Жан

Они оказались в оккупированном городе при схожих обстоятельствах. Разгром 10 армии, завершившийся окружением ее частей между Волковыском и Новогрудком, привел батальонного комиссара Бориса Бывалого и младшего лейтенанта Ивана Кабушкина в Минск. После того, как в 1963 году писатель – документалист Иван Новиков в посвященной минскому подполью книге описал сцену его выкупа патриоткой-минчанкой из лагеря военнопленных, широкое распространение получила версия, что Кабушкин побывал в немецком плену – отсюда и его особая ненависть к оккупантам [1, с. 6 – 7]. Позже белорусский историк Вера Давыдова подтвердила, что он оказался в Минске, бежав из расположенного в городе лагеря для военнопленных. [39, с. 69].

Сам Иван Кабушкин, однако, ни разу не упоминал о своем пребывании в плену. В отчете, предоставленном осенью 1942 года в ЦК КП(б)Б, он следующим образом сформулировал обстоятельства, вынудившие его остаться под оккупацией: «Убедившись в том, что я не в состоянии опередить наступающую немецко-фашистскую армию, я решил выполнять свой долг перед Родиной в тылу врага» [4, 1. Л. 28]. В составленной в Институте истории партии при ЦК КПБ характеристике на Ивана Кабушкина (1959 год), о факте его возможного пребывания в плену также не упоминается: «С началом военных действий, отступая вместе с нашими частями, Кабушкин оказался в окружении, и, оставшись в тылу врага, осенью 1941 г. в районе г. Минска включился в борьбу против н-ф захватчиков» [5, 1. Л. 64].

Осенью и зимой 1959 года в ходе подведения итогов работы комиссии ЦК КПБ, занимавшейся реабилитацией Минского подпольного комитета 1941 – 1942 г. г., считавшегося до тех пор подставным, инспирированным немецкими спецслужбами, Бориса Бывалого попросили рассказать об известных ему фактах возникновения подполья. В ноябре 1959 года проживавший после войны в Киеве Борис Бывалый, генерал-майор в отставке, предоставил в партархив специально написанные воспоминания о своем участии в подпольной работе. А в начале декабря того же года по приглашению руководителя партархива при ЦК КПБ Степана Почанина он и сам прибыл в Минск. 11 декабря в Институте истории партии была организована встреча с бывшим подпольщиком. На встрече, как и в предоставленных ранее воспоминаниях, Бывалый рассказал в том числе и о Кабушкине, о котором до тех пор не было известно почти ничего.

«Среди людей, связывающих нас с подпольем, был один товарищ, носивший подпольную кличку «Жан». Фамилия его была не известна. Вероятно, у него было несколько фамилий, но вряд ли хоть одна из них была подлинной.» [6, Л. 2]

Как потом выяснилось, этим именем представлялся младший лейтенант Иван Кабушкин. Это прозвище – «Жан» – никак не было связано с Францией: он с детских лет проживал в Казани и получил его от татарского имени Имамжан – так на татарский манер называли Ивана соседи, позже друзья сократили это имя и переиначили его в Жана [3, с. 50].

Иван Кабушкин с женой Тамарой.
Начало 1941 года

Фото: http://sch12.baranovichi.edu.by/main.aspx?guid=22893

Первое впечатление о нем у Бывалого сложилось неважное: «Все мы были … в … озабоченном состоянии, а он такой бесшабашный, веселый, очень прилично одетый. Его прическа носила следы перманента, кудри очень хорошо вились, легкий такой в разговоре, всезнайка. О ком ни говоришь – знаю. О чем ни говоришь – это известно. Такой человек невольно возбуждает подозрение.» [2, Л. 55 - 56]

Многие ему и потом не доверяли. «Был он подчас не в меру хвастлив и многословен. Эти его отрицательные качества невольно вызывали к нему недоверие некоторых товарищей.» [6, Л. 2]

Несколько позже, выслушав положительную (сверх его ожидания) характеристику Жану из уст Исая Казинца, а, главное, воочию убедившись, что он многое делает, Борис Бывалый изменил свое мнение об этом человеке [2, Л. 56].

В своих воспоминаниях он перечисляет присущие Жану качества подпольщика и разведчика: «Он был до безрассудства смел и решителен и в то же время весьма искусен в конспирации. Умел входить в доверие к людям и добыть ценные сведения там, где казалось добыть невозможно. Ловкий и смелый, он то появлялся, то исчезал, чтобы появиться затем в новом облике. Был он, помниться, и парикмахером, и часовым мастером, и продавцом комиссионного магазина. Все это долгое время позволяло ему ускользать от полиции и гестапо. Многие товарищи в шутку его так и называли: неуловимый Жан.» [6, Л. 2]

Бывалый отнюдь не идеализирует Кабушкина, особенно на фоне существовавшей в те времена традиции рисовать портреты героев белой краской, а антигероев – черной.

Борис Бывалый

Вместе с тем, в его рассказе некоторые отрицательные с точки зрения комиссара Бывалого качества лишь добавляют Жану живости в образе «крутого» подпольщика. «По своему характеру Жан смелый до дерзости человек, бахвал, падок до связей с женщинами, очень любил деньги и требовал их большое количество для работы и конспирации в Минске. Конспирироваться умел. То он содержал часовую мастерскую в Минске, то парикмахерскую, то переодевался несколько раз в день…» [7, Л. 79]

И в другом месте: «Настоящего цвета волос я не могу сказать, он был и черным и блондином, как угодно. Это был высокий красивый парень, примерно 24 – 25 лет от роду, голубые глаза. Говорили даже, что у него арийский тип. Густые ресницы. Для женщин это был вообще неотразимый человек. Одевался он всегда с иголочки. Все мы считали, что чем мы незаметнее будем, тем для нас лучше, лучше для конспирации … А Жан с этим не считался, он мог ездить на велосипеде по центральным улицам города, одет с иголочки, выбрит, надушен, напомажен, так что тип он был очень заметный. И в то же самое время никто, очевидно, не мог к нему конкретно придраться, потому что он все время менял и фамилию, и клички, и место занятий … то он парикмахер, то в комиссионном магазине работает, то в часовой мастерской. Документы доставал откуда-то различные, немецкие, с печатями, пропуска.» [2, Л. 64]

К моменту их знакомства Жан уже стоял во главе небольшой группы из числа военнослужащих и имел связи с городскими подпольщиками. Осенью 1941 года группа Кабушкина провела несколько мелких диверсий в городе. Кроме того, за городом, на дорогах Минск – Логойск и Минск – Столбцы она устроила (с его слов) три или четыре засады на немецкие автомашины. Нанесенный врагу урон не был значительным (Кабушкин говорит о 7 сожженных автомобилях и уничтожении 9 человек командного состава и 7 рядовых [4, Л. 28]), однако такая активность сделала Жана довольно популярной фигурой в среде Минских подпольщиков.

Приблизительно в это же время Иван Кабушкин познакомился с руководителем Военного Совета партизанского движения (ВСПД) интендантом 3-го ранга Иваном Роговым. В адресованной ЦК КП(б)Б объяснительной записке, составленной 13 декабря 1942 года, Кабушкин пишет, что по поручениям Рогова занимался диверсиями в городе и уничтожал вражескую агентуру. К этому времени у Жана в Минске имелась большая сеть конспиративных квартир и надежных людей, помогавших ему медикаментами, оружием, одеждой. Наряду с этим Кабушкин пытался установить связь с окрестными партизанскими отрядами, для поиска которых он время от времени высылал в разных направлениях от Минска людей из своей группы – в общей сложности было послано 11 человек [4, Л. 28]. Именно Жан отрекомендовал Бывалого Исаю Казинцу, Константину Григорьеву и Георгию Семенову [8, с. 66], которые создали подпольную группу; в ее состав входили бывшие работники треста «Главнефтесбыт», и он же, вероятно, свел Бывалого с руководством Военного Совета.

Поздней осенью 1941 года Борис Бывалый и Владимир Ничипорович (бывший командир 208 механизированной дивизии, полковник) через посредничество Военного Совета установили связь с партизанским отрядом секретаря Руденского райкома Николая Покровского. Этот отряд действовал недалеко от Минска в том же Руденском районе. Во второй половине декабря 1941 г. после двух неудачных попыток Бывалый сумел переправить к Покровскому группу находившихся в Минске военнослужащих и нескольких евреев, выведенных из гетто подпольным комитетом. Через подпольщицу Ядвигу Глушковскую, работавшую на радиозаводе переводчицей, в городской управе удалось выписать разрешение на выезд из города (якобы в лес за дровами) на 18 человек и путевку на автомашину (Глушковская почувствовала слежку и тоже ушла в отряд). Отъехав по шоссе Минск – Слуцк километров 30, машину бросили и ушли к Покровскому [8, с. 71].

1 января 1942 на общем партийном собрании было принято решение объединить дислоцировавшиеся на одном острове среди болота отряды Покровского и Сергеева (ст. лейтенанта ГБ капитана Быстрова), а также группу Ничипоровича – Бывалого в один отряд, получивший название 208-го отряда имени Сталина (в честь 208-й механизированной дивизии 13‑го механизированного корпуса, которой накануне ее разгрома летом 1941 года командовал полковник Ничипорович). На этом же собрании Ничипорович был избран командиром отряда, Покровский – комиссаром, Сергеев – начальником особого отдела. Борис Бывалый занял должность секретаря партбюро [9, Л. 69].

В феврале месяце к отряду присоединился и Иван Кабушкин. Проваленная конспиративная квартира – проведенный в его отсутствие обыск в доме и последовавшее сразу после этого покушение (на улице в Кабушкина стрелял неизвестный) – вынудило Жана отпроситься у подпольного комитета и уехать из города [4, Л. 28]. Как сообщает белорусский историк Я. С. Павлов, ссылаясь на протокол допроса Ничипоровича органами СМЕРШ в середине 1943 года, Кабушкин «пристал» к возвращавшейся с задания разведке 208 отряда и прибыл с нею в лагерь. Впрочем, знакомство с Борисом Бывалым вполне могло сыграть свою роль при выборе Жаном отряда. Проверяли Кабушкина через его сослуживца по 86 дивизии – бывшего комиссара одного из полков, который лично младшего лейтенанта не вспомнил, но подтвердил достоверность его ответов на вопросы относительно довоенного положения дел в этой дивизии [10, с. 129].

Жан вовремя покинул город – это позволило ему избежать ареста во время мартовского разгрома Военного Совета партизанского движения (ВСПД) и Минского подпольного городского комитета, с которыми он был тесно связан.

В отряде он был зачислен рядовым в первую роту, а позже переведен в разведвзвод, сначала тоже рядовым бойцом, но уже к концу февраля занял должность заместителя начальника разведки – у майора Рябышева [11, Л. 18]. По свидетельству последнего Кабушкин вел в отряде агентурную разведку, в основном, по городу Минску. Войсковая разведка и охрана лагеря оставались за Рябышевым. Навестив однажды по просьбе последнего в Минске его жену, Кабушкин затем часто использовал дом ее родителей в качестве пристанища в городе – из предосторожности, правда, спать ложился во дворе, где тесть Рябышева Ломако Александр Михайлович стелил ему на верстаке и укрывал тулупом [11, Л. 18 - 19]. 

После состоявшегося в апреле месяце разделения 208-го отряда (Николай Покровский увел от Ничипоровича «свою» часть старых партизан) Жан оставался в подчинении у последнего [11, Л. 21]. В начале мая (не позднее 10 числа) Ничипорович включил Жана в состав группы для организационных и диверсионных работ в Минске [12, Л. 5].

