Алексей Котиков

 

Первые немецкие самолеты появились над Минском около полудня 23 июня 1941 года. Как пишет белорусский историк Ирина Воронкова, в тот раз немцы сбросили бомбы только на Товарную станцию и аэродромы в Лошице (Аэропорт Минск -1) и в Слепянке (р-н улиц Столетова, Уральской, ныне этот аэродром не существует).

На следующий день, 24 июня, город бомбили с утра (9 часов 40 минут) до вечера (21.00). В этот день гитлеровцы нанесли четыре массированных удара по Минску, в каждом из которых участвовало до 50 немецких бомбардировщиков (Воронкова называет их максимальное количество – 47 самолетов во время первого, утреннего налета). Бомбили, в основном центр города, в том числе жилые кварталы, и лишь частично — окраины, где располагались промышленные предприятия. Уже в первой половине дня прекратили работу городской транспорт и магазины, вышли из строя электроснабжение и водопровод. Городские пожарные отряды с помощью жителей боролись с огнем, но только до тех пор, пока была вода. Со второй половины дня жизнь в Минске была парализована. К вечеру был уничтожен весь центр города [1, с. 14, 16 – 17].

В 20.00 (по другим сведениям, в 21.00) центральные органы власти получили приказ командования Западного фронта об эвакуации в Могилев. В ночь на 25 июня 1941 года правительство БССР, а также партийные и советские органы власти, военные штабы и руководство НКВД покинули столицу.

Минский железнодорожный узел в июне 1941 года.

В результате бомбардировок 23 и (особенно) 24 июня Минский железнодорожный узел был фактически выведен из строя: подъездные пути оказались разрушенными, а значительная часть подвижного состава уничтоженной.

В сложившихся условиях к эвакуации населения, учреждений, фабрик и заводов города, по сути дела, даже не приступили. Не успели вывезти оборудование ни одного из 332 промышленных предприятий Минска, покинуть город удалось лишь незначительной части рабочих и служащих [1, с. 21].

Точное количество отправленных 23—25 июня эшелонов из Минска неизвестно, документов об эвакуации через Минский железнодорожный узел не сохранились. Ирина Воронкова, ссылаясь на воспоминания заведующего отделом транспорта и связи ЦК КП(б)Б М. И. Сарычева, называет 50 эшелонов, отправленных в эти дни на восток. Секретарь ЦК П. 3. Калинин в опубликованных после войны воспоминаниях пишет о 10 составах, отправленных из города 24 июня [1, с. 19 – 20].  В одном из этих последних эшелонов были эвакуированы семьи партийных и советских работников, в том числе и семья самого Петра Калинина (родители и жена с сыновьями). Многие горожане пытались выйти на восток пешком или выехать на попутных машинах.  Некоторые вышли из города и пережидали бомбежки в окрестных деревнях и селах, а после их окончания возвращались в Минск [2, с. 16].

Утром 25 июня 1941 года из Минска вышел последний эшелон, на котором в эвакуацию уехали сами железнодорожники [1, с. 23].

В оккупированном Минске

Недалеко от города, на станции Седча (Осиповичское направление), руководство эшелона во главе с начальником политотдела Минского железнодорожного узла Мироновым отцепило паровоз и, взяв себе классный вагон, оформило его литерным составом и продолжило путь на восток. В числе брошенных на крохотной станции оказались начальник минского паровозного депо Федор Кузнецов, начальник отдела кадров Алексей Котиков, его заместитель, бухгалтер и, надо полагать, множество рядовых железнодорожников. 

Военный комендант станции обвинил их в том, что они поторопились с эвакуацией, что Минск будут защищать, нужно возвращаться в город, восстанавливать транспорт, паровозы, связь. Секретарь Руденского райкома партии, которому они сумели дозвониться, отдал им прямое распоряжение вернуться в Минск и продолжить работу. Котиков с Кузнецовым и несколько их сотрудников (всего шесть человек) пешком отправились назад.  

В Минск они пришли 27 июня утром. Город горел, на улицах царили паника и неразбериха. В железнодорожной больнице лежали раненые красноармейцы, для них с уцелевших железнодорожных складов вернувшиеся выделили продукты. До вечера на запасных путях они разыскали несколько паровозов, два из них успели растопить.

Так описывал эти дни Алексей Котиков в беседе с секретарем ЦК КП(б)Б, Петром Калининым, состоявшейся у него 4 декабря 1942 года в Белорусском Штабе Партизанского движения [3, Л. 147].

Его попутчик и непосредственный начальник Федор Кузнецов уточнил отдельные детали этой истории. После возвращения от Руденска в Минск они остановились на улице Чкалова, 2, в большом железнодорожном доме, в одной из квартир которого проживал Кузнецов. Ранее он успел отправить в эвакуацию свою семью и оставался один в пустой квартире. Алексей Котиков по неизвестной причине не сумел вывезти из Минска жену и малолетнего сына; его семья оставалась в Минске до освобождения города в 1944 году.

Жильцы дома № 2 прятались от бомбежек в подвале. Там же, в подвале, заночевали и они. Кузнецов, как старший по должности, высказал уверенность, что царящие в городе беспорядки и растерянность в ближайшее время будут преодолены, отметил, что командный состав возвращается на свои места и вот-вот им, железнодорожникам, будет дано указание по организации военных перевозок.

На следующее утро, 28 июня 1941 года, в город вошли немцы.

Застигнутые врасплох, они вынуждены были действовать по наитию: прокрались в контору депо и уничтожили документы отдела кадров (у Котикова был ключ от сейфа) и партбюро, а также различного рода списки, доску почета (фотографии) [4, Л. 272 – 273] – одну часть документов сожгли в паровозной топке [5, Л. 123], а другую спустили в колодцы канализации первого сектора веерного депо. С собой они взяли бланки удостоверений личности и печать, которые в дальнейшем помогут им выйти из немецкого лагеря [4, Л. 273].

2 июля в Минске был распространен приказ военного коменданта о регистрации мужского населения. Оставшиеся в городе мужчины (местные жители и беженцы) в возрасте от 17 до 55 лет (по другим данным – до 45) должны были 3 июля явиться к комендатуре, располагавшейся на улице Фрунзе. До войны эта улица называлась Фрунзенской (до революции – Госпитальной), северной своей частью она пересекала Советскую (проспект Независимости) и доходила до Широкой (Куйбышева) – почти до Оперного театра. Не явившимся грозили суровыми мерами – вплоть до расстрела.

Лагерь в Дроздах

По словам наблюдавшего издали за происходящим Василия Сайчика, комендатура располагалась в здании столовой или гостиницы, рядом с театром. Собравшихся для регистрации мужчин по домам не отпустили, их отправили сначала в лагерь за Сторожовку (около кладбища), а 5 июля перегнали в Дрозды – в устроенный на берегу Свислочи пересыльный лагерь военнопленных (дулаг). Территория его была обнесена колючей проволокой, периметр охранялся пулеметами. На первых порах собранных в лагере людей не кормили, а в подходивших к реке напиться стреляли. Позже знакомые и родственники начали приносить находящимся за проволокой кушанье и воду [6, Л. 71].

6 или 7 июля немцы отделили содержавшихся до того вместе рядовых красноармейцев от командного состава, гражданских от военнопленных, а евреев – от заключенных других национальностей.

До 20 июля местных жителей в основной своей массе освободили, еврейскую часть узников отпустили в последнюю очередь – транзитом через городскую тюрьму на улице Володарского в образованное к тому времени за Немигой гетто. Евреев инженерно-технических специальностей из лагеря увези и, как полагали выжившие, расстреляли [7, Л. 29]. Военнопленные оставались в лагере вплоть до его ликвидации – в августе и сентябре их перераспределили по офлагам (командный состав) и шталагам (рядовых красноармейцев).

Котиков, как и многие минчане, явился на регистрацию, следствием чего стало его пребывание в Дроздах. В лагере он пробыл 6 дней. Для прохождения регистрации требовались документы. Его паспорт, однако, сгорел вместе с квартирой еще во время немецкой бомбардировки Минска 24 июня. Котиков во время пожара был на работе и не смог что-либо спасти, ни вещей, ни документов. При нем оставались партийный билет (вернее, кандидатская карточка) и удостоверение железнодорожника.

