников событий, однако, вызывают некоторые сомнения в беспристрастности вынесенного в Крепужинском лесу приговора.

Василий Иванович Сайчик, не последний человек в минском подполье, вполне убежденный в измене Белова (и других руководителей военного совета), допрошенный 27 февраля 1957 г. в качестве свидетеля, рассказывает о произошедшем следующим образом: «Белов, как впоследствии мне рассказывали Макаренко и Жудро (член Минского подпольного комитета с декабря 1941 по апрель 1942 г.)  после … ареста немцами пришел в партизанский отряд Воронянского с фиктивными полномочиями якобы от подпольного горкома партии о том, что он, Белов, назначается командиром отряда вместо Воронянского. Когда Белов пришел в отряд, вслед за ним туда же прибыл Макаренко и Жудро, которые уже знали, что Белов арестовывался немцами. В отряде Воронянского Белов был разоблачен Макаренко как агент гестапо, направленный в отряд немцами и там расстрелян» [32, Л. 307].

Выделенный нами фрагмент показаний Василия Сайчика при буквальном его прочтении может свидетельствовать о попытке начальника штаба военного совета Белова перенять командование отрядом у Воронянского, но не об измене. Учитывая, что майор Воронянский, стоявший во главе группы окруженцев численностью 11 человек, был назначен осенью 1941 года командиром этого отряда именно военным советом, который всю зиму пополнял его людьми и оружием [33, Л. 2 - 5], вполне можно сделать осторожное предположение, что Иван Белов, бежав из-под контроля агентов СД во время его вождения по улицам Минска, заявил свои претензии на руководство отрядом, считая его своим «детищем». Кроме того, судя по сформулированному Василием Сайчиком высказыванию Макаренко и Жудро, те знали лишь о том, что Белов «арестовывался» в Минске, о его предательстве они могли строить предположения на основании только косвенных улик, чего, впрочем, с лихвой хватило для разоблачения Белова в качестве немецкого агента.

Ставшая роковой для Петра Антохин встреча с Роговым на Червенском рынке состоялась 3 апреля 1942 года. А 5 апреля, на Пасху, он пришел к Лидии Драгун вместе с Роговым и еще одним человеком, которого они представили десантником, прибывшим из-за линии фронта. Подобрав момент, Антохин сообщил Лидии, чтобы она не верила Рогову и «десантнику», который на самом деле являлся работником СД. Сам он находился под арестом и к ней в дом его привели как арестованного, но он хочет спасти Лидию и ее семью. В СД по прописке «Сергея» быстро установили их квартиру, но не были уверены в причастности ее хозяев (семьи Драгун) к подполью: на допросе «Сергей» показал, что жил у них по официальным документам, но они не знали о его деятельности. Рогов согласился не выдавать участие Лидии в подполье, но они опасались, что «десантник» догадается об этом. Отозвав ее и присутствующую здесь же Валентину Соловьянчик в соседнюю комнату, Рогов заявил им, что остается советским человеком и планирует продолжить борьбу. Он убеждал их в том, что хочет войти в доверие к немцам – даже путем предательства маловажных участников подполья – чтобы получить возможность для возобновления подпольной деятельности.

Они не поверили Рогову. Возможно, на их решение повлияло то, что он в числе «маловажных» участников Военного Совета выдал и Антохина. На вопрос Лидии, почему он так поступил, Рогов ответил, что от него потребовали выдачи «Сергея» и Ковалева, в противном случае ему грозил расстрел [3, Л. 8].

Следователь СД Вольдемар Арайс («десантник») в целом подтверждает сказанное Драгун. В его изложении первая встреча с Лидией происходила следующим образом. В их квартиру его привел Рогов – во время совместного хождения по улицам он заявил, что спрятал здесь револьвер. В доме они застали пожилых мужчину и женщину (родители Лидии), девочку лет 16-ти (ее сестра) и мальчика лет двух (сын; ему к этому времени не исполнилось и года). Лидии дома не оказалось, но они ее дождались. Рогов представил Арайса как советского десантника, но важных разговоров они с ней не вели (возможно, как и утверждала Лидия, такие разговоры состоялись втайне от него). Рогов попросил у Арайса денег, тот выдал; вскоре принесли водку. Все присутствующие стали выпивать, после чего Антохин, Рогов и «десантник» покинули их дом.  

Через несколько дней они новь посетили Драгун, а еще несколько дней спустя следователь минского СД Вольдемар Арайс пришел к ней один, без Рогова и Антохина. Целью его посещения было, во-первых, сообщить ей о том, что она имеет дело не с советским десантником, а с официальным сотрудником СД, и, во-вторых, использовать ее как женщину.

Узнав правду, Драгун расплакалась, но Арайс ее успокоил, сообщив, что не намерен ее арестовывать, несмотря на то, что Рогов ему рассказал о принадлежности Лидии к партизанам, и, в частности, о том, что она, работая в паспортном столе, прописывала в Минске партизан, выдавала им фиктивные рабочие книжки, что в ее квартире проходили совещания партизан и что из ее квартиры уходили в лес люди.