Поздней весной восстановивший свою деятельность подпольный комитет задержал Жана в Минске и снова начал использовать его внутри города. «Он у них работал разведчиком и террористом», – утверждал Борис Бывалый в состоявшейся 1 июня 1943 года беседе со старшим помощником начальника второго (разведывательно-информационного) отдела БШПД капитаном Коссым[7, Л. 79].

Иван Кабушкин не отрицает такой направленности своей работы. В упомянутом выше отчете в ЦК КП(б)Б он подтверждает, что основным направлением его деятельности в Минске было уничтожение предателей. Но, кроме этого, после восстановления деятельности подпольного горкома (май – июнь 1942 года) совместно с редактором газеты «Звязда» Володей он принимал участие в восстановлении типографии.

«Я покрасил волосы, стал организовывать работу оставшихся членов комитета. ... Нам удалось достать необходимые предметы для типографии» [4, Л. 29], - сообщал Жан в эту высокую партийную инстанцию; позже он снабжал партизанские отряды медикаментами и людьми.

***

Вечером 23 июня 1941 года, перед уходом в военкомат, муж Александры Константиновны Янулис вывез ее с ребенком в Самохваловичи, где их семья несколько предвоенных лет снимала дачу. Там она проживала до мая 1942 года, пока муж ее сестры не перевез их обратно в Минск – он уходил в партизанский отряд и вынужден был оставить свою семью (жену и двоих маленьких детей) под опекой Янулис. Он же оставил Александре и свои связи с подпольем – познакомил с Василием Ивановичем Сайчиком (подпольные клички «Батя», «Старик», «Дед»).

Подпольщик со стажем (до 1939 года он жил в Западной Белоруссии и участвовал в нелегальной деятельности), Сайчик сразу предупредил, что у себя в доме они никого не должны принимать и ни с кем не должны заводить знакомства. Сам Сайчик жил в доме напротив и использовал их квартиру в качестве явочной, время от времени хранил в ней медикаменты для партизанских отрядов, нелегальную литературу, газеты, бумагу для типографии, а также печати, бланки, всевозможные аусвайсы, немецкие пропуска, советские паспорта – то, что было необходимо для подделки документов (Сайчик ведал в подполье так называемым паспортным столом – обеспечивал нуждающихся фальшивыми документами) [14, Л. 1 - 3].

Александра Янулис. Довоенное фото.

Скан кадра киножурнала"На Волге широкой" 1975 № 13

Тогда же, в первые дни пребывания в Минске, она познакомилась с Жаном. Сайчик показал ей в окно шедшего по улице человека, но строго-настрого запретил пускать его в дом. Спустя непродолжительное время, однако, (июнь – июль 1942 года) они вынуждены были отступить от этого правила. По словам Александры Янулис у нее на квартире скапливалось большое количество медикаментов и перевязочного материала, нужно было срочно от них избавляться. В силу необходимости «Дед» сам стал посылать к ним Жана. Кабушкин имел связи сразу с несколькими партизанскими отрядами и организовывал доставку в них медикаментов – он буквально мешками забирал этот груз у Янулис и переправлял его в лес [14, Л. 8 - 9].

Каждый день возникали проблемы, которые необходимо было разрешать быстро, без проволочек. «А Жан был очень поворотливый. Он всегда был на велосипеде. Говорили так: у Жана длинные ноги. Если нужно было в Дзержинск съездить, то за 6 часов Жан туда и назад. И все мероприятия, которые нужно было проводить быстро, оперативно, с достаточной смелостью, это поручалось Жану.» [14, Л. 10]

В состоявшейся 2 декабря 1959 года беседе в ЦК КПБ Александра Янулис по-женски – намного интереснее Бывалого – рисует внешний облик Жана. С ее слов, это «… был высокий, атлетического сложения, молодой человек, блондин, маленькие глаза глубоко ушли, брови у него несколько выдавались над глазами, взгляд очень быстрый, какой-то пронизывающий, колючий. Он смотрел как бы прищурясь. Я даже не знаю какого цвета глаза у него были, трудно было сказать. [Если судить] по цвету волос, то должны быть голубыми, а может быть и не голубые, вы их никогда не увидите, так он смотрел. Внешность красивая. У него было красивое, мужественное лицо. Стройный очень, в меру полный, хороший спортсмен, возраст, примерно, 27 – 29 лет тогда было. Вообще трудно сказать, мужчины как-то моложе выглядят своих лет. Он выглядел молодо, может быть также молод и был.» [14, Л. 9]

Передвигался он почти всегда с велосипедом. «Это просто был его конь. Сколько раз в день его не увидишь, все с велосипедом. И садился очень ловко, как-то броском, левой ногой оттолкнется, и пошел вперед. Вот прямо стоит перед глазами. Очень быстрый в движениях, быстрый в разговоре. С такими ухватками несколько невоспитанного, бесшабашного парня. Буквально, я как будто вижу, как он выезжает из калитки, выводит велосипед и через секунду едет.» [14, Л. 10]

ЖАН

И ниже на том же собеседовании: «…он был очень интересный молодой человек и женщины буквально липли к нему. [Он] использовал это обстоятельство … ночевал [у них] под видом небольших любовных связей … использовал эти квартиры.» [14, Л. 23]

Иван Кабушкин, как известно, был женат, его супруга, Тамара в 1941 году проживала с ним в военном городке под Белостоком. С началом войны Кабушкин отправил ее на восток, но о дальнейшей судьбе жены сведений не имел. В письме в Казань (отправлено из бригады Старика осенью 1942 года), он интересовался у тестя и тещи, добралась ли она до дома – и сомневался в этом [20, Л. 2].  

Долгое время он жил на Революционной улице, у некой Печенерской. Это была, по словам Янулис, женщина особого склада, нервная и странная. В свое время она помогала подпольщикам – но, вероятно, только из-за Жана: она любила его «и готова была делать для него все возможное и невозможное». А потом, после его ареста и гибели, она связалась с СД и уехала с ними [14, Л. 24] при отступлении немцев из Минска летом 1944 г.

Примечание: Ее муж, еврей, воевал на фронте. Свекор и свекровь успели эвакуироваться, и Печенерская во время оккупации проживала в их квартире – по словам Янулис – хорошо обставленной, с большим содержимым. Янулис была с ней знакома до войны, обе работали в детском саду. На попечении у Печенерской осталась племянница – дочь сестры. Отец девочки был еврей, она очень была похожа на еврейку, поэтому Печенерская держала ее взаперти. Янулис раздобыла для девочки паспорт. Позже, когда СД из Смоленска передислоцировалась в Минск, Печенерская связалась с одним из работников СД (и не последним по должности) и отошла от участия в подполье. Правда, она никого не выдала. При отступлении немцев из Минска выехала с работниками СД, в 1945 году оказалась в лагере для репатриированных, после чего ее арестовали. Муж ее, вернувшись с фронта, хлопотал за нее. Печенерскую выпустили. На момент протоколирования беседы с Янулис проживала в Саратове [14, Л. 35 – 36]

Подпольщик Георгий Сапун вспоминал, как однажды утром случайно увидел Жана на балконе соседнего дома (Сапун проживал на Революционной улице) в компании с хозяйкой – женщиной, репутация которой была у подпольщиков весьма неоднозначной – ее часто замечали, прогуливавшейся по городу с немецкими офицерами. Сапун рассказал о связях Жана с этой женщиной члену подпольного комитета Короткевичу, но тот успокоил его, заявив, что комитету известно об этом, что «так надо» [15, Л. 26].

Жан, однако, не только ухаживал за красивыми женщинами. Александра Янулис следующим образом характеризовала его роль и место среди минских подпольщиков: «… каждый человек, когда что-то может, то на него побольше [грузят], и, мне кажется, что этим даже слишком злоупотребляли. Например, надо в Дзержинск, кто поедет? Жан. «Старик» говорит: «Трэба», – он по белоруски говорил, – «трэба нешта зрабіць, вызывайце Жана» [14, Л. 20].

«Специализация» Жана на устранении предателей и провокаторов не отрицается ни в послевоенных свидетельствах участников минского подполья, ни самим Кабушкиным. И если рассказ Бориса Бывалого об участии Жана в розыске и устранении отсиживавшегося в городе некоего генерала РККА, не желавшего идти в партизанский отряд [2, Л. 61 - 62], не вызывает особого отторжения, то упоминание Александры Янулис об убийстве Кабушкиным на пути к Палику одной своей спутницы, оставляет весьма неоднозначное впечатление: «… я знаю одну женщину, ее звали Паша. Она жила на квартире у Сайчика. [Возможно] они хотели ее отправить в отряд, а она была связана с немцами … он ее вел, он ее уничтожил.» [14, Л. 37] После такого свидетельства рассказ Жана о восьми ликвидированных агентах «… плюс пять девушек, ушедших на службу к немцам» [4, Л. 28], с точки зрения современного человека звучит жутковато.

В конце лета – начале осени 1942 года Жан участвовал в установлении связей и ведении непростых переговоров подпольного комитета с командованием партизанских отрядов и бригад, базировавшихся на Палике (северо-восточная часть Минской области, Березинский заповедник). В августе – сентябре он по меньшей мере дважды посетил расположение отрядов Дяди Коли и Старика, через радиостанцию которых Минский подпольный горком пытался установить связь с Пантелеймоном Пономаренко. В ожидании реакции Пономаренко на радиограмму подпольного комитета, Жан с членом горкома Алексеем Котиковым провели на Палике довольно длительное время.

Попутно им пришлось решать несколько вопросов организационного характера. В присутствии и с одобрения члена Минского подпольного комитета Алексея Котикова на собрании командиров и комиссаров базировавшихся в окрестностях отрядов было принято постановление об их объединении в бригады (в эти дни были сформированы бригады «Дяди Коли» (Петра Лопатина) и «Старика» (Василия Пыжикова), чуть позже, в сентябре – бригада «Дяди Васи» (Василия Воронянского)).

В эти же дни Котиков с Жаном приняли участие еще в одном совещании, на котором обсуждался вопрос вывода из Минска людей для пополнения партизанских отрядов и бригад.

Вот как об этом рассказывает Роман Дьяков, на то время командир соседствующего со «Стариком» отряда Романа, в своей беседе в информационно-разведывательном отделе БШПД 23 марта 1943 года. Совещание состоялось на хуторе Смолянка, в бригаде «Старика». Жан к этому времени прибыл из Минска к Старику (комбригу Василию Пыжикову). Последний созвал командиров расположенных в округе партизанских отрядов – Дьякова с его комиссаром Манковичем, Дядю Васю, Дядю Колю. На совещании Жан сообщил, что готов вывести из города группу в 6000 вооруженных на 40 – 45 процентов человек. Для проведения этой операции он просил у партизан военной поддержки, и Старик взял на себя обеспечение вывода людей из Минска [16, Л. 126].

Секретарь Бегомльского райкома комсомола Феофан Дернушков несколько иначе характеризовал итог этой встречи Котикова и Жана с партизанами. 3 сентября 1942 года он сообщал по поводу этого совещания в Минский обком партии: “… в начале августа … два представителя из подпольного Минского комитета прибыли в отряд тов. Лопатина. … Эти подпольщики говорили, что … [готовы вывести] большое количество народа из Минска для того, чтобы передать в партизанские отряды, но … Лопатин ответил им: выводите, вооружайте и создавайте свои партизанские отряды. А если необходима вам будет помощь, то мы вам ее окажем.” [17, Л. 5]

Это была, вероятно, первая встреча Ивана Кабушкина с Василием Пыжиковым и, похоже, они понравились друг другу. Уже после завершения совещания, когда все разошлись, Жан остался со Стариком наедине и они продолжали беседу, но о чем именно говорили, ни Роман Дьяков, ни присутствовавший здесь же его комиссар Степан Манкович, не знали [16, Л. 127].