Для подтверждения своего статуса гражданского лица, жителя Минска, он не мог, естественно, предъявлять партийные документы – он спрятал их в городе. Не хотел он во время регистрации показывать и удостоверение железнодорожника, поскольку оформлено оно было на должность начальника отдела кадров, что подразумевало в довоенные годы тесный контакт с НКВД и немцам об этом могло быть известно. Оказавшись в Дроздах, Алексей Котиков порвал удостоверение. Вместо него он заполнил имевшийся у него чистый бланк, указав в нем должность помощника машиниста. К этому времени немцы начали отпускать из лагеря не вызвавших особых подозрений рабочих и мастеров различных специальностей – в том числе и железнодорожников. Назвав себя машинистом, Котиков рассчитывал выйти из лагеря [3, Л. 147].

Уже после войны и частичной реабилитации, выступая 29 мая 1958 года перед комиссией ЦК КПБ, исследовавшей историю минского подполья, он рассказал, что из этого получилось. 8 или 9 июля 1941 года в лагерь приехал Флейнбаум (в некоторых документах Котиков называет его Фленбаумом, а также Пленбаумом), поволжский немец, работавший до войны на железной дороге. По распоряжению комендатуры он начал отбирать из числа железнодорожников, содержащихся в лагере, специалистов для работы в Минском депо. Всего Флейнбаум отобрал около двухсот человек. В их число попал и Котиков с его липовым удостоверением.

На следующий после освобождения день они собрались у Кузнецова (Чкалова, 2; Федор Кузнецов, как и многие другие железнодорожники, тоже побывал в Дроздах и тоже был освобожден по запросу Флейнбаума). Обсудив сложившуюся ситуацию, во избежание неприятностей, решили выйти на работу в депо, как того и требовали условия освобождения из лагеря. Устроились в разных местах [5, Л. 125]. Кузнецов вернулся на свой довоенный пост и занял должность русского шефа железнодорожного депо [8, Л. 202 (оборотная сторона)] (оно управлялось двумя руководителями; пост немецкого шефа оставался за Флейнбаумом). Алексей Котиков устроился учетчиком на угольный склад. Там он отработал месяца два, а затем перешел на нелегальное положение [5, Л. 125].

Каким образом произошло приобщение наших героев к подпольной работе сложно судить. В послевоенных воспоминаниях, в протоколах их допросов органами НКВД (а позже – органами МГБ) это трактуется ими как вполне естественная и необходимая акция для оставшихся в оккупации коммунистов. “Работая на железной дороге, я часто посещал квартиру члена ВКП(б) Кузнецова Федора Спиридоновича – начальника депо, который оставался в этой должности и при немцах.

Кузнецов в беседах со мной неоднократно высказывал мысль о необходимости организации оставшихся коммунистов железнодорожного узла для борьбы с оккупантами” [9, Л. 141], – говорил 30 декабря 1942 года на допросе в НКВД Алексей Котиков.

Их вхождение в подполье, впрочем, могло носить и более прозаичный характер – сама жизнь в оккупированном городе выталкивала многих его обитателей из среды обывателей в ряды сопротивления.

21 марта 1943 года некий Глазков А. А., его сокамерник во внутренней тюрьме НКВД в Москве (Лубянка) и, вероятно, внутрикамерный агент, сообщал своему куратору о некоторых особенностях жизни Котикова, да и других минских железнодорожников под немецкой оккупацией. В доверительных беседах с Глазковым Котиков не отрицал того факта, что в период своей легальной работы в Минске, как и многие жители оккупированного города, принимал участие в различного рода махинациях, а также спекулировал дефицитными в те времена товарами, доступ к которым железнодорожники время от времени получали в силу специфики своей профессиональной деятельности. В частности, Котиков сообщил своему сокамернику, что продавал на сторону (частным лицам) уголь с железнодорожного склада.

Время от времени он ездил на станцию Негорелое и там выменивал на продукты питания дрожжи, иглы, нитки и краску. Путь туда и обратно он проделывал не в вагоне, а на паровозе, совместно с немецким машинистом, с которым расплачивался обычно колбасой и салом.

Приходилось ему участвовать и в изготовлении, использовании и распространении фальшивых продуктовых карточек. Как заявлял Глазков, Котиков ухитрялся получать пайки в Минске по 25 карточкам, из них 15 карточек он тратил на семью, а остальные 10 раздавал товарищам.

С завистью сообщал Глазков в своем доносе о том, как роскошно жил в тот период Алексей Котиков: питался салом, яйцами и имел не снижающийся запас муки 7 – 8 пудов [10, Л. 170].

Незаконные с точки зрения оккупационных властей способы выживания, однако, неизбежно приобщали некоторую часть горожан к политическому и военному сопротивлению. С течением времени кража угля и спекуляции работников минского железнодорожного депо начинали сочетаться с мелким вредительством (засыпали толченое стекло и песок в буксы), а позже и с откровенным саботажем на рабочих местах.

Так, вероятно, к августу 1941 года из числа «… работавших в депо надежных товарищей» вокруг авторитетных с довоенных времен руководителей (Федор Кузнецов, Алексей Котиков) образовалась группа, которая вредила немцам тем, что проводила некачественный ремонт паровозов и вагонов – по словам Алексея Котикова [11, Л. 325].

К концу лета в Минске скопилось большое количество паровозов (резерв из нескольких сотен, в основной своей массе требующих ремонта). Немцы создали этот парк за счет своих мощностей, а также за счет паровозов, доставленных в минское депо с территории оккупированных стран [5, Л. 126]. За короткий срок группа Кузнецова и Котикова вывела из строя до 15 паровозов и до 100 вагонов [11, Л. 325].

Факты саботажа в депо вскоре стали очевидными для оккупационных властей. В начале августа 1941 года были арестованы Федор Кузнецов и два железнодорожника (Ницневский и Богатель) из числа рабочих, непосредственно выполнявших ремонтные работы [12, Л. 266].

Кузнецова в скором времени, однако, выпустили. Как поведал Алексей Котиков, однажды, возвращаясь с работы, он встретил его возле Западного моста (железнодорожный мост над улицей Московской, отделяет ее от ул. Мясникова) – тот как раз был освобожден из-под ареста и шел домой. На расспросы Котикова Кузнецов отвечал, что был арестован “… за саботаж в проведении ремонта паровозов … [за то], что люди, работающие в депо, саботируют работу в депо и что он этому способствует.”

К счастью, вмешался Флейнбаум, который поручился за Кузнецова, что, вероятно, решило исход дела. Факты в отношении проводимого им саботажа не были подтверждены; дней через шесть после ареста его выпустили из-под стражи [13, Л. 178 - 179].

Арестованные вместе с ним железнодорожники, а также арестованный отдельно от них начальник вагоноремонтного пункта Вадковский освобождены не были; судя по всему, их расстреляли. Позже жена Вадковского обращалась к Кузнецову с расспросами о судьбе мужа, а тот не знал, что ей отвечать: во время пребывания под арестом, он видел Вадковского лишь мельком, когда того вели по коридору здания полевой комендатуры. Вадковский не состоял в их группе и Кузнецов знал его только как начальника вагоноремонтного пункта, до войны ему с ним даже разговаривать не доводилось [12, Л. 266].  Иными словами, Вадковский если и занимался саботажем, то действовал независимо от их группы.

Такое развитие событий вызвало подозрения у следователей МГБ, допрашивавших после освобождения БССР Федора Кузнецова, Алексея Котикова и других выживших подпольщиков.

 “… как получается, что Кузнецов за все эти факты [саботажа]… к ответственности не привлекался?” – спрашивали на одном из допросов у Алексея Котикова, на что тот отвечал: “Об этом я ничего не могу сказать, но Кузнецов мне лично говорил, что он был освобожден по ходатайству Флейнбаума …” [13, Л. 179]

Надо сказать, что у Котикова в свое время имелись некоторые сомнения относительно того, как Кузнецов объяснял свое освобождение. Задолго до следователей МГБ он задал ему несколько “неудобных” вопросов. Немцы, конечно, знали, что Кузнецов состоял в партии – его довоенная должность начальника депо крупного железнодорожного узла говорила об этом. Тем не менее, на допросах их не интересовало его более чем очевидное членство в ВКП(б) – на упомянутой встрече у западного моста Кузнецов сообщил Котикову, что этот вопрос даже не поднимался. После этого Котиков прямо спросил его, “… не продался ли он гестапо, но он это категорически отверг, указывая, что был коммунистом и коммунистом останется. [Котиков] Кузнецову поверил и какого-либо недоверия [у него] к нему не было” [13, Л. 178 – 179].  