Использовать Драгун как женщину в этот раз он не стал ввиду ее несогласия. Не настаивал он на этом и при последующих встречах, несмотря на то, что она ему нравилась и он посещал ее систематически до августа 1942 года. На вопрос следователя МГБ, почему он, официальный сотрудник СД, не арестовал Лидию, Арайс отвечал, что пожалел ее и ее семью – родителей и малолетнего сына. Выйдя от Драгунов после первого посещения их квартиры, Рогов попросил Арайса не выдавать Лидию, и тот пообещал ему хранить это в тайне и сдержал обещание [29, Л. 320].

Примечание:  Арайс работал в немецком контрразведывательном органе - Минском СД, точнее, в так называемой латышской команде при СД. Эта команда занималась арестами, иногда выезжала в карательные экспедиции против партизан, большинство лиц этой команды было закреплено за немцами – сотрудниками СД в качестве переводчиков, вместе с которыми участвовали в допросах арестованных. Арайс, не владевший немецким языком, за немцами закреплен не был, а выполнял различные задания начальника латышской команды Вольдемара Янсона, в частности, водил арестованных по городу Минску для опознавания ими лиц, с которыми они до своего ареста проводили борьбу против немцев. Иногда Арайс конвоировал арестованных на допрос из тюрьмы (ул. Володарского) в здание СД (университетский городок) и обратно, а иногда, в штатской одежде, ходил на рынки и подслушивал разговоры отдельных граждан. (НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 311)

За хищение вещей, принадлежавших Минскому СД, точнее, за хищение вещей, принадлежали евреям, депортированным с территории Германии в Минск, в августе 1942 г. Арайс был арестован (НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 318)

На допросах в СД следователи иногда «оставляли» для отдельных арестованных очевидную, казалось бы, возможность заключить мнимую сделку – дать согласие на сотрудничество для того чтобы выжить и, тем самым, получить шанс для продолжения борьбы с врагом. Как это видно из сказанного выше, Рогов, начал выдавать «малозначительных» соратников явно рассчитывая на то, что своей деятельностью в будущем поквитается за эту слабость.

Во многих случаях, однако, проявленное малодушие вело к губительным последствиям. Похоже, что Антохин и, вероятно, Белов, тоже попались на уловку спецслужб. Лидия Драгун на первых своих допросах, состоявшихся в МГБ осенью 1944 года, рассказала о весьма непростой коллизии, в которой оказался Петр Антохин. Во время очередного (второго по счету) посещения вышеуказанной троицей (Рогов, Антохин и Арайс) ее квартиры (8 апреля 1942 года) Антохин рассказал Лидии, что СД посылает его в Логойский партизанский отряд для выяснения места его дислокации, состава и вооружения. Не до конца доверяя Антохину, немцы угрожали сделать ему смертельную инъекцию, противоядие от которой требовалось принять не позднее, чем через восемь дней. Антохин просил Лидию найти врача, который бы сумел нейтрализовать укол (позднее Евгений Клумов заявил Лидии, что дать противоядие от неизвестного по составу препарата невозможно) [5, Л. 1 – 2].

Мы не беремся обсуждать эту несколько вестнернизированную историю и, тем более, осуждать Лидию Драгун за ее воспроизведение. Независимо от того, являлась ли эта история правдивой, или же ее придумал Антохин для оправдания своей слабости, она подтверждает сделанное нами предположение: дав согласие на незначительную уступку, человек увязал, и тогда он вынужден был либо просить противоядия (если рассказанная им история была правдивой), либо сочинять историю для оправдания в глазах близкого ему человека.

В третий раз Антохин, Рогов и Арайс, посетили ее квартиру несколько дней спустя (но не позднее 12 апреля). Лидия все время оставалась в комнате с Арайсом и Роговым, а Антохин, улучив момент, переговорил в другой комнате с Валентиной Соловьянчик. Позднее та переда Лидии их разговор. Петр Антохин просил ее связаться с Простаком Федором Терентьевичем, (Могилевская улица, дом № 31 или 33).  Простак руководил отдельной подпольной группой, которая вследствие своей автономности смогла уберечься от арестов. Лидия должна была передать ему просьбу организовать побег для Антохина, что она и сделала в скором времени.  Простак начал готовить план освобождения «Сергея», но вскоре намерения Антохина были раскрыты и он оказался в тюрьме. Так обрисовала ситуацию Лидия Драгун на первом своем допросе в 1944 году [5, Л. 2].

Простак тоже был допрошен по этому поводу в МГБ. В Национальном архиве нами найдена лишь копия протокола его допроса (ни даты, ни места его проведения на копии не имеется). Важно, что этот документ конкретизирует сделанное Лидией заявление о попытке освобождения Антохина. Процитируем основную его часть:

«…когда Сергей был арестован, то Драгун Лидия пришла ко мне и заявила, что Сергей арестован и просил оказать содействие освободить его из-под стражи. Тут же Драгун предложила организовать группу и убить гестаповца, который водил по городу Сергея и освободить последнего. Одновременно указала время и место куда должен был прийти Сергей с гестаповцем. Место это было где-то в районе Комаровки. Когда мною было направлено 2 человека в указанное место и время для убийства гестаповца, то последний туда почему-то не прибыл, поэтому и убийство не произошло» [35, Л. 60].  