Не дождавшись ответа из Москвы от Пономаренко, Алексей Котиков и Жан 26 сентября вернулись в Минск. Днем ранее, 25 числа, в пятницу, провалился Ватик, на то время второй человек в подпольном комитете, но о его аресте в подполье узнали не сразу. В воскресенье, 27 сентября, на квартиру к Янулис пришли Жан, Сайчик и еще один подпольщик (Сергей Благоразумов). Собравшиеся обсуждали вопрос о происходящих в городе событиях. Сайчик, по словам Янулис, был сильно обеспокоен отсутствием Ватика, но предпринять каких-либо серьезных мер предосторожности они уже не успели. Вечером на Комаровке, при выходе из столовой был арестован Котиков [18, Л. 337].

На другой день, или через день (то есть, 28 или 29 сентября, в понедельник или во вторник) к Янулис пришла подпольщица Эмилия Цитович и сообщила, что «Старика» (Сайчика) тоже пытались арестовать, в момент задержания он был ранен, но сумел бежать из госпиталя и укрыться у нее в доме [14, Л. 11 - 12].

Так начался второй, осенний разгром минского подполья. Аресты происходили в разных частях города, всего в эти дни было схвачено свыше 150 человек, включая большинство членов горкома во главе с секретарем Иваном Ковалевым. Александра Янулис весьма эмоционально поведала о тех событиях: «… выходишь на улицу и везде машины СД, мы их знали уже, небольшие «Опельки» оперативного назначения, как наши маленькие «Москвичи». Каждая улица буквально набита этими машинами. Ужаснейшее это было время, выдавали безбожно. Везде засады, смотришь, уже арестовали, выводят, несколько дней таких страшных было.» [14, Л. 15]

Спасти Василия Сайчика удалось, только разыскав Жана. Она знала, в каком районе города его следует искать. Еще перед арестом «Дед» привел ее на Цнянскую улицу к Марии Рыжкевич и сказал: «Если будет у тебя очень тяжелое положение, ты придешь на эту квартиру и узнаешь, где я или где Жан.» Установленная «Дедом» связь не подвела. Рыжкевич дала адрес одной медсестры, которая разыскала Жана. Жан нашел надежную квартиру для Сайчика [14, Л. 14 - 15], а 23 октября переправил его к партизанам.

Сам Жан на некоторое время задержался в городе. По его словам, требовалось завершить начатое (распространить уже отпечатанный тираж листовок) [4, Л. 29]. Бывалый полагал, что Жан остался в Минске для того, чтобы убить Ивана Ковалева [7, Л. 79], которого многие – и сам Жан – подозревали в предательстве: «Виновником сентябрьского провала 1942 года является Ковалев, бывший секретарь Заславльского райкома по кадрам. Это мной установлено из показаний и личного наблюдения» [4, Л. 29], – сообщал Кабушкин в ЦК КП(б)Б.

Арест подпольного комитета и большого количества рядовых участников сопротивления больно ударил по подполью. В городе (Александра Янулис полагала, что с подачи «гестапо») распространялись слухи один ужаснее другого – что на допросах арестованные подпольщики сознаются, выдают друг друга, работа подполья полностью парализована, сопротивлению пришел конец; оставшихся на свободе призывали заявить о себе оккупационным властям. В целом положение было действительно тяжелым, люди были настроены панически. В эти дни Жан принес на квартиру Янулис несколько пачек отпечатанных типографским способом листовок с воззванием к населению Минска, подписанным подпольным горкомом. В сложившейся ситуации важно было не столько содержание этого воззвания, сколько сам факт его появления. Изданное от имени подпольного комитета, оно должно было показать жителям города, что с подпольем не покончено, а горком, несмотря на аресты, продолжает свою деятельность.

Ул. Республиканская. В конце улицы - тюрьма

Жан предполагал распространить воззвание в самых людных местах в центре города – там его могли прочесть больше людей. В тот же вечер они с Янулис расклеили часть листовок на нескольких улицах.

Начали с Революционной, 3. Это было вечером, когда уже было запрещено ходить (комендантский час).  Они прошли по Революционной улице вверх, к тюрьме (там ежедневно стояла очередь с передачами для заключенных). Напротив тюрьмы располагалась биржа, также весьма многолюдное место. Повесил ли Жан воззвание на здание тюрьмы, Александра не помнила. Она откровенно признавалась, что далеко с ним не смогла пойти – побоялась. Женщина полагала, что безопаснее распространить листовки можно было бы днем. Но Жан, в силу своего характера не стал откладывать на потом. Дальше он ушел и работал один.

Днем они прошли по городу и проверили произведенное впечатление. «Как только началось движение, с 7 час. утра мы вышли … колонна евреев шла, каждый старался прочитать, что это за объявление висит на столбах. Каждый интересовался, о погромах ли это, касается ли их это. Все старались обратить внимание. Люди идут, посмотрят, не срывают, а проходят дальше.»

Позже Янулис распространила по городу оставшиеся листовки – днем, в гораздо лучших условиях [14, Л. 16 - 19].
Алексей Котиков 9 апреля 1946 года на очередном допросе в МГБ рассказал о реакции на воззвание в застенках СД: приблизительно 18 или 20 октября 1942 года у него состоялась очная ставка с Ватиком (Вячеслав Никифоров). Следователь предъявил арестованным подпольщикам листовку за подписью "Минский горком КП(б)Б". Их начали избивать и требовать выдачи места нахождения типографии и горкома, параллельного с арестованным. Они с Никифоровым заявили, что типографии в Минске больше нет, листовки, вероятно, были отпечатаны в партизанском отряде. Отрицали они и существование параллельного горкома. [45, Л. 189 - 190]

***

И без того непростые отношения Василия Пыжикова («Старика» – не путать с Василием Сайчиком) с партизанским и партийным руководством еще больше обострились в конце 1942 г. в связи с начинавшимися гонениями на минских подпольщиков. После второго, осеннего разгрома городского подполья, избежавшие арестов его участники пытались вырваться из города и укрыться в партизанских отрядах. Однако, отношение большинства партизанских командиров к прибывавшим к ним членам минского сопротивления диктовалось уже из Москвы: во многих случаях они видели в них провокаторов, участников ложного, «подставного» горкома, якобы созданного немецкими спецслужбами для выявления действующих в Минске подпольных групп.

2 ноября 1942 года Пантелеймон Пономаренко разослал поддерживающим с Москвой связь бригадам радиограмму, в которой рекомендовал для «…предотвращения проникновения в отряды вражеской агентуры [из «подставного» горкома] … с представителями каких бы то ни было организаций г. Минска в связь не вступать и данных о дислокации, численности, вооружении и действиях отрядов не давать. Появляющихся представителей [подпольного] центра проверять, внушающих сомнения – задерживать [19, Л. 68]».

Командование большинства партизанских отрядов и бригад в духе времени восприняло это распоряжение начальника ЦШПД. В отдельных случаях оно не ограничивалось задержанием подозрительных с точки зрения контактов с «подставным» горкомом лиц, некоторые современные историки сообщают о случаях незаконных расстрелов партизанами прибывавших к ним подпольщиков. Так, например, Константин Доморад полагал, что в бригаде им. Фрунзе (на самом деле – в бригаде им. Ворошилова) в ноябре 1942 года была расстреляна 18 –летняя Нина Одинцова, дочь активного участника минского подполья, содержавшего явочную квартиру, на которой жил одно время Иван Ковалев (подробнее об этом см. в очерке "Одинцовы"). 1-2 января 1943 года в бригаде Штурмовая была расстреляна разведгруппа ГРУ Генштаба РККА капитана Вишневского – Доморад утверждает, что поводом к расстрелу послужили связи этой группы с опальным горкомом – по их рации в мае 1942 года Минский горком выходил на связь с ЦК КП(б)Б) [21, с. 135]. (О группе Вишневского читайте <<здесь>>)

Борисовский межрайонный партийный центр, базировавшийся на Палике рядом с лагерем бригады «Старика», в этом отношении усердно исполнял роль «длинной руки Москвы». Руководство межрайпартцентра в лице Павла Жуковича и Трофима Радюка прибывающих в партизанские отряды Борисовской зоны минских подпольщиков отправляло за линию фронта. Не избежали такой участи и выведенные из Минска Жаном сумевшие ускользнуть из СД Василий Сайчик и Алексей Котиков, а также Владимир Казаченок и Иосиф Будаев. 30 октября по вызову ЦК КПБ они были отправлены на Большую землю, а по прибытии, в декабре 1942 года Котиков и Сайчик были арестованы органами Госбезопасности. Первый из них за принадлежность к ложному горкому и, одновременно, за выдачу Минскому СД некоторых его членов [22, Л. 2] был осужден на 15 лет. После длительных допросов был осужден и Василий Сайчик. 13 октября 1943 года Особым Совещанием при НКВД СССР он получил пятилетний срок за работу в «созданном немцами в провокационных целях» подпольном комитете и связь с изменниками Родине Ковалевым и Котиковым [23, Л. 309]. Казаченок и Будаев также допрашивались органами, но репрессированы не были.

Иван Кабушкин сумел избежать эвакуации в советский тыл и вероятного ареста. Этому в значительной степени поспособствовали его близкие отношения со Стариком – Василием Пыжиковым.

В начале ноября он прибыл на Палик. Пыжикова, сформировавшего незадолго до этого из стоявших на Палике бригад партизанскую дивизию имени Чапаева, Жан не застал, тот совершал поездку по Смолевичскому и Червенскому районам (подробнее об этом см. здесь).  В отсутствие комдива Кабушкин недолго пробыл в бригадах Дяди Коли и Старика и также уехал в Червенский район. Это решение он объяснил следующим образом: узнав, что в Червенском районе находится руководитель партийного центра Минской зоны, «…присланный от ЦК тов. Сацункевич», он решил установить с ним связь и выполнять его поручения [4, Л. 29]. Однако и в Минской зоне, у Сацункевича, отношение к выходящим из Минска подпольщикам было построено на продиктованном из Москвы недоверии к ним. Член Минского межрайкома Семен Балабуткин сообщал Павлу Жуковичу в Борисовский партцентр о подозрительном поведении Жана и о принятом решении в дальнейшем не использовать его на подпольной работе в Минске и отправить за линию фронта [24, Л. 118] – со всеми вытекающими из этого последствиями.

Спровадить Кабушкина в Москву, однако, они не смогли: в скором времени в Минскую зону прибыл Старик (Василий Пыжиков) и забрал Жана с собой, заявив, что в дальнейшем сам отошлет его на Большую землю. В поданной 11 августа 1959 года на имя секретаря ЦК КПБ Горбунова записке Василий Пыжиков утверждал, что действовал при этом с ведома и по поручению секретаря Борисовского партцентра Павла Жуковича [25, Л. 119 – 120].