Создание горкома

К осени 1941 года их группа была, пожалуй, самой многочисленной и наиболее активной в Минске. Она была создана на крупном предприятии, во главе группы стояли авторитетные с довоенной поры люди. В 1937 году Котиков проводил аттестацию железнодорожников и знал “… душу и настроение почти каждого” из них; кто был под сомнением, того они обходили. Надежных, энергичных привлекали в свою группу [5, Л. 130]. В силу специфики их профессиональной деятельности объект приложения усилий у железнодорожников, что называется, был под рукой: учитывая даже многократно завышенное Алексеем Котиковым количество испорченных их группой паровозов и вагонов (на послевоенных допросах и собеседованиях он увеличивал это количество до 50 и даже до 100 единиц [5, Л. 127]), попытки саботажа в Минском железнодорожном депо, безусловно, предпринимались.  

Авария на разворотном кругу. Станция Минск Товарный, 1941 г.

Впрочем, даже некачественное выполнение работ вследствие низкой квалификации рабочих немцы зачастую рассматривали как вредительство и саботаж, сурово наказывая рабочих – об этом, возможно, свидетельствует и судьба Вадковского, Ницневского и Богателя.

*** 

Практически все источники по истории минского подполья наряду с действовавшей в депо группой Кузнецова – Котикова в числе первых и наиболее громко о себе заявивших называют еще несколько подпольных организаций. Так, например, 10 сентября 1959 года в Справке КГБ при СМ БССР «О Минском подпольном городском Комитете партии периода 1941 – 1942 годов» упомянуты группы, возникшие из числа бывших сотрудников Главнефтесбыта, … на кирпичном заводе, в районах Сторожовки, Серебрянки, Комаровки, на дрожжевом заводе и в гетто» [14, Л. 33]. Эти же группы упоминаются и в других документах – начиная от датированной июнем 1948 года Докладной записки заместителя министра ГБ БССР генерал-майора Ручкина заместителю министра ГБ СССР генерал-лейтенанту Огольцову С.И. [15, Л. 225] до воспоминаний многих подпольщиков.

Судя по всему, эти группы уступали «железнодорожникам» в проведении акций непослушания, саботажа, и прямого противодействия проводимым оккупантами мероприятий. Комаровская группа родилась из числа друзей, знакомых и соседей, проживавших в частном секторе на окраине города, а группа «нефтяников» состояла из бывших работников конторы Главнефтесбыта. В первые дни оккупации эти две группы не были связаны с рабочими промышленных предприятий, что ограничивало их возможности во вредительстве и саботаже; в основном «нефтяники» и «комаровцы» слушали московское радио и записывали от руки сводки о положении на фронте для дальнейшего их распространения.

Тем не менее, именно комаровскую группу и группу «нефтяников» историки называют в качестве организаторов подпольного партийного комитета: осенью 1941 года, почти одновременно, они заявили свои претензии на общегородское руководство минским подпольем.

Оказавшись в оккупации, Кузнецов, Котиков и близкие к ним по убеждениям либо даже по формальным признакам партийной принадлежности работники депо надеялись, что в Минске “… оставлено руководство вышестоящих партийных организаций и рано или поздно, все-таки связь [с ним мы] заимеем … Ждать пришлось до сентября или октября … а в октябре один железнодорожник … сказал, что читал воззвание за подписью Минского городского партийного комитета” [Л. 133].

Они предположили, что давший о себе знать комитет является горкомом, оставленным ЦК КПБ в Минске для организации сопротивления. Позже выяснилось, однако, что воззвание от имени горкома партии распространили участники комаровской подпольной группы. Как потом рассказывал ее руководитель Степан Заяц, им надоело ждать, когда же, наконец, проявит себя оставленный для работы в подполье вышестоящими органами республики Минский подпольный горком. Своим обращением они надеялись вызвать его к жизни, а если по истечении короткого времени их надежды на этот горком не оправдаются, то группа Степана Зайца предполагала и на деле взять на себя роль Минского подпольного горкома [16, Л. 106 – 107].

Служивший до 1939 года в Заславльском пограничном отряде старший лейтенант НКВД Павел Суровягин, как и многие военные, осел летом 1941 года в Минске [5, Л. 133]. Здесь он познакомился с Федором Кузнецовым, даже одно время жил у него на квартире.

Однажды, возвратившись из города, Суровягин привел с собой на квартиру к Кузнецову неизвестного человека. Он представил незнакомца, это был третий секретарь Заславльского райкома партии довоенной поры (секретарь по кадрам) Иван Кириллович Ковалев. Суровягин знал его давно, еще по работе в Заславле – будучи членом парторганизации погранотряда, он входил в состав Заславльского РК. Иван Ковалев сообщил Котикову, Кузнецову и их товарищам, что он оставлен лично секретарем ЦК КП(б)Б Пономаренко для организации подпольной работы в Минске. Он заявил присутствующим, что в городе организуется подпольный городской комитет партии, а также создается ряд низовых парторганизаций и обещал оформить в горкоме их группу в качестве парторганизации минского железнодорожного узла [17, Л. 128].

Позже Ковалев познакомил их с руководителем Военного Совета партизанского движения (ВСПД) Иваном Роговым, а также с «нефтяниками» Исаем Казинцом и Константином Григорьевым [16, Л. 106]. «Нефтяники», по словам Котикова, точно так же, как и группа Зайца претендовали на объединение подполья в общегородской подпольной организации под своим руководством. Правда, детали создания их группы, неоднократно озвученные едва ли не единственным выжившим ее участником Константином Григорьевым (в саду у Никифорова, вчетвером), не позволяют многим современным историкам рассматривать ее в качестве силы, способной подчинить себе массу едва ли не ежедневно возникавших в те месяцы таких же крохотных групп патриотов.

О том, как на деле происходило объединение минского коммунистического подполья, рассказал Алексей Котиков.

Примечание: свидетельства Алексея Котикова следует оценивать критически: содержание первых его бесед, состоявшихся сразу после выхода в советский тыл поздней осенью 1942 года с Калининым и Кравченко, а также первые, последовавшие вскоре после этих бесед допросы в НКВД существенно отличаются от сведений, данных им на более поздних допросах (1946 - 1948 г.г.) и тем более от оценок 1950-х годов.

С Казинцом он сблизился больше других, тот на первых порах курировал его подпольную деятельность. По рекомендации Казинца Котиков познакомился с одним из руководителей подполья в еврейском гетто – Григорием Смоляром. Казинец же представил его и членам подпольного горкома. Случилось это как раз в момент организационного оформления комитета: Казинец привел Котикова на одно из первых совместных заседаний «нефтяников» и комаровской подпольной организации (некоторые историки говорят, что на собрании присутствовали представители и из других групп, но надежных подтверждений этому не приводится). Как он потом напишет в своих показаниях 19 ноября 1956 года, на этом заседании произошел спор между представителями подпольных организаций. В пересказе Алексея Котикова разногласия между Комаровской группой и «нефтяниками» сводились к вопросу о том, за кем из них должна была быть закреплена роль «основного» горкома, а кто будет выполнять функцию «дополнительного», созданного на случай разгрома первого. Руководители комаровской группы Степан Заяц и Василий Жудро настаивали на том, чтобы городской подпольный партийный комитет был создан на базе их группы, а ядро, созданное Казинцом и Григорьевым, существовало в качестве дополнительного горкома на случай провала первого. Славка же (Исай Казинец) предлагал обратное, то есть, предлагал на базе их организации сформировать партийный комитет, а Комаровскую группу держать дополнительным горкомом на крайний случай [18, Л. 217].

Проблема создания и функционирования так называемого «дополнительного» подпольного комитета («Доппарткома») не является отдельным предметом для рассмотрения в настоящей работе, подробнее об этом будет идти речь в соответствующей части нашего исследования. Здесь же отметим, что интерпретация событий Алексеем Котиковым страдает довольно существенным изъяном.

Григорий Смоляр совершенно иначе истолковывает процесс создания «дополнительного» подпольного комитета. В его изложении, с инициативой его создания выступил Исай Казинец – для предостережения от возможных обвинений в узурпации, если бы оказалось, что официальное подпольное минское руководство уже существует [19, с. 43], а вовсе не в качестве «запасного» на случай провала.  Впоследствии большинство историков придерживалось предложенной Казинцом и озвученной Смоляром концепции создания «Доппарткома»: он был образован в дополнение к «законному», строго законспирированному и все еще не проявившему себя подпольному горкому, оставленному в оккупации белорусским партийным руководством [20, с. 18 – 19].