12 апреля 1942 г. ее опять посетили Рогов и Арайс, на этот раз уже без Антохина. Во время этого визита Рогов предлагал ей сотрудничество, заявил, что его посылают в Германию и предложил Лидии уехать вместе с ним. Сославшись на наличие у нее грудного ребенка, она отказалась от его предложения.

А 20 апреля к ней пришел Антохин. Он был не один, а с сотрудником СД, но не с Арайсом, а с другим, не знакомым Лидии, тоже латышом, но не говорившем на русском языке. Агент сопровождал Антохина в становившихся традиционными «вождениях» по городу. Антохин сказал, что Рогов предал его, сообщив о подготовке к побегу. Его арестовали, и в настоящий момент он находится под надзором. Это была их последняя встреча [5, Л. 2].

Между двумя его последними посещениями дома Драгун (между 12 и 20 апреля 1942 года), случилось еще одно событие, ставшее основным звеном в обвинениях руководства военного совета в предательстве.

После расстрела в отряде у Воронянского Ивана Белова, который перед казнью признался, что Рогов и Антохин тоже согласились работать на пользу минского СД, комиссар отряда Александр Макаренко и член минского подпольного комитета Василий Жудро отправились в Минск – для того, чтобы выследить и казнить предателей. Об этом сообщал в 1957 году на допросе в качестве свидетеля Василий Сайчик [32, Л. 308].

Это было ошибочное решение. Они не сумели расправиться с Роговым и Антохиным. Практически сразу же после их появления в Минске, потенциальные жертвы выследили Макаренко и Жудро, результатом чего стала их гибель. Произошло это, как свидетельствовала работавшая в подполье под непосредственным руководством Василия Жудро Цитович Анастасия Яковлевна, 15 апреля 1942 года [36, Л. 3] в Пушкинском поселке. Сейчас это квартал между улицами Кузьмы Чорного и Якуба Колоса, с одной стороны ограниченный улицей Чернышевского (возможно даже улицей Сурганова), а с другой стороны – улицей Калинина. В те годы это был почти пригород; поселок был составлен в основном из деревянных двухэтажных домов барачного типа. В одном из них проживал на нелегальном положении Василий Жудро.

Классическая версия их гибели излагается следующим образом: на квартиру, где они находились, нагрянул отряд эсэсовцев. Среди нападавших был и «Сергей» (Антохин). В завязавшейся перестрелке Жудро был ранен, а Макаренко повредил ногу, выпрыгнув в окно со второго этажа и застрелился последним патроном. Василию Жудро, тяжело раненому, удалось скрыться на одной из конспиративных квартир. Он был доставлен в больницу, но вскоре умер от ран [37, с. 117 – 118].

Автор версии (участник подполья Владимир Казаченок) не упоминает среди нападавших на квартиру Жудро Ивана Рогова, что скорее всего, соответствует действительности. Но он не подвергает сомнению участие в акции Петра Антохина – как, впрочем, и многие другие подпольщики.

Василий Сайчик излагает произошедшее в присущем ему стиле. Придя в Минск, Макаренко и Жудро в три часа дня в квартире последнего, сели обедать. В это время открылась дверь квартиры и по ним стали стрелять из пистолетов Рогов и Чернов Сергей с двумя гестаповцами (под Черновым, надо полагать, Сайчик подразумевал Антохина). И далее:

«Макаренко и Жудро … через окно квартиры выпрыгнули и стали убегать. Макаренко пристрелился и я его в тот же день видел убитым на огороде между улицами Библиотечной и Беломорской. Это было на огороде Белановского … числа 18-19 марта 1941 года.

Жудро еще некоторое время находился в больнице по Ленинской улице и там умер.

О том, что Рогов и Чернов Сергей стреляли в Макаренко и Жудро говорил сам Жудро Качан Надежде (арестована немцами и погибла) и Рынкевич Марии Петровне …» [32, Л. 308]

Примечание: Датировка произошедшего мартом месяцем, участие в событиях мифического Сергея Чернова (из контекста рассказа Сайчика, а также и из свидетельств других участников событий явствует, что речь в его рассказе идет именно о Петре Антохине), вероятнее всего, можно объяснить некоторой путаницей в показаниях старого подпольщика. Вообще, к поздним высказываниям Василия Сайчика исследователи подходят с изрядной долей осторожности – тот часто путал имена людей, даты событий, да и сам их ход зачастую интерпретировал довольно своеобразно. При построении своих предположений нам необходимо принимать во внимание эту особенность хранящихся в архиве его свидетельств. 