Увы, но в действительности все обстояло иначе. 4 марта 1943 года руководство Борисовского межрайкома партии «открестилось» от инициативы Василия Пыжикова. Павел Жукович и сменивший к тому времени в межрайкоме Старика Трофим Радюк в докладной записке на имя Пономаренко заявили, что Пыжиков привез Жана в штаб дивизии и задержал его там. Ни о какой отправке в советский тыл не было и речи, это был лишь маневр с его стороны. Более того, они утверждали, что комдив Пыжиков предоставил Жану возможность посетить многие отряды и бригады Борисовской зоны, а также бригаду Кирпича, действующую в Лепельском районе. Свобода передвижения, предоставленная Стариком Жану, в условиях повальной подозрительности и недоверия партизан к минским подпольщикам сильно взволновала недоброжелателей Василия Семеновича Пыжикова. Жукович и Радюк, хотя и бездоказательно, но весьма уверенно проинформировали Пантелеймона Пономаренко, что у них нет никакого сомнения в измене Жана, поскольку тот «…перед уходом в Минск проявлял исключительную активность в изучении дел в партизанских отрядах только в целях передачи этих сведений гестапо, других целей у него не могло быть» [24, Л. 118].

Чрезмерное любопытство Кабушкина вызывало подозрения у окружающих и бросало тень на его опекуна – Старика.  «…новые [на Палике] товарищи, Смирнов, Абрамов и другие не знали его и поэтому предъявили претензии Старику, что он умышленно или не умышленно показал Жану все бригады и отряды» [2, Л. 58], - заявлял в этой связи Борис Бывалый (в описываемое время – комиссар партизанской дивизии у Пыжикова) в 1959 году в  беседе с Почаниным в ЦК КПБ. Между тем, получить сведения о дислоцировавшихся на Палике отрядах и бригадах вполне можно было и без Жана: в те времена «… любой колхозник … знал, кто где действует, как называется, кто командует … это секретом не было. У немцев не было возможности взять нас, а знать о том, что мы существуем, об этом они знали» [2, Л. 59], – утверждал Бывалый.

Возможно, у руководства Борисовской зоны существовали и другие, более весомые претензии к Ивану Кабушкину – достаточные для его отправки за линию фронта. В открытых архивных источниках, однако, по большей части хранятся лишь смутные намеки на существование таких оснований.  Так, например, в начале ноября 1942 г. секретарь Смолевичского подпольного РК КП(б)Б Довгаленок говорил уполномоченному особого отдела бригады «Старик» Якову Кондыбе о том, что на Ивана Кабушкина имеются компрометирующие материалы. Когда об этом стало известно комдиву Владимирову (еще один псевдоним Василия Пыжикова – «Старика»), тот забрал его к себе в расположение дивизии, где Жан и прожил до середины месяца. Затем Пыжиков направил его в отряд «Смерть фашизму» для использования в Минске. При этом Старик утверждал, что Жан уже проверен им собственноручно и с ним можно смело работать [13, Л. 60].

Последний раз на Палике его видели в декабре 1942 года; в эти дни член межрайкома и уполномоченный ЦК Трофим Радюк встречался с Жаном и, вероятно, допрашивал его.

Эта встреча происходила наедине. Жан рассказал о работе Минского подпольного комитета, затем Радюк предложил ему письменно ответить на ряд вопросов. Жан обещал дать ответы на следующий день, но тотчас же после этого разговора ушел в бригаду «Старика» (входила в состав партизанской дивизии), пробыл там некоторое время и, как утверждали недоброжелатели Пыжикова, скрылся [16, Л. 127]. Неоднократно процитированная выше записка Ивана Кабушкина в ЦК КП(б)Б, между тем, датирована 13-м декабря 1942 года, местом ее составления Жан указал бригаду «Старика» [4, Л. 29]. Этот факт с большой долей вероятности позволяет нам предполагать, что указанная записка представляет собой не что иное, как ответы Кабушкина на вопросы, заданные ему Трофимом Радюком: других контактов с ЦК Жан не имел, следовательно, не имел и другой возможности составить и передать в высокую партийную инстанцию свою объяснительную записку – кроме как через Радюка.

После этой беседы, вероятно, Старик и отправил Жана в отряд «Смерть фашизму» – от греха подальше. Этот входивший в состав бригады отряд базировался в Смолевичском районе, за 75 километров от Палика. Отсюда в том же декабре 1942 г. уполномоченный особого отдела бригады Яков Кондыба дважды посылал Жана в Минск для выяснения масштабов провала подпольного комитета. Первый раз Жан вернулся через 6 дней, не выполнив задания, правда, принес из города дефицитные медикаменты. В конце месяца его снова отправили в город с той же задачей [13, Л. 60]. Это было роковое решение.

В начале февраля 1943 года связная отряда «Смерть фашизму» бригады «Старик» по Минску Ирма Лейзер на пути в город была задержана полицией. При обыске у нее обнаружили листовки и записку уполномоченного особого отдела отряда «Смерть фашизму» Евгения Чуянова к Жану, в которой тот просил достать патроны к немецкому пистолету «парабеллум». Полицейские отправили Лейзер в Минское СД, там ее пытали, и она назвала дату и место встречи с Жаном [7, Л. 79] (4 февраля 1943 года [26, с. 230] у нее на квартире). В устроенной засаде Жан был арестован.

Отдельные детали его ареста стали известны из рассказа Александры Янулис. Она подтверждает, что это случилось в первые дни февраля. Жан вдруг не пришел ночевать на Революционную (к Печенерской?). Утром Янулис занялась его поисками. На Комаровке, где он имел несколько конспиративных квартир, знакомая женщина сообщила ей о том, что накануне вечером в этом районе был пойман партизан. При задержании он отстреливался, его вязали и укладывали в сани несколько человек и долго не могли с ним справиться. Его необычное поведение в момент ареста вызвало повышенный интерес у обывателей, чьими рассказами, по сути, и ограничивалась информация о произошедшем.

У Янулис сразу же возникло предчувствие, что это он, потому что поведение партизана в точности совпадало с его привычками, было в его характере. Смелость, оказанное сопротивление – все это было присуще Жану. К тому же разворачивалась драма на 6-й Линии – в угловом доме, на пересечении этой улицы с Цнянской. В этом доме находилась квартира Ирмы Лейзер [14, Л. 25 – 26].

Взяв в залог ее мать и сестру, врача Эльзу Лейзер (они были фольксдойче), Ирму после ареста Жана вынудили дать расписку о сотрудничестве с СД и вернуться в отряд для получения новых заданий в Минске. Однако в партизанском лагере Ирма сразу призналась командиру отряда Василию Тарунову в том, что выдала Жана и была завербована врагом. В Минск ее больше не отправляли, она осталась в отряде «Смерть фашизму», как утверждал Бывалый – под наблюдением [7, Л. 79].

Другая связная отряда Трифонова Г. М. в целом подтверждает этот рассказ, уточняя, что после произошедшего она с Ирмой Лейзер еще дважды ходила в Минск, но уже не по заданию партизан, а от армейской разведгруппы капитана Николаева [27, Л. 18]. 

После войны Борис Бывалый рассказал о дальнейшей судьбе девушки. 

Ее мать и сестра погибли в Минске – их, вероятно, как заложниц расстреляли немцы. Некоторое время спустя в штабе бригады «Старика» все же было принято решение переправить Ирму Лейзер в советский тыл на самолете. Бывалый сам провожал ее на аэродром в Бегомле [6, Л. 2]. Арестованный в мае 1943 года Василий Пыжиков потом встречал ее в Бутырской тюрьме, где ему устраивали с девушкой очную ставку; она была еще жива, но была в жутком состоянии [2, Л. 74]. В базе данных общества Мемориал «Жертвы политического террора в СССР» значится, что Ирма Ивановна Лейзер, 1917 года рождения, уроженка Куйбышева, немка, образование неоконченное высшее, проживавшая [до войны] в Минске по улице Академической, 4, кв. 6., была арестована 20 декабря 1943 года, обвинялась по статье 63-1 УК БССР как агент гестапо. 19 мая 1944 г Особым Совещанием была приговорена к заключению сроком на 7 лет ИТЛ, срок отбывала в Унжлаге. Умерла там же, в лагере, 8 февраля 1949. Реабилитирована 27 января 1961 г. Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда БССР [28].

Примечание: Унженский лагерь, Унжлаг – исправительно-трудовой лагерь на территории Горьковской и Костромской областей (до 30 лагпунктов); был подчинён Управлению, затем Главному Управлению лагерей лесной промышленности (ГУЛЛП). Название дано по реке Унжа, протекающей в Костромской области. Во время войны и первые послевоенные годы в Унжлаге работали 2923 немца-спецпереселенца (данные на 1 июля 1946 года). Условия работы и жизни у них были практически такими же, как и у заключённых, однако заключёнными они не числились. 

***

Получилось так, что, оградив Ивана Кабушкина от эвакуации за линию фронта и, вероятнее всего, от ареста, Старик не смог спасти его от гибели. Иван Кабушкин умер в Минской тюрьме весной или летом 1943 года, однако возникшие в его отношении подозрения после этого лишь усилились, так как долгое время никто не мог подтвердить факт его смерти. Дьяков с Коваленко (командир и начальник штаба партизанской бригады Романа, переименованной позднее в бригаду имени Железняка) на собеседовании в БШПД показали, что Жан ни в одной Минской тюрьме никогда не содержался – это было установлено проверкой через их агентуру. «Вероятно, он находится где-то на нелегальном положении и данные о том, что Жан арестован, были … легендой самих гестаповцев», – предполагали они [16, Л. 127].

Даже хорошо его знавший Борис Бывалый в беседе с капитаном Коссым утверждал, что с момента ареста Кабушкина у них возникли подозрения в его отношении – на том основании, что, хотя немцы его и пытали, но не расстреляли: через агентуру в бригаде знали, что он еще более месяца находился в Минской тюрьме, даже намечал побег. В скором времени Жан бесследно исчез из тюрьмы, среди повешенных и расстрелянных его также не было, что вызвало немало вопросов [7, Л. 79].

Эти подозрения укрепились после того, как совершенно случайно на почте в Хворостово было обнаружено адресованное Жану письмо от некой Наталии Лысенко.

Примечание: Хворостово, по другим данным Хворостьево; населенный пункт в советском тылу в окрестностях Торопца.  В Хворостьево на начальном этапе своего существования базировался БШПД, а затем, вероятно, был своего рода «отстойник» для прибывавших из немецкого тыла партизан и подпольщиков. Например, майор Рябышев, посланный Стариком с донесением через линию фронта, также некоторое время проходил «фильтрацию» в Хворостьево, пока не был вызван 20 марта 1943 года в Москву.

Это было, на первый взгляд, сентиментальное послание наивной девушки, в котором она признавалась в нежных чувствах к малознакомому человеку – Жану. Письмо датировано 13 марта 1943 года и адресовано Жану Кабушкину на адрес полевой почты № 629, которая обслуживала станцию снабжения 4-й Ударной армии [29, Л. 1] (и, вероятно, партизанские формирования в тылу врага). Из письма видно, что Наталия Лысенко виделась с Жаном в городе Торопце – эта встреча состоялась, якобы, незадолго до его отправления с заданием обратно во вражеский тыл [30, Л. 30 – 36].

Борис Бывалый указывает, что письмо было «… изъято из почты нашим уполномоченным ОО т. Кондыба и сдано начальнику разведотдела БШПД». А далее он утверждает, что в течение второй половины 1941, всего 1942 и начала 1943 г.г. Жан не мог быть в советском тылу – об этом в бригаде «Старика» знали твердо. Получалось, что его возможное посещение Торопца могло состояться только после ареста в Минске, то есть, по заданию немецких спецслужб [7, Л. 79 – 80].