Часть исследователей позднего советского периода (Константин Доморад, Савелий Лещеня) вообще отрицает существование доппарткома, полагая, что факт создания этого эфемерного органа был выдуман единственным выжившим его руководителем Константином Григорьевым после освобождения Минска, а протоколы заседаний доппарткома и вовсе «…были подброшены в минский горком КП(б)Б в июле 1944 года … Григорьевым К.Д. [21, Л. 3]» Примечательно, что ранние высказывания Котикова по этому поводу подтверждают такую гипотезу. На допросах в НКВД – МГБ, состоявшихся в 1940-х годах, Котиков не упоминает о «Доппарткоме», и только годы спустя, в выступлении на заседании комиссии по вопросам минского подполья (1958 год) высказался в том отношении, что после ареста забыл о существовании доппарткома и вспомнил о нем только после освобождения [5, Л. 137].

***

Точные день и месяц заседания, состоявшегося на квартире Георгия Семенова (входил в состав группы «нефтяников») по улице Луговой, 5, не известны. Историки датируют встречу весьма приблизительно: концом ноября – началом декабря 1941 года [20, с. 18 – 19; 22, с. 107 – 109]. Озвученный Алексеем Котиковым конфликт «нефтяников» и комаровской группы, как представляется, в действительности заключался в банальном споре об условиях объединения подпольных групп под общим руководством.

Первоначально, вероятнее всего, рассматривался вариант подчинения появившихся к тому времени подпольных групп под руководством одной, наиболее массовой и активной организации (в интерпретации Алексея Котикова – какой комитет считать основным и какой – дополнительным). Такой вариант объединения не мог не повлечь за собой споров о том, «кто в кого войдет»: Комаровская группа в состав нефтяников, либо наоборот. 

Победы в развернувшемся споре достичь не смогли ни Казинец с товарищами, ни Заяц.  В результате родился компромисс. Как это будет показано в соответствующей части нашего повествования, минский подпольный комитет был создан путем объединения двух названных подпольных групп. При этом, из контекста высказываний Алексея Котикова видно, что объединение состоялось не путем поглощения одной организацией всех остальных, а на равных условиях: «взяли и создали единый подпольный комитет партии» [5, Л. 138], – без разделения на «основной» и «дополнительный». Правда, на выборах членов подпольного комитета «нефтяники» получили значительное преимущество. Из их числа в состав комитета вошли сразу трое – Исай Казинец, Константин Григорьев и Георгий Семенов, тогда как комаровских подпольщиков представлял в нем один Степан Заяц. Пятым членом комитета был избран Иван Ковалев – как уполномоченный ЦК. Подобное непропорциональное представительство не имело логики – если только объединение подпольных групп происходило на равноправных условиях. Впрочем, такое положение просуществовало недолго и в скором времени состав горкома пыл расширен почти вдвое – до девяти человек. Помимо «нефтяников», почти в полном составе вошедших с в состав комитета (всего в их группу входило семь или восемь человек) и чуть более многочисленной Комаровской группы, в городе к этому времени проявили себя несколько других подпольных организаций – более многочисленных и активных в сравнении с учредителями горкома. Во-первых, это, разумеется, подпольщики железнодорожного узла, и, во-вторых, образованный еще в сентябре Военный совет партизанского движения (ВСПД), состоявший из «застрявших» в тылу военнослужащих РККА (в основном – командный состав): к концу года эта организация насчитывала в своих рядах до 300 человек, готовившихся к выходу в лес для ведения партизанской борьбы с немцами.

В скором времени возникший перекос был исправлен. В декабре 1941 года (по другим данным – в январе 1942) в состав комитета включили Вячеслава Никифорова (от «нефтяников»), Ивана Рогова (от военных (ВСПД)) и Василия Жудро (комаровская группа). От железнодорожников по рекомендации Казинца в подпольный комитет кооптировали Алексея Котикова [11, Л. 325 – 326]. Тот сомневался, имеет ли он право, как кандидат в члены партии, быть избранным в состав горкома, не противоречит ли это Уставу партии. Во время голосования члены партийного комитета высказали мнение, что в условиях подполья могут быть отступления от Устава и избрали его в состав комитета [8, Л. 202 (оборот)] – в «обход» Кузнецова, который, по некоторым данным, не отличался особой активностью в подпольной работе.

Сам Кузнецов влияние подпольного горкома на низовые организации (по крайней мере – на подпольную группу железнодорожного депо) характеризовал довольно сдержанно: «Группа у нас была большая, набрали много людей, и, должен сказать, что особенно конкретного руководства не было. Был 1-2 раза Ковалев, Славка [Казинец] … Непосредственную связь [с ними] осуществлял от нашей организации Котиков, который был больше связан с городом, он непосредственно соприкасался с членами партийного комитета» [23, Л. 9]

Вопрос о руководителе минского подпольного комитета до сегодняшнего дня вызывает споры. На первых допросах в органах НКВД Алексей Котиков безоговорочно, как само собой разумеющийся факт, указывает на Ивана Ковалева как на избранного на первом заседании секретаря городской подпольной партийной организации. (см., например, протоколы допросов Котикова от 25 декабря 1942 [24, Л. 135] года, от 30 декабря того же года [9, Л. 138]). «Инициатором создания горкома был Ковалев, который имел на это полномочие ЦК. Он же утверждал состав членов горкома. Минский горком под руководством Ковалева, как секретаря горкома, провел большую работу», – читаем мы в показаниях Котикова, данных на его первом, вероятно, допросе в качестве арестованного, состоявшемся 18 декабря 1942 года [17, Л. 128 – 129].

Позднее он несколько раз поменяет свое мнение. В период работы Комиссии ЦК КПБ по вопросам минского подполья (вторая половина 1950-х) лавры руководителя подпольного горкома с момента его организации до первого разгрома весной 1942 года Котиков отдает Исаю Казинцу [25, Л. 185], а еще позже, в 1980-х годах, обращается с заявлением к первому секретарю ЦК КПБ Тихону Киселеву, в котором вновь обосновывает первенство Ивана Ковалева в этом вопросе [16, Л. 109].

Подробнее о «метаниях» Алексея Котикова и о спорах о первенстве Ковалева или Казинца в руководстве горкомом мы поговорим в соответствующей части нашего повествования. Сейчас же вернемся к деятельности подпольного горкома партии в первые месяцы его существования.

Мартовский разгром

До весны 1942 года особых событий не происходило. Главную задачу комитет видел в организации партизанских отрядов. Члены горкома подбирали и отправляли людей в возникшие вокруг Минска отряды, снабжали их медикаментами и оружием. Основной контингент для их пополнения искали среди гражданского населения Минска (особенно много людей отправили из числа железнодорожников – подпольная организация в железнодорожном депо продолжала действовать) и скрывавшихся в городе командиров РККА и бежавших из лагерей военнопленных красноармейцев. Последние две категории партизанских резервов находились в ведении Военного Совета партизанского движения (ВСПД) Ивана Рогова, Сергея Антохина и Ивана Белова, которые снабжали военных поддельными документами и выводили их из города. Исай Казинец отвечал за связи с еврейским гетто, в том числе через него осуществлялся вывод молодежи из гетто в партизанские отряды. О созданных с участием горкома и Военного Совета отрядах (отряды Воронянского, Ничипоровича, Осташенка, Никитина и др.) мы рассказывали в очерке «ВСПД. Рогов, Антохин и Белов».  Здесь же отметим следующее.

Вывод людей в отряды проходил по единому, заранее разработанному сценарию. «За каждым членом горкома был закреплен определенный район города, от которого шли связи к предприятиям, улицам и лагерям военнопленных. За каждого подобранного для отправки несли персональную ответственность люди, которые подбирали кадры и рекомендовали их горкому – во избежание засылки немецкой агентуры. 

В день прихода связного от того или иного отряда, ставились в известность члены горкома, которые готовили группу для вывода из города» [26, Л. 163]

Это была непростая задача. Бывали удачные попытки – как, например, отправка группы военных в Руденский район во главе с батальонным комиссаром Бывалым в конце декабря 1941 года (см. очерк «Жан»). Случались и неудачи.

Алексей Котиков поведал о попытке создания Ратомского отряда. На его формирование был поставлен капитан Красной Армии, окруженец Фомин. Перед выводом людей из города, ответственные за организацию отряда (Казинец, Котиков и Кузнецов) послали Фомина в разведку – подыскать место для его размещения. В оговоренные сроки они отправили в район Ратомки более 80 человек бывших военнопленных. Выходили с Грушевского поселка, Фомин должен был встретить людей за городом, но не явился в условленное место. Все 80 человек вынуждены были вернуться назад. Вскоре в город явился и Фомин. Но в Минске к этому времени (двадцатые числа марта 1942 года) уже начались аресты. На проваленной конспиративной квартире горкома Фомин был арестован [26, Л. 168], и, как утверждал Алексей Котиков, на следствии «вел себя хорошо», дал согласие работать в качестве тайного агента и из-под стражи был освобожден. Аккуратно выполнял задания гестапо, за что они ему предоставили жилой дом с обстановкой [27, Л. 184].