От Василия Сайчика стали известны и другие детали гибели Василия Жудро. Получив ранение в перестрелке с «Сергеем», он дошел до Беломорской улицы в дом № 44. Там его перевязали, но ему требовалась операция. Хозяева конспиративной квартиры намеревались переправить его в первую Советскую больницу, но тот отказался. На этой же квартире он заявил, что «…Рогов и Сергей нас погубили». Через сутки ему стало хуже и Жудро все же пришлось отправить в больницу, где была сделана успешная операция. Но через двое суток за ним пришли немцы. Состояние Жудро снова ухудшилось и он умер. Василий Сайчик подозревал, что «врачи сделали ему смерть» [38, Л. 81] – с той, вероятно, целью, чтобы Василия Жудро не пытали в СД и он никого не смог выдать. 

Это был приговор «Сергею».

Довольно убедительные свидетельства Василия Сайчика о виновности Антохина, тем не менее, ставят под сомнение отдельные доводы, на которых базируется версия о его предательстве.

Василий Сайчик вместо мифического отряда эсэсовцев говорит об участии в операции всего двух гестаповцев, что позволяет нам сделать следующее предположение. На квартиру Жудро в Пушкинском поселке Антохин и Рогов (если только последний участвовал в операции) пришли в сопровождении двух сотрудников СД, надзиравших за ними в ставшем уже привычным вождении по улицам Минска.

Это предположение в общих чертах подтверждается и показаниями, которые дал Вольдемар Арайс на «своих» допросах в МГБ. Как и следовало ожидать, Арайс не подтверждает участие Рогова в перестрелке. В частности, он заявил, что «Сергей» с сотрудником СД Симановичем Леонидом в апреле или мае 1942 года в одной из квартир в районе Комаровки «… застали двоих партизан, в связи с чем у них завязалась перестрелка, в ходе которой одного партизана они застрелили, а второй выпрыгнул в окно и побежал, но недалеко от дома он застрелился сам». В квартиру, где находились партизаны, Симановича привел «Сергей». При этом, Арайс утверждает, что за время «вождения» по улицам Минска, «Сергей» не выдал ни одного человека, эпизод с перестрелкой в Пушкинском поселке остается единственным подтвержденным фактом участия Петра Антохина в подобного рода акциях [29, Л. 320 - 321].

Показательно, что «Сергей» рассказал о произошедшем Лидии Драгун. Вероятнее всего, это случилось во время их последней встречи, то есть, 20 апреля. Учитывая его более чем очевидное стремление предстать в выгодном свете в глазах Лидии, напрашивается вывод, что он не видел причин скрывать от нее этот эпизод, что могло произойти только в том случае, если он не считал себя виновным в перестрелке в Пушкинском поселке. В его версии события разворачивались следующим образом. Приведя на данную квартиру по уже имеющемуся адресу гестаповца (в изложении Драгун – Арайса Вольдемара, а не Симановича Леонида), Антохин застал там Макаренко с Жудро. На вопрос последнего, знает ли он Макаренко, «Сергей», не желая предавать комиссара отряда, ответил отрицательно. Макаренко, возмутившись, что «Сергей» его не признал, выстрелил в «Сергея», но не попал, в квартире началась стрельба, в результате которой Макаренко и Жудро были ранены. Ну и далее по тексту: выпрыгнув из окна, Макаренко, застрелился, а Жудро был укрыт на конспиративной квартире, отправлен в госпиталь, где вскоре скончался [3, Л. 5].

Если мы верно интерпретируем высказывание Драгун, то получается, что поводом для перестрелки в Пушкинском поселке стало недоразумение или, возможно, ссора – так, по крайней мере, пытался представить произошедшее Антохин на последней их встрече. К сожалению, по рассказу Лидии совершенно невозможно определить, что именно послужило причиной конфликта. Ее утверждение об отрицании «Сергеем» факта его знакомства с Александром Макаренко вряд ли может считаться таким основанием – если только за этим высказыванием не кроется некий особый, не известный нам смысл.

Впрочем, для целей нашего исследования факт вполне вероятной ссоры, случившейся за несколько мгновений до перестрелки, не менее важен, чем причины, вызвавшие конфликт. Если Антохин пришел в Пушкинский поселок не в сопровождении отряда эсэсовцев, а вдвоем с агентом СД, и встреча с Макаренко и Жудро происходила в формате «два на два», возникают некоторые сомнения в том, что целью этой «экспедиции» был арест двух вооруженных партизан: в том случае, если «Сергей» участвовал в произошедшем в качестве арестованного (если его «водил» по городу агент СД), значит он не был вооружен.

О причинах, вынудивших его привести агента СД на квартиру Жудро, мы, к сожалению, не можем достоверно судить. В числе возможных мотивов весьма неординарного поступка Петра Антохина отметим несколько – от попытки «подставить» под огонь партизан агента и освободиться таким образом из-под ареста – до вполне вероятной необходимости выдать немцам кого-то из подпольщиков. Выяснение судьбы Ивана Белова (причин его расстрела у партизан) лежит в этом перечне между крайними полюсами, особенно в том случае, если «Сергей» не считал доказанной версию его предательства.