Герой Советского Союза Николай Покровский, знавший Жана по 208-му отряду имени Сталина, а затем и по бригаде «Старика», в которую влился его отряд после разрыва с Ничипоровичем, даже в конце 1950-х годов подозревал, что Иван Кабушкин был двойным агентом – об этом, в частности, он говорил Бывалому в приватной беседе, когда тот приезжал из Киева в Минск по приглашению руководителя партархива при ЦК КПБ Степана Захаровича Почанина (декабрь 1959 года) [2, Л. 71 – 72].

Как было сказано выше, в те же дни (11 декабря)
с Бывалым беседовал и Почанин. Их разговор носил официальный характер, под запись – ее стенограмма занимает 84 машинописные страницы. 

Почанин в числе прочих задал Бывалому и такой вопрос: «Не припомните ли, не ходил ли Жан за линию фронта?» Понятно, что это было не праздное любопытство. От выяснения того факта, бывал ли Иван Кабушкин в 1942 году в советском тылу, а тем более в Торопце, где его могла видеть Наталия Лысенко, зависело дальнейшее к нему отношение исследователей, общественности и руководства страны: положительный ответ на этот вопрос в значительной степени снимал с Жана имевшиеся в его отношении подозрения.

На этот раз Борис Бывалый дал однозначный утвердительный ответ: «Ходил. Это я … твердо знаю … попал в Торопец, там [находилась] прифронтовая группа штаба партизанского движения. Это было место, куда ходили все связные из отрядов, все бригады посылали туда людей … Не было буквально ни одного отряда и бригады, которые бы не посылали и не пытались установить связь» [2, Л. 68].

Его попытки конкретизировать в целом туманные сведения о пребывании Жана в советском тылу, однако, выглядят не вполне убедительными. Согласно его заявлению, в конце лета 1942 года Иван Кабушкин был послан с документами через линию фронта, а вот о том, кто отправлял Жана, Бывалый говорит весьма неопределенно: был послан «по заданию партизанского командования», но это однозначно не было командование бригады «Старика» [2, Л. 69]. 

По свидетельствам бойца 208-го отряда Василенка, 20 апреля 1942 года полковник Ничипорович поставил перед Кабушкиным задачу пробраться во главе разведывательной группы за линию фронта и связаться с «Большой землей». Сохранившиеся документы, однако, не позволяют судить, выполнил ли Жан задание командира. 
В воспоминаниях Василенка не содержится никаких сведений о результатах этого рейда. Учитывая, что группа Кабушкина в скором времени вернулась в отряд, а уже «в первой десятидневке» мая командир отправил Жана в Минск для организационных и диверсионных работ [12, Л. 1 – 5], возможное его пребывание в Торопце в эти дни не выглядит достаточно убедительным.

На конверте письма Наталия Лысенко не указала обратного адреса, предлагая писать Жану ей до востребования, однако отыскать в Торопце девушку по фамилии и имени, как представляется, было вполне возможным делом. Правда, о реакции разведотдела Белорусского ШПД, куда Кондыба передал письмо девушки, нам ничего не известно.

***

Уже после освобождения Минска стало известно о переписке Ивана Кабушкина с подпольщиками. Он писал им из тюрьмы минского СД – в городских тюрьмах Жан действительно не содержался. Его записки адресованы Александре Янулис [32, Л. 1 – 21], через которую он установил связь с сестрами Книговыми – девушками из гетто, работавшими уборщицами подвальных помещений в здании СД.  В Национальном архиве РБ хранятся также записки Кабушкина к одной из сестер – Фриде Книговой [33, Л. 1 – 20] (через нее он готовил побег), а также письма сестер к Янулис [34, Л. 1 – 44].

Первые записки Жана были написаны в начале марта (3 марта и позже.), последние – сразу после 17 апреля 1943 г. 11 ноября 1959 г. в КГБ при СМ БССР была проведена почерковедческая экспертиза записок Кабушкина, которая установила, что «…5 посмертных записок [переданных на экспертизу] … выполнены Кабушкиным Иваном Константиновичем» [35, Л. 4].

Такая датировка и заключение экспертизы показывают, что Наталия Лысенко не могла видеть Жана в Торопце в первые месяцы 1943 года; в том случае, если их встреча действительно имела место, то состоялась она намного раньше – возможно, в конце лета 1942 года – как и предполагал Борис Бывалый. 

После осеннего разгрома минского городского подполья Александра Янулис, похоже, осталась перед бедой в одиночестве. Несколько знакомых ей подпольщиков, остававшихся в это время на свободе, занимали в структуре подпольной организации еще менее значительное место, чем она.

Чувство патриотизма ли, или особое теплое отношение к Жану, заставили ее предпринять отчаянную попытку спасти этого человека.

Когда стало известно, что Жан арестован, она быстро отыскала его следы – здесь не было ничего сложного. «Куда берут партизан? В СД», – так она рассуждала.

Минское СД располагалось в университетском городке, напротив Дома Правительства. Как пишет белорусский историк Галина Кнатько, служба Управления полиции безопасности и служба безопасности по Белоруссии в Минске — это полное название ведомства Штрауха, стоявшего во главе СД города Минска (в народе эту службу называли гестапо) находилось в бывших зданиях Нархоза (Земледельческий, 6) и мединститута (Базарная, 10) [36, с. 15].  В полуподвальных этажах зданий были оборудованы тюремные камеры, в них содержались арестованные, в отношении которых велось следствие. Охрану заключенных несли в том числе и прибывшие в Минск сотрудники Рижского СД. Рядом, в этом же квартале, располагались столовая СД, общежитие для сотрудников и другие вспомогательные службы.

Базарная, 10. 

Внутренние помещения в зданиях СД обслуживали евреи из гетто (женщины занимались уборкой помещений, мужчины выполняли столярные, слесарные и плотницкие работы – по мере их возникновения). Через довоенную знакомую, работавшую на строительстве кинотеатра по улице Островского Миру Рудерман, Александра Янулис связалась с Фридой Книговой, уборщицей тюремных помещений в здании СД. Уже на следующий день Фрида сообщила приметы одного из заключенных. Себя он девушке не назвал, но Александра рискнула и передала ему через Книгову записку, подписанную собственными инициалами. Не сразу, но Кабушкин поверил ей, стал отвечать [14, Л. 28].

Это был шанс, и Жан решил его использовать. Он начал готовить побег. Имевшаяся связь с оставшимися на свободе подпольщиками давала некоторую надежду на успех.

Доставка записок осуществлялась по достаточно сложной схеме. Жан писал сестрам Книговым (вместе с Фридой в подвалах СД работала и ее сестра Роза), через них же он отправлял записки Александре Янулис. Девушки передавали записки Жана своей третьей сестре Рахиль Книговой, которая работала за пределами гетто на фирме Лимана. Янулис имела возможность время от времени посещать ее и забирать эти послания. Эта часть переписки сохранилась до наших дней и находится в Национальном Архиве РБ.

Через Рахиль Фрида и Роза Книговы передавали Александре Янулис и свои собственные письма, в которых несколько подробнее рассказывали о происходящем в подвалах СД. Послания Александры Янулис и Фриды Книговой Жану по понятной причине не сохранились, и мы можем судить о содержании этих посланий лишь из рассказа подпольщицы и из контекста ответных записок самого Жана.

Инициативу в подготовке побега он взял на себя. Судя по всему, он последовательно рассматривал несколько вариантов освобождения, однако подробнее всего в переписке изложен один – первый по счету план побега. Связавшись с Янулис, он и в дальнейшем рассчитывал использовать сестер Книговых для реализации своих замыслов – без их участия невозможно было осуществить ни один из вариантов.

Большинство записок Жана не датировано, что существенным образом затрудняет восстановление последовательности происходивших событий. Начало переписки пришлось на первые дни марта.

День побега был назначен на субботу, 6 числа. Главная роль в подготовке отводилась Фриде Книговой. Анализ записок Жана к ней позволяет довольно точно определить его замысел. Уже в первой сохранившейся записке он просит Фриду сообщить ему, много ли евреев мужчин работает в здании СД и как они выходят из здания – считают ли их, проверяют ли?

В той же записке он конкретизирует свою задумку:

«Это нужно к моему плану, рассмотри и быстро отвечай.

Я решил свой план выполнить только с тобой. … Нужно тебе подобрать ключ ко мне <в камеру>, а это легко. Ты останешься одна и выполняй это. … Нужно тебе достать какую-нибудь замасленную куртку. Если нужно, купи, денег знаешь где взять. И мы должны выполнить на этой неделе – не позже субботы. Лей больше и чаще воды. План опишу, делай вышеуказанное быстро. Целую.» [33, Л. 1]

К тому времени Жана лишили пищи и воды – при уборке его камеры Фрида как можно обильнее проливала на пол воду – по возможности чистую. Позже ему передали шланг от пульверизатора. Несколько раз девушки сумели передать ему шоколад и лекарства [14, Л. 29].

В эти же дни он пишет Янулис: «Дорогие! Прошу ей помочь достать халат замасленный и лезвия от безопасной бритвы, штук 3. Денег подкидывайте все время, чтобы у меня было 5 тысяч и главное ключ. Быстрей. На субботу (имеется в виду 6 марта 1943 г.)  я намечаю, если обстоятельства не изменятся. Ее (Фриду Книгову) мужайте.» [32, Л. 10]

И в следующей записке:

«Дорогие!

Все получил. Мне нужно марки и … еще одну монету … золо<тую>. Лучше всего халат, его быстро оденешь, и длинный, как я задумал … У меня плохое состояние, прошу достать шоколаду или масла постного (?).  Мы с ней [Фрида Книгова] нашли как передать».

В этой же записке был изображен простенький чертеж ключа от камеры. Судя по всему, Жан случайно сумел его рассмотреть, и нарисовал его в своем послании, надеясь, что подпольщики сумеют воспроизвести рисунок в металле: «Это будет чуть ли не оригинал. Час<овой> [мастер Мартиросьян Анатолий Леонтьевич] поможет … подобрать» [32, Л. 1], - писал он под рисунком. Халат с грязными тряпками в кармане (в бензине, масле, чтобы можно было испачкать лицо) и ключ от камеры Фрида заранее должна была (под одеждой на себе) пронести в здание и спрятать в надежном месте, например, в уборной за трубой [33, Л. 4].

Тюремное помещение в здании СД представляло собой ряд обустроенных в цокольном этаже камер, выходивших дверями в общий коридор. По словам Фриды Книговой, за работой уборщиц следил один охранник, она называет его начальником. Иногда он оставлял свой пост, запирал ведущую из полуподвала дверь и уходил, например, в баню (располагалась в том же здании). Иногда выход из тюрьмы он не запирал, и Фрида оставалась на некоторое время хозяйкой положения. На это, судя по его вопросам к девушке, и рассчитывал Жан.

Заполучив копию ключа от камеры, Фрида должна была отпереть дверь, Жан, облачившись в рабочий халат или комбинезон с непрочно пришитыми «латами», под видом рабочего из гетто планировал выйти на улицу, после чего нужно было запереть пустую камеру – до вечернего вывода в уборную заключенные, как правило, не проверялись.

План имел много недостатков. Изготовленный по рисунку ключ мог не подойти к замку в двери. Жан предполагал это и, при таком раскладе, собирался «поточить его» - Фрида могла просунуть ключ ему в камеру [33, Л. 4]. Засов на двери камеры запирался на наш (советский довоенных времен) стандартный самозакрывающийся замочек, который открывался довольно простым ключом [32, Л. 7].