Мартовский разгром 1942 года минское подполье переживало тяжело. Массовые аресты в городе продолжались до апреля. В несколько дней городской партийный комитет и Военный Совет были обезглавлены. Полиции безопасности и СД удалось захватить живыми членов горкома Исая Казинца («Славка»), Георгия Семенова («Жорж»), и Степана Зайцева («Заяц»), а также все руководство ВСПД (Иван Рогов, Сергей Антохин и Иван Белов).

Вместе с ними пострадали многие рядовые участники подполья. Как сообщает Котиков, одномоментно были раскрыты несколько конспиративных квартир. После проведенных арестов там были оставлены засады. Только в одной такой засаде, устроенной в доме № 34 по улице Чкалова, немцы в течение трех дней (25, 26 и 27 марта) схватили около 60 человек, имевших неосторожность явиться по этому адресу. По официальным данным СД, опубликованным в оккупационной прессе, всего в эти дни было арестовано более 200 человек, из них было расстреляно свыше 150 и повешено до 30 человек. В числе повешенных был член горкома «Славка», расстреляны «Жорж» и «Заяц» [24, Л. 136]. Еще один член горкома, руководитель ВСПД Иван Рогов, погиб при невыясненных обстоятельствах в апреле 1942 года (его в подполье считали предателем – подробнее об этом см. в очерке «ВСПД. Рогов, Антохин и Белов»).

Достоверных свидетельств о последовавших вслед за весенними арестами событиях почти не сохранилось. Избежавшие арестов члены подпольного комитета пытались скрыться за пределами города, но не всем удалось выйти из Минска.

Алексей Котиков на допросе 18 декабря 1942 года утверждал, что после первых арестов, схваченный раньше других начальник штаба ВСПД Иван Белов бежал из СД и сумел предупредить Ковалева об опасности, но тот, никого не поставив в известность, первым ушел в пригороды и на протяжении полутора месяцев скрывался в неизвестном месте [17, Л. 129].

Многие, в том числе и сам Котиков, пытались уйти к «Дяде Васе» (к Василию Воронянскому), но далеко не всем подпольщикам удалось добраться до Логойского района, где находились базы его отряда. Василий Жудро, благодаря близким отношениям с комиссаром Воронянского Александром Макаренко первым присоединился к партизанам, но вскоре вернулся в город (как полагал Василий Сайчик, для того, чтобы убить руководителей ВСПД Рогова и Антохина), в результате чего и разыгралась драма в Пушкинском поселке: Жудро в перестрелке с Антохиным получил ранение и умер в больнице у Клумова (подробнее об этом также см.«ВСПД. Рогов, Антохин и Белов»).

Федор Кузнецов с началом арестов некоторое время еще появлялся на своем рабочем месте в депо, но потом перешел на нелегальное положение – около двадцати дней скитался по городу, почти ежедневно меняя места ночлега. Потом его разыскал связной от Воронянского и 10 апреля Кузнецов вывел 20 членов своей подпольной группы из города. Через день они были уже у Воронянского, в отряде которого насчитывалось до 160 человек, в том числе, большое количество железнодорожников, отправленных в свое время Кузнецовым и Котиковым из Минска [28, С. 246].

Несколько позже он через связных нашел скрывавшегося в городе Котикова и установил с ним переписку. В одном из сообщений Котиков написал Кузнецову, что если не насовсем, то на какое-то время тоже хотел бы уйти в партизанский отряд. За ним прислали связного, но тот – с умыслом или нет – вывел Котикова и его спутников к шоссе, с которого их обстреляла охрана. Связной бросил их и скрылся. Группа Котикова вынуждена была с полдороги вернуться обратно [5, Л. 149 – 150].

Возобновление деятельности

После случившегося члены горкома недели две или три вообще не имели сведений друг о друге. Только в середине апреля Котиков выяснил, что Никифоров (Ватик) пережидал аресты в деревне Новый Двор под Минском, а Ковалев прятался в Старосельском лесу – вероятно, в группе секретаря одного из сельских райкомов партии довоенной поры [3, Л. 148 – 148 (оборот)]. Сам Котиков  все это время скрывался в городе – сначала на конспиративной квартире на ул. Пулихова, а затем  ушел домой к своей семье (жена с малолетним сыном и сестра), проживавшей на улице Чкалова [16, Л. 111]. Из лиц посторонних этот адрес знал только Никифоров. Через несколько дней от него пришла девочка лет 12 или 13; она передала Котикову крохотный клочок бумаги, на нем – три слова: «иди за ней». Он узнал почерк Никифорова и доверился девочке. Она привела подпольщика в колхоз «Новый двор». Из одного дома навстречу ему вышел Ватик. Это произошло 14 или 15 апреля. Как оказалось, Никифоров уже несколько раз встречался с Ковалевым, который скрывался неподалеку.

Несколько дней спустя они вернулись в город. Для восстановления подпольного комитета, судя по всему, им понадобилось от двух до трех недель. За это время было проведено по меньшей мере два совещания. Протоколы на этих собраниях не велись, но о состоявшихся на них дискуссиях сохранилась информация сразу от нескольких источников. Первая встреча состоялась вскоре после их возвращения в город и носила организационный характер. Котиков датирует ее 18 или 19 апреля. Уцелевшие члены подпольного комитета (Ковалев, Котиков, Никифоров и Григорьев) собрались в Минске, на улице Заславльской [16, Л. 111], по словам Константина Григорьева, «у одного сапожника», фамилию которого он не вспомнил [29, Л. 57] (дом № 33, на границе с гетто, квартира Николая Дрозда [22, с. 116]).

Для возобновления работы подпольного комитета следовало восполнить понесенные в результате проведенных немцами репрессий потери. Сначала, как это видно из отчета минского подпольного горкома, вместо арестованных Казинца, Семенова и Зайцева (а также вместо погибших Жудро и Рогова) в состав комитета были введены Владимир Омельянюк (комаровская группа) и Дмитрий Короткевич [11, Л. 327]. Это пополнение комитета, правда, произошло не единовременно. На апрельском совещании, вероятно, в его состав был включен один только Омельянюк. Еще ранней весной горком поставил перед собой задачу издания в условиях подполья полноценной газеты. В марте было решено возобновить выпуск (пусть это и громко сказано) органа ЦК КП(б)Б газеты “Звязда”. Разразившиеся аресты не позволили реализовать задуманное, но сама идея, видимо, прельщала подпольщиков. Выпускник Коммунистического института журналистики (КИЖ) Владимир Омельянюк был введен в состав горкома явно для реализации этой задачи. Об этом свидетельствует и возложенные на него обязанности – он был назначен редактором газеты.

Затем последовал не до конца понятный демарш Константина Григорьева. При обсуждении стратегии и тактики борьбы с оккупантами, он выступил с двумя инициативами. По словам Котикова, Григорьев, единственный из присутствовавших на совещании, не поддержал утверждение Ивана Ковалева на посту секретаря подпольного горкома. Как раз в эти дни Котиков получил от малознакомого командира партизанского отряда из Барановичской области записку, в которой речь шла о предательской роли Невского (псевдоним Ивана Ковалева) в мартовском разгроме подполья. Большинство подпольщиков видело в распространении слухов об измене Ковалева провокацию немецких спецслужб, но Григорьев полагал, что опороченный пусть даже и беспочвенными подозрениями Ковалев оставаться во главе горкома не может. Он выступил на совещании с заявлением, что руководство горкомом следует возложить на более опытного и непорочного коммуниста, который смог бы лучше организовать работу подпольного комитета. Алексей Котиков считал, что в качестве такого руководителя Григорьев видел самого себя.  

Высказался Григорьев и относительно стратегии и тактики подпольной деятельности в сложившейся ситуации. По его мнению, после тяжелого разгрома, каким явились мартовские аресты, им не следует немедленно активизировать борьбу с немцами, правильнее было бы взять паузу, уйти в глубокое подполье и на протяжении нескольких месяцев не давать никаких признаков о существовании подпольного ГК.

Совещание отклонило оба предложения Константина Григорьева [16, Л. 111 – 112].

На следующее заседание подпольного ГК, которое состоялось 5 мая 1942 года [30, Л. 153], Григорьев не явился, а в июне 1942 года окончательно перестал посещать заседания комитета, хотя о месте и времени таких заседаний извещался заранее [31, Л. 192 – 193]. В последующем он самоустранился и от низовой  работы в подполье и уже не выполнял поручений горкома.