На этом, в общих чертах, заканчивается история Военного Совета партизанского движения. Дальнейшая судьба основных героев нашего повествования сложилась по-разному. Иван Рогов, похоже, проиграл затеянную с Минским СД игру. Как показывал на допросе в МГБ Алексей Котиков, обрабатывая его на вербовку, следователь СД Лаздыш осенью 1942 года рассказал, что после ареста Рогов быстро приспособился в СД к обстановке и даже выпивал с его сотрудниками (в частности, с Лаздышем). После подписки о сотрудничестве ему выдали оружие, освободили из-под стражи и поселили в общежитие с работниками СД (латышами). Впоследствии Рогову было дано задание (о его характере Котиков ничего не знал), для выполнения которого его одного, без сопровождения, выпустили в город. Оказавшись на свободе, Рогов задание выполнять не стал, а попытался где-то на окраине Минска (в деревне Столовая) организовать партизанский отряд и вести борьбу против немцев. Эта его попытка не имела успеха. Рогов был выслежен и арестован. При аресте у него немцы изъяли новые поддельные документы, изобличили в измене и расстреляли [4, Л. 184].

Автор процитированных выше показаний вызывает тем большее уважение, учитывая, что они были даны в 1946 году – во времена, когда «предательская» сущность руководства Военного Совета партизанского движения уже никем не оспаривалась, а сам Алексей Котиков отбывал полученный срок и был доставлен из заключения в Минск для новых допросов.

Отдельные современные историки высказывают предположение о содержании полученного Иваном Роговым от немцев задания. Он должен был сформировать партизанский отряд из жителей пригорода – для последующего ареста и уничтожения патриотов; полагая, что сможет обмануть противника, он дал согласие на участие в провокации, но на деле не желал подставлять под удар сформированный отряд, а намеревался вывести его в лес.

Это, наш взгляд, наиболее связное представление об истории руководителя ВСПД Ивана Рогова на фоне основной массы пересказанных общими словами утверждений о расстреле немцами Ивана Рогова «за ненадобностью» после состоявшегося с его участием разгрома минского подполья – в создании этого стереотипа замечен был и сам Котиков (см. его показания на ранних допросах).

Петр Антохин бесследно исчез из города вскоре после перестрелки в Пушкинском поселке. После освобождения Минска Лидия Драгун рассказала, что вскоре после их последней встречи (20 апреля 1942 года) незнакомая женщина передала ей записку. Муж этой женщины сидел в тюрьме, якобы, в одной камере с «Сергеем». Но записка была написана не Антохиным, а его сокамерником – в ней сообщалось, что «Сергей» просит принести передачу в 81 камеру. Боясь провокации, Лидия к Антохину не ходила. Позже, в июне 1942 года, их квартиру на Надеждинской улице посетила еще одна незнакомая женщина, которая сообщила, что Антохин скрывается в 25 километрах от города в одной из деревень по могилевской шоссейной дороге и просила, якобы от его имени, оказать ему помощь в одежде и продуктах питания. С ней разговаривала мать Лидии, Драгун Елена Михайловна. Она в просьбе этой женщине отказала, заявив, что никакого Антохина она не знает [5, Л. 2 – 3].

Имеется еще несколько таких же туманных и неточных упоминаний о «Сергее», и ни одно из них не позволяет достоверно установить его участь. В основном, как это водится, высказывались примитивные предположения, долженствующие подтвердить измену Антохина: что он, якобы, был заброшен немцами в партизанский отряд или вовсе выполняет задание в советском тылу. В состоявшемся 4 декабря 1942 года в Белорусском штабе партизанского движения собеседовании с начальником штаба Петром Калининым Алексей Котиков сообщал, что судьба “Сергея” достоверно ему не известна. Вместе с тем, Котиков имел информацию, что 28 августа 1942 года Антохин вернулся в Минск из бригады Поляка (?). Примерно 1-го или 2-го сентября Котикову доложили, что его видели в городе. Котиков (руководитель военного отдела подпольного горкома), вероятно, отдал распоряжение выследить и, если понадобится, убить Антохина [39, Л. 147 (оборот.)].

Финал зарождавшегося противостояния не известен. Учитывая, что 25 сентября в Минске началась очередная волна арестов, знаменующая собой второй, осенний разгром подполья, можно предположить, что Петра Антохина и на этот раз подпольщики не достали и возмездие (справедливое или нет – отдельный вопрос) не состоялось.