Успех на этом этапе еще не решал дела. Вторая опасность возникала при выходе на улицы города. Может быть, он предполагал выбраться из квартала, в котором располагались различные службы полиции и СД, используя каким-то образом ведущую от вокзала к Дому Правительства узкоколейку – не с этой ли целью он спрашивал у Янулис, где поезд из развалин проходит в Дом Правительства и есть кто-нибудь (из своих? Из охраны?) [32, Л. 3].

Но главной проблемой была Фрида. Она рисковала больше других. «Главное, боюсь за нее, она трусовата, а без нее все пропало. Она должна в один из моментов открыть, выпустить меня, и все! А дальше все сам» [32, Л. 3] - писал он Янулис.

Впрочем, он не винил девушку. Более того, его план предусматривал и ее спасение (вместе с сестрами).

Судя по сохранившейся переписке, Жан готовил план ее вывода из города. «Ты уйдешь тоже в этот же день. Квартиру я заказал» [33, Л. 16], сообщал он Фриде на начальном этапе подготовки побега. И несколько дней спустя: «Дорогая! Подготовь семью. О дне им ни звука» [33, Л. 20]. Следует отдать ему должное, это были не пустые слова. В силу имевшихся у него возможностей он действительно пытался включить в план своего побега и спасение Фриды. В эти же дни он писал Александре Янулис: «…самое главное, в тот же день и ее взять, а пока нажать, доказать о нашей совместной гибели рано или поздно, что люди много хуже делают, а она молодец все же…» [32, Л. 3] И в следующей записке: «Ей подберите квартиру, чтобы было где перебыть дня два-три» [32, Л. 5].

У него было немного шансов. Вероятно, он это осознавал. В одной из записок он просил «… убедительно прислать крестик на шею обязательно. Попробую святым быть перед дьяволами.» [32, Л. 8]

Для более детальной подготовки не хватало времени. «Медлить нельзя, ибо я еще не так запущен, могу двигать ногами. Начнут бить скоро, лицо испортят, тогда все пропало» [33, Л. 4], - писал он Книговой. И Янулис: «На субботу (6 марта 1943 г.)  я намечаю, если обстоятельства не изменятся. Ее (Фриду Книгову) мужайте.» [32, Л. 12]

Как того и опасался Жан, обстоятельства не позволили осуществить побег 6 марта 1943 года. Вмешалась случайность, вернее – ряд случайностей. В соседней с его камерой сидели 9 латышей из числа прикомандированных из Рижского СД работников ведомства. Они были заключены под стражу за незначительную провинность, и, как сообщала Фрида, на первых порах режим их содержания был достаточно мягок: днем их камера не запиралась, сослуживцы передавали им продукты, курево, спиртное и проч.

Но Фрида боялась их и оттягивала решающий момент, страшилась открыть дверь камеры. Она несколько раз вставляла ключ и не осмеливалась отпереть дверь, опасаясь, что заключенные латыши услышат щелчок открывающегося замка и выдадут беглецов [34, Л. 11]. Жан полагал, что она напрасно боится, пытался ее успокоить и приободрить: «будь смелее, латыши сами помогают» [33, Л. 10] (возможно, они делились с ним продуктами или водой – в те моменты, когда их камера была открытой – вероятно, за деньги: в одной из записок он просит у Янулис передать денег «…немедленно … хоть воды себе достану» [32, Л. 7]).

Незадолго до намеченного срока начальник охраны лишил заключенных латышей льготных условий содержания. В отместку они донесли на него вышестоящему руководству, сообщив, что он часто оставляет свой пост. В результате добродушного начальника охраны, исполнявшего свои обязанности спустя рукава, арестовали и посадили к ним же в камеру (он тоже был  из числа прикомандированных латышей). Заступивший вместо него на должность немец изменил прежние, относительно либеральные порядки. При раздаче обеда он сам открывал камеры, так что у Фриды не было возможности передать Жану даже записку. (Шоколад и воду она успела передать утром – еще до описываемых событий) [34, Л. 11 – 12]. Так было упущено дефицитное время.

А потом произошла катастрофа.

8 марта в манжете пальто Розы Книговой охранники-латыши нашли завернутый в газетную бумагу и перевязанный ниткой белый полотняный сверточек. Это была очередная записка от Жана. Пойманная с поличным, Роза не могла отрицать свою причастность к опасной находке. На состоявшемся на следующий день, 9 марта, допросе, она сказала, что нашла сверток на полу коридора и не знает ни о его содержимом, ни тех, кто его уронил. Фриду она не назвала, в противном случае забрали бы их обеих.

На втором допросе, состоявшемся уже 25 марта она повторила эту версию, но после последовавшей мучительной пытки «созналась», что думала найти в сверточке деньги, как она «полагала», утерянные работавшими в том же здании мужчинами из гетто.

Ее хвалило начальство и рабочие, а немцы, у которых она убирала в помещениях, дали положительный отзыв о ее добросовестном отношении к обязанностям. Ровно через месяц после ареста, 8 апреля 1943 года Розу Книгову освободили из-под стражи и она продолжила работать на прежнем месте [34, Л. 17 – 18].

Текст найденной записки не мог напрямую вывести следователей СД ни на Жана, ни на сестер Книговых. В архиве хранится ее копия, написанная рукой Фриды: «Дорогая! Подготовь семью. О дне им ни звука. Почему ничего не сообщаешь ни мне ни им о ключе. Подбирай ключ. Будь смелей и решительнее. Передай бритву. Не бойся. Мне нужно поправиться и нарыв на пальце. Возьми деньги и купи куртку.» [33, Л. 20]

Обнаруженная записка, однако, самим фактом своего существования таила угрозу для заговорщиков. Жана вполне можно было вычислить по почерку (оригиналы его записок, хранящиеся в НАРБ, вполне читаемы и сегодня), а наличие у заключенного грифеля и бумаги вызывало весьма серьезные подозрения в отношении девушек, убиравших у него в камере.

Тем не менее, никаких серьезных изменений в отношении тюремщиков к Жану и к сестрам Книговым пока не последовало – если не считать значительного ужесточения введенного новым начальником охраны режима в тюремном подвале Минского СД. «Если не изменится положение, отношение со стороны нового начальника – значит, потеряна моя связь с “С”» [34, Л. 12], - писала Фрида Александре Янулис. («С» - «Саша», под этим именем сестры Книговы знали Жана). Надо полагать, Жан все понял, он на некоторое время «затаился» – когда Фрида в сопровождении начальника разносила обеды по камерам, он даже не давал знать о себе, боялся навести подозрения на их связь [34, Л. 13].

В этих условиях отпереть камеру и выпустить Жана Фрида уже не могла. В своих записках к ней (крохотные листки дефицитной в его условиях бумаги) он, как умел, поддерживал ее мужество: «Дорогая патриотка! Я от души тебе благодарен, за меня будь уверена, ты разве не видишь мои страдания. Я умру, но не назову. Мы оба с тобой канд<идаты> смерти. Тебе все это понятно. Твое спасение, это мое спасение. Тебя я не забуду никогда. Видишь наша медлительность до чего довела. Будь сама крепка, я о тебе никогда и никому.» [33, Л. 7]

Вольные и невольные помощницы Жана начали предлагать ему другие способы побега – по большей части наивные и нереализуемые – как, впрочем, и их первоначальный план.

Фрида: «… утром я написала для «С» письмо, но не успела передать … предложила другой вариант, а именно: через окно, но опять-таки опасность представляют латыши, хотя они закрыты – их 11, они могут поднять шум, [если] услышат наверху. Его камера для этого метода очень удобна, ибо находится напротив окна не со стороны коридора, а со двора. Окна тюрьмы напротив штабелей дров. Именно третье окно. Первое окно зашито досками и решетками, напротив него и будет камера «С». … Лучше проникнуть через второе окно. Там только решетка. Щипцами ее легко вырвать, ставни только приставляются, дотронешься – падают. Напротив окон – штабеля дров. Ночью поста нет … Если этот метод не подтвердит «С» (боясь вовлечь новых людей), то другого метода нет. Постараюсь всеми силами завтра обменяться письмами с “С”» [34, Л. 12].

Александра Янулис вынашивала идею подкупа следователя или охраны. Но, пока Жан находился в СД, это было невозможно осуществить. На собеседовании в ЦК КПБ, состоявшемся 2 декабря 1959 года она говорила о надежде на его перевод в городскую тюрьму. В тюрьме работало много русских полицейских, которые за деньги все могли сделать. Из тюрьмы, полагала Янулис, можно было организовать побег. «Если мы в СД с ним связались, … в тюрьме это было легче.» [14, Л. 33]

Примечание: В тюрьму на ул. Володарского из СД отправляли тех заключенных, в отношении которых было закончено следствие, или предполагался длительный перерыв в допросах; при возникновении новых обстоятельств их могли вновь перевести в СД – для новых допросов, очных ставок и т. д. Вот как описывал эту ситуацию член Минского подпольного ГК Константин Хмелевский, несколько ранее Жана побывавший в СД и в тюрьме: «Здравствуйте, дорогие! Передачу получил, спасибо за табачок и особенно за спички. … Ожидаю вызова на допрос в СД. Могут там после допроса оставить, чего, конечно, я не хочу. В случае [если] я останусь в СД, то во время передачи товарищи … сообщат, но я буду проситься обратно в тюрьму. Хотя вызывали некоторых и обратно приводили в тюрьму.» - [37, Л. 5]

В источниках по истории минского подполья имеется несколько упоминаний о «выкупленных» у следователя заключенных; до мартовского разгрома 1942 года подпольный горком даже имел предназначенную для этого специальную кассу, которой «заведовал» Исай Казинец [38, Л. 168 - 170].

Жан не питал иллюзий в отношении подобного рода попыток. 8 апреля он пишет Янулис: «Родные! Прошу ни о каких следователях не мечтать.» А дальше – о более важных в сложившихся обстоятельствах делах – благодарил за боты, запрещал Александре Янулис ставить в записках свои инициалы, сокрушался по поводу оставленного Красной Армией Белгорода.

И, не первый уже раз, просил яду: «Немедленно дозу на плохой конец» [32, Л. 12].

Говорила ли его последняя просьба о слабости Жана? На первый взгляд, не без этого, хотя он и отрицал такой мотив: «… я прошу яд не от трусости, … чтобы мне кости не ломали, на плохой конец!» [32, Л. 21]

Об этом мало писали, но в среде минских подпольщиков отношение к яду было особым. Ни для кого не было секретом, что, оказавшись арестованным, не всякий человек мог выдержать пытки. Наверное, любой подпольщик рано или поздно задавался вопросом, устоит ли он сам, выдержит ли истязания, оказавшись в застенках СД. По некоторым свидетельствам летом 1942 года подпольный горком принял решение каждому члену комитета постоянно иметь при себе яд, чтоб воспользоваться им в момент ареста – в возможность противостоять многодневным допросам руководство подполья не верило.

Рядовая подпольщица Надежда Тимофеевна Цветкова на заседании комиссии ЦК КПБ по минскому подполью рассказывала, что накануне ареста секретарь подпольного комитета Иван Ковалев оставил ей для стирки свой костюм и белье. Его доза мышьяка была спрятана в одежде, после стирки Цветкова должна была зашить ее обратно в костюм, но не успела этого сделать: Ковалев забрал пиджак в ее отсутствие и был в нем арестован. «Когда он попал в тюрьму, я локти себе кусала», – сокрушалась впоследствии подпольщица [40, Л. 370 - 371].