Во избежание провалов Григорьева следовало убрать, так как ему были известны все члены комитета, адреса их проживания, явки и местонахождение типографии – это азы конспирации и они были известны подпольщикам. Тем не менее, перед вынесением решения о его убийстве горком поручил Никифорову встретиться с Григорьевым и выяснить причины его самоустранения от подпольной работы.

Такая встреча состоялась, на следующем заседании комитета Ватик сообщил, что после мартовских событий Григорьев струсил и опасался ареста. Вместе с тем, зная его с довоенной поры (он работал под руководством Григорьева в системе Главнефтесбыта), Никифоров полагал, что тот не выдаст подпольщиков. Исходя из этого члены подпольного горкома проголосовали за предложение Ватика оставить Константина Григорьева в покое и не поручать ему никаких заданий [31, Л. 193].

Вместо Григорьева членом подпольного горкома был избран Дмитрий Короткевич.

С декабря 1937 г. Короткевич работал первым секретарем Заславльского РК. Правда, не долго. В сентябре 1939 года он был снят с партийной работы, так как не обеспечил «… отстройку сселившихся дворов в колхозные селения по Заславльскому району» (речь шла о процессе переселения хуторских хозяйств в процессе коллективизации на центральные усадьбы колхозов). С конца 1939 по 1940 г. работал заместителем начальника Главторга, а с сентября 1940 – директором Минского промторга [32, Л. 35].

В условиях подполья незначительные «провинности» довоенных лет чаще всего не принимались во внимание. В составе подпольного горкома Дмитрий Короткевич («Дима») занял должность заведующего организационным отделом. Отделом пропаганды руководил Вячеслав Никифоров («Ватик»).  Алексей Котиков («Глеб») возглавил военный отдел, функции которого совпадали с функциями разгромленного Военного Совета (организация новых партизанских отрядов, пополнение действующих отрядов людьми, оружием, медикаментами, обеспечение их агитационной литературой [8, Л. 203]). О редакторе «Звязды» Владимире Омельянюке («Володя») мы упоминали выше. Ну а пост секретаря подпольного горкома оставался за Иваном Ковалевым («Невский»)[11, Л. 327].

Все члены подпольного горкома жили в городе на нелегальном положении по подложным документам. Ивану Ковалеву, проживавшему ранее под именем Стрельского Ивана Гавриловича, после мартовских событий оформили паспорт на фамилию Невского, Котиков жил по паспорту Жарова, Никифоров – Тимофеева.

Руководители низовых подпольных организаций (райкомов и некоторых ячеек на промышленных предприятиях) знали их только по кличкам – «Невский», «Глеб», «Ватик», «Володя», «Дима».  

***

Спустя два дня после совещания (7 мая) в городе были проведены казни подпольщиков. Они ходили опознавать повешенных. Котиков искал Казинца. С этой целью он посетил Червенский рынок, но там его не нашли: «Славка висел на сквере около белорусского театра».

Исай Казинец. После 7 мая 1942 г.

Других знакомых им подпольщиков среди повешенных (27 человек в разных местах города) не было. Они, как полагал Котиков, были расстреляны [3, Л. 148].

Некоторое время члены подпольного комитета были подавлены гибелью Казинца и других их товарищей, находились в растерянности, хотели переждать этот момент.

Процесс восстановления деятельности подпольного горкома, тем не менее, продолжался.  В августе 1945 года Григорий Смоляр написал отчет о деятельности подпольной организации в еврейском гетто в 1941 – 1942 г.г. В этом документе он упоминает об одном из совещаний «городских» подпольщиков, которое, по его словам, готовили в гетто после мартовского разгрома подполья. Проводили собрание рядом с границами гетто – на улице Торговой (сегодня – Зыбицкая) с участием тесно связанного с городским подпольем Михаила Гебелева, инструктора Кагановичского райкома партии Минска довоенной поры. Полагая подпольный комитет разгромленным, собравшиеся планировали восстановить его деятельность, для чего решили избрать новый состав горкома вместо казненных Казинца, Семенова и Зайца. На совещании присутствовали несколько нерядовых подпольщиков, уцелевших после мартовских арестов,  среди них были Назар Герасименко (до войны – инструктор Ворошиловского райкома), один из немногих уцелевших членов Военного Совета капитан Никитин (он долгое время прятался на чердаке в Грушевском поселке, где его и обнаружили Гебелев и Герасименко) и, вероятно, Василий Иванович Сайчик (Смоляр указывает на участие в совещании подпольщика под псевдонимом «Батя» – человека старшего возраста, по национальности белоруса; почти однозначно, речь идет о Сайчике). Собравшиеся предполагали возродить горком; учитывая ошибки прошлого они планировали перевести руководство подпольного комитета и типографию за город, на базу одного из партизанских отрядов.

Это решение, однако, они не успели даже обсудить. «Во время беседы, вдруг, неожиданно, неизвестно кем извещенные, появились старые работники комитета Невский и Ватик. Они поблагодарили собравшихся за инициативу, но сказали, что нет надобности избирать новое руководство ввиду того, что в основном прежний комитет уцелел, нет только Славика (Казинца) … На этом все закончилось.» [33, Л. 79]

***

26 мая погиб Владимир Омельянюк. В этот день они отправляли из города пополнение в Сталинский партизанский отряд. Котиков готовил группу железнодорожников, за ними к вагоноремонтному заводу имени Мясникова должен был приехать грузовой автомобиль. Омельянюк привел из города на место сбора еще 5 человек. Он же готовил автомашину, но, как потом предполагал Котиков, ее водитель был связан с СД. Собравшихся схватили, но Омельянюк разгадал провокаторскую роль шофера, за что и был убит выстрелом в спину [3, Л. 148 (оборот)].

Владимир Омельянюк

Последнее утверждение Котикова не вполне соответствуют действительности.  Владимир Омельянюк действительно погиб в этот день (26 мая), но несколько позже и при иных обстоятельствах. Так, например, Василий Сайчик хоть и связывает гибель Омельянюка с этой неудачной попыткой вывода людей в партизанский отряд, но утверждает, что Володя погиб не в момент захвата немцами группы, а несколькими часами позже, на улице Советской, возле костела. Результатом же немецкой провокации у проходной завода имени Мясникова стала гибель (в перестрелке в момент захвата) 5 человек; остальные шестеро были арестованы и оказались в конечном итоге в концлагере [6, Л. 83 – 84].

На улице Советской, в доме напротив памятника Ленину, располагалась принадлежавшая городской управе аптека, заведовал которой довоенный знакомый Омельянюка Георгий Фалевич. С его помощью через аптеку подполье снабжало партизан лекарствами и перевязочными средствами. Накануне, 25 мая, связные Василия Сайчика принесли сюда шрифты, предназначавшиеся для одного из партизанских отрядов – всего около 40 касс. Почти сразу после этого связные (две девушки, Сайчик не называет их имен) были убиты на улице неподалеку от аптеки. Сайчик понял, что это – провал, прекратил дальнейшую доставку шрифтов и «… послал в аптеку Омельянючиху, чтобы она передала: будет беда». Она успела предупредить сына, но к этому времени его уже отследила СД. От аптеки за ним отправились два агента. На улице Урицкого он попытался оторваться от слежки (бросился направо в безымянный проулок), но в этот момент ему выстрелили в спину. С ним всегда было оружие, но он не успел им воспользоваться. Он упал. Его накрыли плащом, через 30 минут пришла машина и тело Владимира Омельянюка увезли, как полагал Сайчик, в СД [34, Л. 302 – 303].

Короткое время спустя здание аптеки было оцеплено, в нем произвели обыск, заведующего аптекой и ее кассира (Фалевича и Нину Ермоленко), а также других подпольщиков, имевших связь с этой явкой, арестовали. На допросах Георгий Фалевич взял на себя вину товарищей. Потом говорили, что он испытывал нежные чувства к Нине Ермоленко и спас жизнь девушке и, вместе с ней, нескольким другим подпольщикам [35, Л. 24 – 25].

После убийства Омельянюка в состав подпольного горкома ввели Константина Хмелевского.