Лидия Драгун после разгрома военного совета впала в депрессию. Возникшие к тому времени подозрения в отношении Рогова, Антохина и Белова рикошетом ударили и по ней. После освобождения Минска, 29 октября 1944 года был арестован и допрошен Марцыновский Георгий Георгиевич – на квартире у его тестя жил Рогов. Помимо прочего, он показал, что слухи о нежных к ней чувствах «предателя» Антохина, а затем ухаживания работника СД (Вольдемара Арайса), ставили Лидию Драгун в весьма уязвимое положение в глазах бывших соратников. «Я не верил в эти разговоры, но в апреле или в начале мая 1942 г. встретил … Драгун Лидию, когда она шла с работником СД около гаража СНК по направлению к ней на квартиру», – рассказал Марцыновский под протокол на допросе в МГБ.  Спустя несколько месяцев он встречал в одной компании с Лидией новый 1943 год у начальника полиции. «Это была случайная встреча и когда я посмотрел на нее, Драгун не выдержала и вышла в другую комнату и расплакалась. Я вышел к ней в комнату и стал успокаивать. Драгун была выпивши и, обращаясь ко мне, заявила, что я презираю ее, что она стала на такой путь ввиду сложившихся обстоятельств» [40, Л. 62]

После освобождения Минска Лидия вынуждена была оправдываться. Впоследствии она признавалась на следствии в МГБ, что Арайс был расположен к ней, предлагал сожительствовать с ним и даже делал неоднократные предложения вступить с ним в брак [5, Л. 3].

 Ее связь с Арайсом предохраняла ее от ареста немцами, однако делала уязвимой в глазах подпольщиков. Некоторые из них, узнав, что к ней приходит Арайс, отвернулись от женщины. В августе 1942 года Владимир Козаченок стал требовать, чтобы она помогла убрать Арайса. Лидия согласилась, но покушение не состоялось, так как в эти же дни был арестован и Вольдемар Арайс. Из тюрьмы Лидия получила от него письмо, в котором тот намекал, за что он арестован и предлагал Лидии в дальнейшем быть очень осторожной. О настоящей причине ареста (о присвоении имущества евреев из гетто) Арайс в этой записке умолчал. Через 10 дней после его вывезли в Ригу для следствия [3, Л. 10].

После освобождения Минска весьма непростые отношения женщины с подпольщиками и их преследователями в лице немецких властей в условиях оккупированного города вызвали подозрение в ее адрес со стороны возродившегося к тому времени НКГБ БССР. 4 ноября 1944 года она была арестована по подозрению в сотрудничестве с германскими карательными органами. Помимо прочего, ее следователя интересовал вопрос, почему сотрудник минского СД Арайс, зная о ее работе в подпольном военном совете, не арестовал ее? Лидия не отрицала того, что и арестованные Рогов с Антохиным, и она сама не скрывала от Арайса факта своего участия в этой организации [5. Л. 3]. Однако, она не могла ответить на вопрос, почему Арайс не выдал ее. Сентиментальные глупости в его поведении следствие никак не могло принять во внимание.

 Спасло ее то, что и после разгрома Военного Совета Лидия Драгун «…продолжала вести активную патриотическую работу против немецких оккупантов», – к такому выводу в конечном итоге пришло следствие по ее делу. В октябре 1945 года старший следователь следчасти по особо-важным делам (так в тексте) НКГБ СССР майор Райцес нашел, что материалы дела по обвинению Лидии Драгун-Пастревич являются недостаточными для передачи ее суду и подписал Постановление о его прекращении. Заместитель наркома госбезопасности СССР генерал-полковник Кобулов 6 октября 1945 года утвердил это постановление [41, Л. 33 – 37]. Через 11 месяцев после ареста Лидия Драгун была освобождена. Однако, формулировка, по которой было прекращено ее дело свидетельствовала о неполной реабилитации подпольщицы. Только 22 ноября 1957 года Постановлением Военного прокурора Главной военной прокуратуры формулировка была изменена: уголовное дело против нее по пункту «б» ст. 204 УПК РСФСР (За недоказанностью) было прекращено на основании пункта 5 ст. 4 УПК РСФСР (за отсутствием в ее действиях состава преступления) [42, Л. 38 - 40].

Благоприятный исход ее дела нельзя отнести только на счет происходивших после 1956 года изменений о отношении к раннему (1941 – 1942 г. г.) подполью в Минске. Дело в том, что летом 1943 года Лидия Драгун была привлечена для подготовки к совершению террористического акта против Вильгельма Кубе. Галина Финская, приходившая в 1942 году на связь с ВСПД из Березинского района, была к этому времени завербована спецгруппой НКГБ СССР, заброшенной в немецкий тыл для выполнения этого задания. Вольно или невольно, она воспользовалась знакомством с Лидией в своих целях (главным образом – для использования квартиры Драгун в качестве конспиративной квартиры для разведчиков).

В августе 1943 года на связь с Драгун вышла еще одна, параллельная спецгруппа НКГБ СССР, прибывшая в Минск с тем же заданием. Входящие в ее состав «Николай» (Николай Хохлов, один из прототипов главного героя из фильма “Подвиг разведчика”) и «Виктор» (Кляйнюнг, немецкий антифашист, впоследствии «второй человек» в Штази, ГДР) дали ведущим дело Драгун следователям следующие показания: «…Лида была в Минске очень ценным человеком. Она завоевала наше доверие, и мы рассказали ей о том, какую задачу мы должны были выполнить в Минске. Лида согласилась помочь нам в выполнении этой задачи.» Хохлов с Кляйнюнгом прожили в Минске месяц, из них примерно 12 – 14 дней в доме у Драгун. Лидия знала все другие явочные квартиры разведчиков, их доверенных людей на даче Кубе. «Лида хранила в своей квартире тол, мины, капсюли, деньги» [43, Л. 28 – 31], – сообщал в Кляйнюнг ведущим ее дело органам.