А вот что по этому поводу рассказывал другой участник подполья Владимир Казаченок. В момент назначения его на должность редактора «Звязды», курирующий этот вопрос член ГК Никифоров (Ватик) сказал ему буквально следующее: “Помни, если провалишься, будем считать тебя провокатором и ничем не докажешь, что это не так”.

Примечание: По мнению большинства минских подпольщиков Владимир Казаченок не был редактором «Звязды», он отвечал лишь за обеспечение деятельности подпольной типографии и за распространение газеты.

После этого Ватик передал ему флакон с быстродействующим ядом. “Запомни, если попадешь в гестапо, не рассчитывай, что возвратишься опять к жизни. В случае чего примешь этот яд” [41, Л. 44].

Опасался ли Жан за себя и за свою способность выдержать пытки?

Как иногда утверждали проводившие допросы специалисты (и немцы и наши), все зависело лишь от количества времени, в течение которого пытали арестованного – в конечном итоге сломать можно было каждого.

Из всей переписки Жана с Александрой Янулис и сестрами Книговыми в исторической литературе наиболее часто цитируется его записка, датированная восьмым апреля 1943 года, вернее – ее небольшая часть. «Если М. (Миля, Эмилия Цитович, в июле 1941 года приютила у себя Бывалого, позже у нее неоднократно ночевал и Кабушкин) будет опять там (в бригаде «Старика»), пусть от меня передает пламенный большевистский привет БГ (Борису Бывалому – Борису Григорьевичу) и Бате главному (комбригу Василию Пыжикову). Пусть передаст – умру, а подлецом не буду!» – в такой редакции эту часть письма приводят в своей фундаментальной статье белорусский историк Вера Давыдова [39, с. 71] и, слово в слово, Борис Бывалый в опубликованной части своих послевоенных воспоминаний [8, с. 70]. Однако, Давыдова и Бывалый, а, вслед за ними и многие современные источники цитируют Жана неточно: в последнем предложении (выделенном нами) они опускают его первую часть. Полностью у Жана сказано так: «Пусть она узнает, что они обо мне говорят и какого мнения, и пусть передаст – умру, а подлецом не буду!» [32, Л. 20]

Похоже, у него существовали некоторые опасения за свою репутацию среди партизан на Палике. Имелись ли сколько-нибудь серьезные основания для подозрений в его адрес, сложно судить. На собеседовании в ЦК Борис Бывалый утверждал, что в случае его измены немцы могли всю агентурную сеть забрать. В городе не было такого человека, которого он бы не знал. «А ведь не взяли, - резюмирует Бывалый. – Значит, потому, что он не выдал.» [2, Л. 72]

Утверждение Бориса Бывалого о том, что после ареста Жана не пострадал никто из знакомых ему подпольщиков не вполне соответствует действительности. В апреле 1943 года (не позднее 17 числа) на проваленных ранее явках были арестованы пять человек, в том числе Гвидо и Борис, несовершеннолетние сыновья М. П. Евдокимовой, хозяйки его последней явочной квартиры в Пушкинском поселке.

Несколько дней спустя в подвалах СД оказалось еще несколько человек из числа близких к Жану подпольщиков – в их числе Анатолий Левков (Толик Маленький).

Незадолго до ареста, польстившись на пистолет, Жан организовал и осуществил совместно с Левковым покушение на некоего зондерфюрера [14, Л. 21 - 22] (Зондерфюрер – гражданский специалист, временно прикомандированный к воинской части, военной комендатуре, разведке и т.п.). Как написал в своей повести Иван Новиков, к этому убийству, осуществленному в городских руинах, были привлечены и сыновья М. П. Евдокимовой (младший Борис и старший Гвидо) [1, с. 205 – 207].

Последовательность произошедших арестов (сначала Жан, а потом другие участники операции) вполне могла породить у людей несведущих подозрения в его адрес.

Сам Кабушкин в качестве причины их провала указывает на неосторожность подпольщиков. «Ну, я не ожидал, что столько вы и, в частности, М.П. [Евдокимова] на мою голову беды обрушите. Я за всех, за каждого жизнь отдаю, а вы что делаете? Пачками в тюрьму. Эх?!! Почему, едри вашу м<ать> хороводились там, где еще пожар не погас» [32, Л. 15], – вопрошал он по этому поводу Александру Янулис.

Судя по последней его записке к Александре Янулис (конец апреля 1943 года) всего в тюремных камерах СД находились девять человек (он десятый) из числа близких ему людей.

Доказательств причастности Жана к их аресту, однако, не существует.

Скорее наоборот, подпольщики, арестованные позже Кабушкина, не выдержав пыток, давали показания против него и против остававшихся на свободе подпольщиков.  

Гвидо «… поступил мерзко, так М. П. [Евдокимовой] и передайте». Согласно его утверждению, Гвидо, якобы выдал квартиру (6 человек, включая детей), на которой брал медикаменты, при этом его не пытали.

Эльза Лейзер (сестра Ирмы) под пытками призналась, что Толик Маленький посещал их квартиру вместе с Жаном; попавший в СД с тремя пулевыми ранениями, Левков не устоял и на очной ставке подтвердил факт своего знакомства с Жаном [32, Л. 19 – 20].

Его реакция на проявленную арестованными подпольщиками слабость была довольно сдержанной (за исключением сестер Лейзер, пожалуй):

«… обо мне все молчат, –  писал он Янулис. – Да им это и не выгодно, лишние мучения, а пользы?.. Ведь я гулял, а тут уже талмуды на меня заведены с 41 года. Так, что со мной им быть знакомыми партия невыгодная» [32, Л. 19].

Сам Кабушкин также оказался перед страшным выбором: терпеть беспрерывные пытки без гарантии устоять или умереть легкой смертью.  Приняв такое допущение, мы поймем, почему он настойчиво просил яд. Страх перед возможной собственной слабостью, на наш взгляд, был простителен даже Жану.

 «Прошу немедленно прислать яд. Все сделаю и делаю только, чтобы никто не пострадал. Ты говоришь – еще мало поработали и жизнь нужно беречь, ну, а если нет выхода и, чтобы мое имя не было опозорено будущими счастливцами…» [32, Л. 21], – писал он Янулис.

Зная его горячий нрав, Александра Янулис медлила с выполнением просьбы. Она опасалась, что Жан не сможет выбрать то последнее мгновение, воспользуется ядом чересчур рано, не в самый последний момент. Из собственного опыта она знала, как это может случиться, знала, насколько тонкой может быть грань между мнимой и реальной угрозой. У нее тоже на случай ареста была припасена ампула с цианистым калием – она висела в пальто на ниточке. Однажды к ней в дом ворвались немцы. Женщина решила, что это за ней.  Пальто висело на вешалке. Если бы оно было поблизости, она, конечно, воспользовалась бы ядом. Случайность спасла ее. Как выяснилось, немцы разыскивали бежавшего из-под конвоя арестанта и проверяли все расположенные в их квартале дома. Исходя из этого опыта Александра оттягивала момент передачи яда в камеру Жана [14, Л. 31].

Фрида Книгова тоже не форсировала события. Она мотивировала свою нерешительность тем, что не может стать его убийцей. Кроме того, делом Жана занимался старший следователь полиции, вероятно опытный и дотошный. Фрида опасалась, что он распознает признаки смерти от отравления, и тогда подозрения вновь падут на нее и на Розу. В одном из своих посланий к Янулис Фрида прямо просит ее сообщить Жану, что она не может передать ему яд, поскольку всем станет очевидно, кто это сделал [34, Л. 27].

Но он настаивал. К концу апреля, вероятно, Жан окончательно убедился в бесплодности своих попыток выбраться на свободу. Он полагал, что его публично повесят, «вывесят как «подарок» для народа к 1-му Мая.» Кроме того, исходя из приведенных выше рассуждений, можно предполагать, что он опасался и за себя – за собственную способность противостоять пыткам.

В конце концов, они убедились в его правоте и решили дать человеку возможность умереть, если нет возможности его спасти [14, Л. 32]. Ампула с ядом, вероятно, уже некоторое время была у Фриды. В конце апреля (Фрида пишет об этом Янулис 28 числа) она, наконец, уступила его просьбам, иначе нельзя было передать записку от Янулис, поскольку в ней шла речь о передаче яда.

По стечению обстоятельств в этот день, часов в 5 вечера его повели к следователю на допрос – Роза видела его в коридоре, без пальто, без шапки. Сестры Книговы страшно волновались. Они не могли понять, почему именно в день передачи яда случился этот допрос.

К ужину (полседьмого) его еще не было. Что произошло на допросе им не было известно. В камере он больше не появился [34, Л. 44]. 
Александра Янулис полагала, Жан сумел воспользоваться ядом. 
Агент абвера в минском подполье Борис Рудзянко в собственноручных показаниях, написанных в камере МГБ в 1950 году, подтверждает ее предположение о гибели Жана от яда: «Также давались задания разыскивать членов комитета еще не арестованных, в частности, Жана. Но его также найти было трудно, и вообще я его больше не видел с середины лета 1942 г., слышал от Шуры (Янулис?), что Жан был арестован значительно позже и умер в тюрьме от отравляющих веществ. Откуда ей это известно, она мне не сказала» [42, Л. 62].

В официальной версии развития событий история с ядом не упоминается, о ней умалчивают и Валентина Давыдова, и Иван Новиков, и более поздние исследования. Самоубийство, совершенное для того, чтобы во время пыток не выдать товарищей, советский патриотизм трактовал как слабость. Вероятно, по этой причине о гибели Жана практически все советские источники говорили скупо и неопределенно: геройски погиб в фашистских застенках, а датой гибели Жана до сих пор называют 4 июля 1943 года [43], что противоречит предложенной в переписке Жана с подпольщицами хронологии – из нее выпадают май и июнь.

Стремление уместить Ивана Кабушкина в рамки, определявшие в те времена героизм, породило подозрение в отношении сестер Книговых – некоторые исследователи начали высказывать предположение, что девушки не выдержали напряжения и прекратили поддерживать контакты с Жаном, хотя тот, якобы, еще оставался в камере. Основанием для подобных слухов послужило отношение начальника охраны к Фриде и Розе – оно не изменилось после исчезновения Жана [34, Л. 44], что вызывало сомнение в том, что Фрида передала ему яд, а, следовательно, и в том, что Кабушкин им воспользовался.

 Александра Янулис опровергает подобного рода измышления. Она утверждает, что девушки не могли пойти на обман, ибо Янулис была единственным звеном, которое давало им шанс на собственное спасение. Прекратив контакты с Жаном, они лишались возможности сделать что-либо для подпольщиков и, тем самым, они лишали себя возможности надеяться на выход из гетто [14, Л. 33]. К этому времени стало очевидно, что еврейское население обречено на полное истребление. Обитатели гетто мечтали вырваться на свободу и готовы были воспользоваться малейшей возможностью для этого. «У нас в гетто массовый уход… с нашей колонны ушло много, с нашей квартиры также две семьи ушло» [34, Л. 36], - писала Фрида Александре Янулис. Имели возможность уйти и сестры Книговы. Сосед приглашал Фриду бежать вместе с его семьей, так как она была блондинка, похожа на русскую, но она отказалась, «…ибо начатое дело надо довести до конца» [34, Л. 36]. Возможно, она отдавала себе отчет, что для спасения недостаточно было покинуть гетто. Для обустройства вне его пределов требовались связи в деревнях или, что еще лучше, надежные рекомендации для партизан, а это в их ситуации могло обеспечить лишь участие в спасении Жана. В связи со сказанным они видели в Александре Янулис единственную нить для спасения [34, Л. 36].