Член ВКП(б) с ноября 1928, он имел неоконченное высшее образование и до начала войны занимал руководящие посты на хозяйственной работе в научно-исследовательском институте промышленности, Белстеклоснабжении и в Наркомлегпроме [36, Л. 58]. Константин Григорьев на своих допросах после освобождения Минска уточнял, что накануне войны Хмелевский работал начальником конного двора Минского горпищеторга, затем в должности политрука был мобилизован в РККА. В первые дни войны полк, в котором он служил, был разбит и Хмелевский вернулся в Минск.  При немцах он нигде не работал. Ссылаясь на самого Хмелевского, Григорьев утверждал, что тот приходился родственником Ковалеву. В 1941 г. Хмелевский включился в нелегальную деятельность против немцев. В подпольном горкоме возглавил особый отдел [29, Л. 57].

Постепенно подполье восстанавливало свои силы. Горком предпринял попытку изменить некоторые принципы своей деятельности, особенно в части соблюдения конспирации. Кроме того, было принято решение коренным образом изменить структурное построение подпольной организации –  горком восстановил довоенный принцип своего функционирования, основанный на принципе «вертикали»: горком – подчиненные ему райкомы – входящие в их состав низовые партийные организации на предприятиях. В соответствии с этим решением город Минск был разбит на 6 зон (Кагановичскую, Ворошиловскую, Сталинскую, Железнодорожную, Минскую-сельскую и Гетто). Короткое время спустя (в начале июля) горком преобразовал зоны в райкомы КП(б)Б во главе с секретарями: Ворошиловский райком возглавил Шугаев, Кагановичский – Крыжановский (так в документе; речь идет, вероятно, о Корженевском), Сталинский – Герасимович (или Герасименко), Железнодорожный – Матусевич, Минский сельский – Калиновский, Гетто (Тельмановский) – Гебелев. Помимо этого, Минским горкомом были созданы районные подпольные комитеты за пределами Минска – в Дзержинске и Смолевичах, а также были посланы люди для организации подпольных районных комитетов в Логойский, Червенский, Заславльский, Узденский и Смиловичский районы.

На работающих предприятиях города Минска (з-д Ворошилова, Мясникова, железнодорожный узел, обувная фабрика им. Кагановича и др.) были созданы подпольные парторганизации [11, Л. 327].

Возвращение к довоенной, бюрократической по сути, системе построения общегородской подпольной партийной организации, по мнению его руководства, должно было оградить подполье от ошибок, допущенных предыдущим составом комитета, который стоял во главе множества мелких групп, созданных по территориальному принципу. Правда, как это будет показано ниже, произведенные перемены не оградили подполье от провала. Жизнеспособность подполья, вероятно, определялась иными правилами и законами, более сложными, чем структура его построения. 

Связь с Москвой

Созданный «самоуправно», без ведома властей, минский подпольный горком не имел связи ни с белорусским партийным руководством, ни с военными. Из-за линии фронта в Минск отправлялись курьеры ЦК, прибывали разведгруппы от Генерального штаба и от органов НКВД, но они, в лучшем случае, устанавливали связь с отдельными группами, а если и выходили на след подпольного горкома, то связать его с Москвой по различным причинам не удавалось (подробнее об этом см. «Капитан Гвоздев», «Капитан Вишневский»).

Горком и сам неоднократно пытался заявить о себе Москве – по многочисленным свидетельствам (Смоляр, Котиков и др.) без связи с Москвой они не ощущали себя полноценным партийным органом власти в оккупированном городе. Часто их попытки заявить о себе выглядели довольно наивными и таили в себе угрозу для самого существования подполья. 

Так, например, в мае подполье собирало подписи под письмом белорусского народа тов. Сталину. Вполне очевидно, что эта акция не имела никакого значения для борьбы с оккупантами. Скорее она должна была засвидетельствовать «верноподданические» чувства оставшегося в оккупации населения – ну и заявить о существовании горкома, который сумел организовать сбор подписей – такая вот дань сложившимся в предвоенном СССР традициям.

Мария Осипова, выступая 7 июля 1958 года на заседании комиссии ЦК КПБ по вопросам минского подполья, довольно резко высказалась по поводу этой акции – особенно это касалось методов ее проведения.

Примечание: Осипова Мария, Герой Советского Союза, участница покушения на Генерального комиссара Белоруссии Вильгельма Кубе в сентябре 1943 года.

Текста письма Сталину от белорусского народа она не видела. Однажды в мае Алексей Котиков принес тысячи полторы собранных подписей под письмом и поручил ей от имени горкома включиться в проведение этой акции. Подписи собирались с расшифровкой фамилии, имени, отчества подписавшего с указанием его адреса и места работы. Осипова не дала согласия собирать подписи по предложенной горкомом форме и сожгла принесенные Котиковым бумаги, усмотрев в этом мероприятии опасность для подписавшихся [37, Л. 248 – 250].

Вряд ли эта акция носила провокационный характер, как это предполагала Мария Осипова, обвиняя Ковалева в подстрекательстве к ее проведению для последующей выдачи составленных списков немцам. По некоторым свидетельствам, инициатором письма к Сталину, являлся не Невский (не Ковалев), а Владимир Омельянюк. Об этом рассказала в своем выступлении на заседании комиссии ЦК рядовая подпольщица Надежда Цветкова. Подписку под письмом Сталину проводил Омельянюк Володя. «Когда это письмо писали, это могло быть [воспринято] как список для гестапо. А Омельянюк был у нас непорочный человек. Верно? Под этим письмом многие подписывались. Железнодорожники отказались, а мы, как дурачки, подписали.» [38, Л. 364]

***

Лето для Алексея Котикова выдалось богатым на события. В июле месяце ему с трудом удалось избежать ареста. В тот день (19 июля) он должен был встречаться с людьми капитана Вишневского, руководителя разведгруппы Генерального штаба Красной армии. Явка была назначена на окраине города, в конце Слонимской улицы, в районе совхоза Серебрянка. Встреча не состоялась, так как Котиков опоздал минут на 15, его задержали связные, прибывшие из бригады Никитина за медикаментами и махоркой. Возвращаясь после несостоявшейся явки с разведчиками по той же Слонимской улице, он заподозрил слежку – трое незнакомых мужчин пропустили его шагов на 50 и пошли следом. Минут 20 они старались перехитрить друг друга. Котикову удалось незаметно проникнуть в дом довоенного знакомого, некоего Кожевникова, который дал ему свою одежду. Переодевшись, он добрался до железнодорожной станции и укрылся у машиниста водокачки Федора Кирилловича Живалева (его квартира была обустроена в здании водокачки). У него Котиков провел, не выходя на улицу, две недели [3, Л. 149 – 150]. Позже супруга Живалева отнесла Кожевниковым одежду, которой они снабдили Котикова для побега, и забрала у них его пиджак и брюки [39, Л. 278].

Здесь его навестил Никифоров. Однажды приходила жена с ребенком. Для остальных подпольщиков и знакомых его пребывание у Живалева держалось в тайне. Из опыта гибели Владимира Омельянюка, которого застрелили на улице при схожих обстоятельствах, Котиков полагал, что в него агенты также выстрелят, не дожидаясь удобного момента для проведения ареста [3, Л. 150], но те промедлили.  

В июле и в сентябре 1942 года по решению горкома он дважды ходил на Палик (озеро на Березине, Борисовско – Бегомльская партизанская зона, северо-восточная часть Минской области) в отряды (а потом – бригады) Лопатина и Старика. Прибывшие из-за линии фронта, они имели радиосвязь с Москвой. Подпольный горком предпринял попытку через партизан связаться с ЦК или ЦШПД (Белорусский штаб партизанского движения в это время еще не был сформирован). Для выполнения этой задачи к партизанам были откомандированы Котиков и Жан (Иван Кабушкин), которых в качестве проводника  сопровождал на Палик и обратно в Минск Иосиф Будаев [40, Л. 21].

В конце июля они прибыли к Лопатину. Из-за неустойчивой работы его радиостанции радиопереговоры с Москвой затянулись [41, Л. 15] (к Старику радисты прибудут лишь в августе). Котикову пришлось на некоторое время задержаться у партизан. Пользуясь случаем (присутствие представителей Минского подпольного горкома), 12 августа 1942 года Василий Пыжиков (Старик) созвал совещание командного состава действующих на Палике отрядов. К нему на базу (хутор Старина севернее озера Палик) прибыли представители (командиры и комиссары) практически всех партизанских групп, базировавшихся в тех краях. Пыжиков выступил с докладом. Ссылаясь на полученные от Пономаренко полномочия, он предложил объединить разрозненные группы и отряды в более крупные формирования – партизанские бригады. Котиков от имени Минского подпольного комитета поддержал предложение Старика.