На состоявшемся 7 сентября 1959 г. заседании Бюро ЦК КПБ, посвященное деятельности (по сути – реабилитации) минского подполья в 1941 – 1942 г. состоялся любопытный диалог. Первый секретарь белорусского ЦК Кирилл Мазуров поинтересовался, за что была арестована нашими органами Лидия Драгун? Приглашенный на заседание подполковник КГБ Бровкин так сформулировал свой ответ: «Официальному работнику [СД] призналась, что она участница [подполья]. Но немцы ее не арестовали. Вот за что ее тогда и арестовали». И далее, об участии в покушении на Кубе: разведчики «…жили у нее, у нее содержалось все снаряжение, взрывчатка, мины, деньги, она помогала найти людей: Осипову, Мазаник. Она, по существу, провела большую организационную работу по покушению. И как только покушение было совершено, ее … отправили в отряд» [44, Л. 23].

«Забыли о ней. Надо было ее представлять к награждению. А потом ее арестовали по подозрению…» [44, Л. 25], – посетовал Мазуров. В 1965 году Лидия Даниловна Драгун-Пастревич была награждена орденом Отечественной войны – небывало высокая и, безусловно, заслуженная награда для скромной подпольщицы.

Список источников и использованной литературы.

1.  Воспоминания участницы минского партийного подполья Соловьянчик Валентины Александровны о работе в ВСПД в 1941 – 1942 г.г. 28 октября 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 122, Л. 1 – 5

2.  Воспоминания Л. Д. Драгун о подпольной деятельности в гор. Минске в 1941 – 1943 гг., составленные в 1960 г. НАРБ, Ф, 1346, Оп. 1, Д. 133, Л. 1 – 16

3.  Докладная записка Секретарю ЦК КП(б)Б тов. Пономаренко П.К. от партизанки отряда им. Берии Драгун Лидии Даниловны. Не позднее 13 октября 1945 г. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659, Л. 1 – 11

4.  Протокол допроса арестованного Котикова Алексея Лаврентьевича. 28 марта 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 181 – 185

5.  Протокол допроса Свидетеля Драгун-Пастревич Лидии Даниловны. 6 ноября 1944 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 1 – 8

6.  Протокол допроса Драгун-Пастревич Лидии Даниловны от 8 ноября 1944 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 9 – 11

7.  Протокол допроса обвиняемой Драгун - Пастревич Лидии Даниловны от 2 февраля 1945 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 15 – 19

8.  Памяць. Гісторыка-дакументальныя хронікі гарадоў і раёнаў Беларусі. Мінск. Кніга 4-я./Мінск, БелТА, 2005

9.  Доморад К.И. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941-1944. Минск, Наука и техника, 1992

10.      Выписка из отчета минского подполья (подпольная организация КП(б)Б в Минском гетто). Июль 1941 – август 1942 гг. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 67 – 85

11.      Надтачаев В. Н. Метаморфозы Минского антифашистского подполья/Беларуская Думка № 8 2013, с. 88 – 95

12.      Сообщения из занятых восточных областей от 6 мая 1942 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 109 – 121

13.       Калинин П. З. Партизанская республика /П. З. Калинин. – М.: Воениздат, 1964 г.

14.       О партийном подполье в Минске в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 – июль 1944 года) / Институт истории партии при ЦК КПБ, Институт истории АН БССР. – Минск: Гос. изд-во БССР, 1961 г.

15.       В непокоренном Минске. Документы и материалы о подпольной борьбе советских патриотов в годы Великой Отечественной войны (июль 1941 – июль 1944). – Минск: Беларусь, 1987 г.

16.       В. С. Давыдова. В битве за Отечество /Герои подполья. О подпольной борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны: сб. ст./Составитель В.Е. Быстров; ред. З.Н. Политов, - М: Политиздат, 1965 г.

17.      Григорьев, К.Д. Вклад Минских подпольщиков, с. 19 – 20 (Цитируется по письму Лещени к Зимянину, НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 49

18.      Письмо Савелия Лещени секретарю ЦК КПСС Зимянину М.В. от 2 января 1979 г. по вопросам изучения Минского партийного подполья и роли Ковалева И.К. в его деятельности. НАРБ, Ф 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 49 – 50

19.       Москаленко Г. Минское подполье: трудный путь к истине/Беларуская Думка № 6 (июнь) 2009, с. 23 – 27

20.      Надтачаев В. Н. Неизвестные герои. Белорусский исторический обзор, 2019, № 2 (2), с. 57 – 82

21.      БШПД.  Беседа с партизанками бригады «Дядя Вася» Майзлес Ентой Пейсаховной и Гурвич Фридой Шломовной. 29.10.42. Дер. Хворостьево. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 167 – 178