***

Участь сестер Книговых нам не известна – в справочнике «Мінскае антыфашысцкае падполле” их имена названы в числе участников сопротивления, но без малейших намеков на дальнейшую судьбу [31].

Александра Янулис.
Декан ФНО МГПИ им. М. Горького 

 Фото: БГПУ им. М. Танка

Александра Янулис, педагог по образованию, после войны стояла у истоков создания факультета начальной школы Минского пединститута, заняла должность его первого декана [44]. Награждена медалью «Партизану Отечественной войны» 1 степени.

1942 год.  Врач Эльза Лейзер (в очках)  у здания Академии Наук БССР

Сестра Ирмы Лейзер, Эльза некоторое время находилась в подвалах СД и Жан знал об этом. На допросах она выдала Анатолия Левкова (Толик Малый) – об этом сообщил Жан Александре Янулис [32, Л. 19] и мы упоминали об этом выше. Затем Эльзу увели из подвала и о дальнейшей ее судьбе Кабушкину известно не было [32, Л. 20]. В отношении ее сестры, Ирмы Лейзер, он предполагал, что в бригаде у Старика ее «[пустили], очевидно, в расход, ведь она меня продала, ей там пришлось, разумеется, признаться, вот итог, и правильно» [32, Л. 20].

***

Страшное время родило своих героев. Через двадцать лет после окончания войны Ивану Кабушкину в числе первых пяти подпольщиков Минска (не считая участниц покушения на Кубе Мазаник, Осиповой и Троян) было присвоено звание Героя Советского Союза.

Список источников и использованной литературы

1.  Новиков И. Руины стреляют в упор / И. Новиков – М.: Советский писатель, 1963

2.  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма беседы с участником партийного подполья Бывалым Борисом Григорьевичем о партийном подполье в гор. Минске в 1941 – 1943 г.г. 1-й экземпляр. 11 декабря 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 111

3.  Ракипов Шамиль. Откуда ты, Жан? / Шамиль Ракипов – Казань: Казанское книжное издательство, 1974

4.  Белорусский штаб партизанского движения (БШПД). Оперативный отдел. Докладные о деятельности подпольных организаций и отдельных подпольщиков. Записка Жана (Ивана Кабушкина) в ЦК КП(б)Б. НАРБ, Ф. 1450, Оп. 2, Д. 1250

5.  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Характеристики активных участников Минского партийного подполья (приложение к Справке «О Минском коммунистическом подполье). 1 декабря 1959 г. Кабушкин Иван Константинович. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 85

6.  Минский подпольный комитет КП(б)Б. Воспоминания участника минского партийного подполья Бывалого Бориса Григорьевича о работе в подполье гор. Минска в 1941 – 1942 гг. (подлинник и копия). 24 ноября 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 110

7.  БШПД. Материалы по боевой деятельности партизанской бригады «Старик». Беседа с комиссаром бригады «Старик» батальонным комиссаром Бывалым Борисом Григорьевичем и с начальником штаба бригады «Старик» майором Чумаковым Яковом Власовичем. НАРБ, Ф. 1450, Оп.4 Д. 219

8.  Бывалый Б. Снова в строю / Сквозь огонь и смерть. Сборник воспоминаний об обороне Минска // Сост. В. Карпов – Минск: Беларусь, 1970

9.  БШПД. Личные дела командного состава. Объяснительная записка к Личному листку по учету кадров комиссара партизанской бригады «Старик» батальонного комиссара Бывалого Б. Г. НАРБ, Ф. 1450, Оп. 8, Д. 34

10.                  Павлов Я.С. Репрессированный, но не сломленный /Я.С. Павлов. Старонкі ваеннай гісторыі Беларусі. [Зборнік артыкулаў] Выпуск 1 – Мінск: 1992

11.                  Минский подпольный комитет КП(б)Б (коллекция). Воспоминания Рябышева Ивана Захаровича об участии в Минском партийном подполье в 1941 – 1942 гг. Сентябрь 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 120 

12.  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Воспоминания партизана 208 партизанского отряда Василенка о Кабушкине И.К. 14 декабря 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 93 

13.                  БШПД. Материалы по боевой деятельности партизанской бригады «Старик». Беседа с работником Особого отдела партизанской бригады «Старик» Кондыба Яковом Ефимовичем 2 апреля 1943 г. НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219

14.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Стенограмма беседы с участницей Минского партийного подполья Янулис Александрой Константиновной о деятельности в подполье в 1942 – 1943 г. г. 1-й экз.  2 декабря 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 124

15.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Воспоминания Георгия Павловича Сапуна об участии в Минском партийном подполье в 1941 – 1942 гг. и пребывании в гитлеровских лагерях смерти. 1949 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 65

16.                  ЦК КП(б)Б. Беседа с заведующим Военным отделом межрайонного партийного центра подполковником Коваленко Николаем Ивановичем и помощником командира партизанской бригады «Железняк» Дьяковым Романом Аполлоновичем. 23 марта 1943 г. НАРБ, Ф. 4п., Оп. 33а, Д. 301

17.                  Минский подпольный горком КП(б)Б. Коллекция. Копия справки о Минском подпольном горкоме партии, полученной из партийного архива Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. 11.04.1983 – 26.04.1983 гг. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 206

18.                  ЦК КП(б)Б. Особый сектор. Постановления и выписки из протоколов Минского подпольного ОК, докладные, справки, отчеты и донесения руководителей партизанского движения… Октябрь 42 – сентябрь 43 г. НАРБ, Ф. 4п., оп. 33а, Д 185

19.                  Минский подпольный комитет. Особая папка. Справка «К вопросу о партийном подполье в г. Минске в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 – июль 1944 гг.) Декабрь 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д 84 

20.             Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Письмо И.К. Кабушкина родственникам его жены Петровым в город Казань из партизанского отряда. Ф. 1346, оп. 1, Д. 18 

21.                  Доморад К.И. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941-1944 /К.И. Доморад – Минск, 1992

22.                  Минский подпольный комитет. Особая папка. Справки КГБ при Совете Министров БССР по БВО, военного прокурора БВО о Минском партийном подполье. 7 марта 1957 г. – 5 января 1962 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 72

23.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 – 1944 гг. Т. 1. 1942 г. – 1959 г. Справка по архивно-следственному делу № М-644 по обвинению Сайчика Василия Ивановича. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1, Д. 105

24.                  ЦК КП(б)Б. Докладная членов Борисовского межрайонного партийного центра П. Жуковича и Т. Радюка секретарю ЦК КП(б)Б Пономаренко от 4 марта 1943 г. НАРБ, Ф. 4п., Оп. 33а, Д. 301

25.                  Минский подпольный комитет КП(б) Белоруссии. (Особая папка). Докладные записки секретаря ЦК КПБ Горбунова Т.С. секретарю ЦК Зимянину К.Т. о Минском партийном подполье; копии писем участников подполья в ЦК КПСС и ЦК КПБ, трофейных немецких документов и др. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 90

26.                  Беларусь у Вялікай Айчыннай вайне 1941 – 1945. Энцыклапедыя / Шамякін І. П. (гал. рэд.) і інш. – Мінск: Беларуская Савецкая энцыклапедыя, 1990

27.                  БШПД. Материалы боевой деятельности партизанского отряда «Смерть фашизму». Беседа со связной отряда «Смерть фашизму» в Минске Трифоновой Г.М. НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 209

28.                  База данных «Жертвы политического террора в СССР». Электронный ресурс. Код доступа: http://lists.memo.ru/index12.htm  Дата доступа: 05.03.2020

29.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Переписка с ГУК и Архивом МО СССР, КГБ при СМ БССР, Брестским облвоенкоматом по вопросу установления личности И. К. Кабушкина. Декабрь 1959 – 25 января 1960 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп.1, Д. 94

30.                  БШПД. Оперативный отдел. Докладные о деятельности подпольных организаций и отдельных подпольщиков. Письмо Наташи Лысенко Жану Кабушкину. НАРБ, Ф. 1450, Оп. 2, Д. 1250

31.                   Мінскае антыфашысцкае падполле.  / Аўт. –  укл. Я.І.Бараноўскі, Г.Дз. Кнацько, М.Антановіч і інш. – Мн.: Беларусь, 1995

32.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Письма Ивана Константиновича Кабушкина из тюрьмы Минского СД подпольщице Александре Константиновне Янулис. Март 1943 – апрель 1943 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 36

33.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Письма Ивана Константиновича Кабушкина из тюрьмы Минского СД уборщице этой же тюрьмы Фриде Носоновне Книговой. Март 1943 – апрель 1943 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 38

34.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Письма уборщиц тюрьмы Минского СД Фриды и Розы Книговых подпольщице Александре Константиновне Янулис.  Март 1943 – апрель 1943 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 40

35.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Акт графической экспертизы подлинности писем И.К. Кабушкина с тюрьмы Минского СД. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 91

36.                  Г. Д. Кнатько. Ведомство полиции безопасности и СД в Минске. Новые факты о структуре и деятельности/Кнатько Г.Д. -  Мн.: НАРБ, 2003

37.                  Минский подпольный горком КП(б)Б. Записки члена Минского подпольного комитета КП(б)Б Хмелевского Константина Иосифовича из фашистской тюрьмы гор. Минска товарищам на волю. Машинописные копии. 14 января 1943 г. – 23 января 1943 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 33

38.                  Минский подпольный горком КП(б)Б. Документы о рассмотрении в ЦК КПБ вопроса о роли И.П. Казинца и И.К. Ковалева в деятельности Минского подполья (постановления, решения, справки, письма, списки). 16 сентября 1986 – 11 сентября 1990 г. Письмо председатель комиссии по делам бывших партизан и подпольщиков при Президиуме Верховного Совета БССР И. Климова Секретарю ЦК КПБ тов. Бровикову В.И.  10 февраля 1983 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 208

39.                  Давыдова В. С. В битве за Отечество/В.С. Давыдова//Герои подполья. О подпольной борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны: сб. ст. – М.: Политиздат, 1965 – 542 л. 

40.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. Выступление Цветковой Н. Т. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75

41.                  ЦК КП(б)Б. Оргинструкторский отдел. Докладные, справки, сообщения, разведданные и стенограммы бесед с участниками подполья о состоянии гор. Минска и деятельности Минского подполья. Октябрь 42 – июль 44 г. Докладная записка Секретарю ЦК КП(б)Б т. Пономаренко П. К. члена партии Казаченка Владимира Степановича, действовавшего по заданию ЦК КП(б)Б в тылу врага с 19 августа 1941 г. по 18 ноября 1942 г. НАРБ, Ф. 4п., оп. 33а, Д. 661

42.                  Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Собственноручные показания Б.М. Рудзянко – агента «Абвера» о предательской деятельности в Минске в годы Вел. Отечественной войны. 1-й экземпляр. Июль 1950 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 66, Л. 62

43.                  Сайт «Герои страны». Электронный ресурс. Код доступа: http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=2655 Дата доступа: 18.04.2020

44.                  Официальный сайт Белорусского государственного педагогического университета имени Максима Танка. Электронный ресурс. Код доступа: https://fno.bspu.by/fakultet/istoriya-fakulteta Дата доступа: 18.04.2020
45. Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 - 1944 гг. и справки КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете. Т. 1. 1942 - 1959 г. Протокол допроса арестованного Котикова Алексей Лаврентьевича. 9 апреля 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп.1, Д. 105