22.      Письмо бывшего члена минского подполья, командира партизанского отряда № 101, командира партизанского отряда «Мститель», командира партизанской бригады «Народные мстители» Соколова Анатолия Федоровича. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 129, Л. 57 – 65

23.      БШПД. Докладная записка начальника штаба партизанского отряда «Мститель» капитана Серегина. НАРБ, Ф. 1450, Оп.4, Д.168, Л. 25 – 29

24.      БШПД, Беседа с тов. Барановским Леонидом Семеновичем. Гор. Москва 22.12.1942г. НАРБ, Фонд 1450, оп.4, д.237, Л. 124 – 130

25.      ЦК КП(б)Б. Особый сектор. Постановления и выписки из протоколов Минского подпольного ОК, Докладные, справки, отчеты и донесения руководителей партизанского движения… Октябрь 42 – сентябрь 43. Отчет о работе Минского Подпольного комитета со дня его организации. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 185, Л. 324 – 336

26.      Центральный Комитет КП(б) Белоруссии. Оргинструкторский отдел. Отчеты, газеты, листовки, фотоснимки, записи бесед с подпольщиками, докладные членов Минского и Смолевичского подпольных комитетов…Февраль 1942 – июнь 1945 г. Беседа с тов. Драгун. НАРБ, Ф. 4П, Оп. 33а, Д. 656, Л. 61 – 64

27.      Стенограмма Заседания комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью 29 мая 1958 года. Выступление Котикова А. Л. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75, Л. 123 – 160

28.       Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т.1.  1942 г. – 1959 г. Собственноручные показания Котикова Алексея Лаврентьевича от 19 ноября 1956 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 217 – 220

29.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. (Копии). Т.2. 1944 г. – 1957 г. Выписка из протокола допроса Арайса Владислава Фабиановича от 12 октября 1951 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 317 – 324

30.      ЦК КП(б)Б. Оргинструкторский отдел. Беседа с партизанами т. т. Прокопчиком Ильей Михайловичем и Лавровым Петром Львовичем, находившихся в Минске по март 1942 года. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 661, Л. 19 – 20

31.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма заседания комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. 28 мая 1958 г.  Выступление Тимчука И. М. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75, Л. 34 – 49

32.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т.1. 1942 г. – 1959 г. Выписка из протокола допроса от 27 февраля 1957 года свидетеля Сайчика Василия Ивановича. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 307 – 308

33.      Партизанские формирования Минской области. Партизанская бригада «Народные мстители», партизанский отряд «Мститель». Дневник боевых действий с 14.07.1941 г. по 5.01.1943г. НАРБ, Ф. 1405, Оп.1, Д. 843, Л. 1 – 9

34.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т.2. 1944 г. – 1957 г. Протокол допроса свидетеля Драгун-Пастревич Лидии Даниловны От 6 ноября 1944 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 1 – 3

35.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т.2.  1944 г. – 1957 г. Протокол допроса Простака Федора Терентьевича (?) Без даты. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 59 – 60

36.      Минский подпольный комитет КП(б) Белоруссии. Воспоминания Цитович Анастасии Яковлевны о подпольной работе в Минске в годы Великой Отечественной войны. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 54, Л. 2 – 5

37.      Казаченок В. С. Когда Родина в опасности. Записки и Минском подполье/В. С. Казаченок – Мн.: Госиздат, 1961, 283 с.

38.      ЦК КП(б)Б. Оргинструкторский отдел. Беседа с работником Минского подпольного комитета, начальником паспортного стола комитета и заведующим подпольной типографией т. Сайчиком Василием Ивановичем. 11 декабря 1942 г. гор. Москва. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659, Л. 70 – 97

39.      БШПД. Беседа с членом минского подпольного комитета Котиковым. 4.12.42 г., Москва. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 147 – 153

40.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т.2.  1944 г. – 1957 г. Протокол допроса арестованного Марцыновского Георгия Георгиевича от 29 октября 1944 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 61 – 62

41.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т.2. 1944 г. – 1957 г. Постановление о прекращении уголовного дела Драгун - Пастревич. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 33 – 37

42.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т. 2. 1944 г. – 1957 г. Постановлением Военного прокурора Главной военной прокуратуры от 22 ноября 1957 о переквалификации дела Драгун - Пастревич. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 38 - 40

43.      Минский подпольный комитет. Особая папка. Справки КГБ при Совете Министров БССР по БВО, военного прокурора БВО о Минском партийном подполье. Справка по материалам архивно-следственного дела № 24323 на Драгун-Пастревич Лидию Даниловну. 7 марта 1957 г. – 5 января 1962 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 72, Л. 28 – 31

44.      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма заседаний Бюро ЦК КПБ по вопросу деятельности партийного подполья в Минске в годы Великой Отечественной войны. 7 сентября 1959 года. НАРБ. Ф. 1346, оп. 1, Д. 80, Л. 1 – 110