В результате на совещании 12 августа 1942 года была заложена основа для создания партизанских бригад «Дяди Васи» (майор Василий Воронянский, действовал в районе Логойска и Плещениц), «Дяди Коли» (сержант госбезопасности Петр Лопатин, его базы располагались на западном берегу реки Березина) и «Старика (Василий Пыжиков, партийный работник, батальонный комиссар; его отряд стоял на восточном берегу Березины) [42, Л. 1 – 3].

Не дождавшись связи с Москвой (со стоявшим во главе ЦШПД первым секретарем ЦК КП(б)Б Пантелеймоном Пономаренко), Котиков вернулся в Минск.

На Палике он оставил письмо в ЦК от имени горкома и текст радиограммы. Лопатин и Пыжиков обещали, что при восстановлении радиосвязи телеграмма будет передана в Москву по радио, а письмо они отправят через линию фронта с курьером.

Партизаны сдержали свое слово. Послание минского подпольного горкома в адрес ЦК КП(б)Б Василий Пыжиков 23 августа 1942 года отправил через линию фронта со связным. Оно представляло собой краткий отчет о работе горкома, и содержало просьбу прислать в бригаду «Старика» или «Дяди Коли» «тройку» Минского обкома (легального, из-за линии фронта) – для проверки деятельности минского подпольного комитета и ознакомления с ситуацией на месте. Горком сообщал также об имеющейся возможности оборудовать в Минске радиостанцию и просил для реализации этого плана выслать в его распоряжение радиста с передатчиком. «… 20 сентября с секретарем городского комитета т. Ковалевым … будем в бригаде «Старика» или «Дяди Коли», желательно, чтобы к этому времени явилась в эти бригады областная тройка» [43, Л. 53], – информировал ЦК Алексей Котиков.

Вместе с отчетом Котикова, Старик отправил в Москву и собственноручно написанное письмо Пантелеймону Пономаренко следующего содержания: “Уважаемый Пантелеймон Кондратьевич, довожу до Вашего сведения, что мне удалось связаться с Минским подпольным центром, который о своей деятельности пишет Вам короткую информацию. Направляю Вам эту информацию связным и убедительно прошу Вас ускорить командирование руководящей тройки центра и тройки для руководства Минской области. Условия для работы им будут созданы. Прошу держать со мной тесную связь и помогать мне оружием и людьми. Я приму все меры к тому, чтобы выполнить приказ вождя нашей партии тов. Сталина … С ком. приветом Владимиров. /Василий/” [43, Л. 55].

Примечание: Владимиров – псевдоним Василия Пыжикова (Старика) – так он подписывался в качестве командира партизанской бригады, а затем и дивизии.

Несколько ранее радистам Дяди Коли удалось установить связь с Москвой и отправить радиограмму Котикова. Судя по тому, что на нее пришел ответ, там проявили внимание к минскому подпольному горкому партии. Вместе с тем, в белорусском ЦК и в партизанских штабах, вероятно, не вполне понимали, кто такой Алексей Котиков и потребовали подтверждения его личности.

На это требование Глеб (под этим именем его знали в бригадах) дал вполне удовлетворительный ответ. В первых числах сентября в сопровождении Будаева и Жана он вновь прибыл на Палик. Отвечая на запрос ЦК, он, во-первых, сослался на работника ЦК КП(б)Б Сарычева, который знал его до войны, и который точно находился в Москве [44, Л. 214 – 215]. Во-вторых, Котиков указал на заместителя начальника железной дороги Никифорову (выступала в паровозном депо, в 1939 г. принимала его в партию), а также на начальника управления кадров Народного Комиссариата путей сообщения, где находилось его личное дело. Как полагал Котиков, названные лица (а также три его брата – Григорий, Владимир и Иван) также находились за линией фронта и могли подтвердить его личность [26, Л. 171].

У Партизанских комбригов (у Петра Лопатина и Василия Пыжикова), персона Алексея Котикова не вызывала сомнений, как не вызывал сомнения и тот факт, что он представляет минский подпольный горком партии. Сопровождавший его Иосиф Будаев, не последний человек в «иерархии» минских подпольщиков, коммунист со стажем, был знаком со Стариком (Пыжиковым) с 1917 – 1918 г., в том числе по участию в борьбе против кайзеровских войск в пограничной Орше (Будаев организовывал выход партизанского отряда Пыжикова в немецкий тыл) [45, Л. 29].

Второй спутник Котикова, Жан (Иван Кабушкин) имел на Палике знакомых по 1941 году. До конца декабря он работал в минском подполье с комиссаром Пыжикова Борисом Бывалым, а в феврале – апреле 1942 года был разведчиком в отряде полковника Ничипоровича, комиссаром которого являлся Николай Покровский, в описываемый период – командир одного из отрядов бригады «Старика».

Отчет Алексея Котикова и письмо Василия Пыжикова секретарь Минского обкома КПБ (базировался на Калининском фронте) Иван Климов получил 10 или 11 сентября; 14 числа он направил эти документы в ЦК КПБ, куда они поступили лишь 5 октября 1942 года (ходили по инстанциям дольше, чем чем связной Старика по немецким тылам – от Палика через Суражские ворота в Торопец).

21 октября на тексте поданного ему письма Василия Пыжикова Пономаренко наложил резолюцию следующего содержания: “1. Тов. Сергеенко: через этот отряд [отряд «Старика»] можно в Минске развернуть дело; 2. тов. Авхимович: на Минск надо уполномоченного ЦК” [43, Л. 55 – 56]. Казалось бы, дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки, недоверие к минскому подпольному горкому может быть преодолено. Увы…

Две недели Алексей Котиков и Жан ждали в бригадах у «Старика» и «Дяди Коли» представителей обкома или хотя бы радиограмму из Москвы. Ответа из Москвы, однако, не было. В двадцатых числах сентября подпольщики засобирались в Минск – готовить к выводу на Палик пополнение для партизанских бригад. Заведующий военным отделом подпольного горкома Алексей Котиков сумел убедить партизанских комбригов (Лопатина, Воронянского  и Старика) приянять под свое начало от 2500 до 3000 наполовину вооруженных бойцов, подготовленных горкомом из числа городской молодежи (по словам Котикова, одних только железнодорожников – около  600 человек) [3, Л. 149].

После выполнения этой неотложной в тех обстоятельствах задачи, дней через 10 – 15, Котиков планировал возвратиться в партизанскую зону.

Первый арест и побег

Они вернулись в Минск 26 сентября, около 5 часов вечера. К партизанам подпольщики ходили, как правило, при оружии, но в городе действовали по-другому. У них были надежные документы (у Котикова – на имя Жарова Евгения Владимировича), во время частых облав это помогало лучше, чем револьвер. Не подозревая, что в эти дни в Минске уже начались аресты (24 или 25 числа был схвачен Вячеслав Никифоров – Ватик), он зашел на надежную конспиративную квартиру к Островскому (Беломорский тупик, Комаровка) и оставил у него в сарае личное оружие [26, Л. 186].

Жан отправился по своим делам, а Оля, проводница из бригады Лопатина, ночевала на квартире у Василия Сайчика (Пушкинский поселок, в районе современной улицы Кузьмы Чорного). После их ухода Алексей Котиков отправился на Комаровский рынок купить табаку. Возвращаясь обратно по Цнянской улице, он случайно встретил идущих из бани Ивана Ковалева и секретаря Ворошиловского райкома Николая Шугаева. Для разговора они зашли на ближайшую конспиративную квартиру (Пугачевская улица, Николай Богданов). Котиков рассказал Ковалеву о том, что договорился с партизанами о выводе к ним пополнения и уточнил, что Лопатин, Воронянский и Пыжиков готовы принять до 3000 человек. Людей готовили секретари райкомов, поэтому дальнейшее руководство операцией взял на себя Ковалев. Он должен был известить райкомы о сроках (15 – 20 дней) и о порядке выхода людей из города [46, Л. 337].

Переночевав у Островского, утром 27 сентября Котиков ушел в Пушкинский поселок к Василию Сайчику. Вечером, уже под покровом темноты он отправился на очередную конспиративную квартиру на улице Карла Либкнехта – там у него была назначена встреча с Никифоровым. До Комаровки его провожал Сайчик, дальше он шел один. На Комаровском болоте зашел в столовую поужинать; на выходе из столовой, примерно в восемь часов вечера он был арестован. «Брали» его люди в форме шуцполиции (местная белорусская полиция), как утверждал Котиков – человек 15 или 17. При задержании его избили до потери сознания, а потом затащили в ближайший полицейский участок на Логойском тракте [46, Л. 337]. Отдельные подпольщики утверждали, что в столовой Котиков употреблял спиртное, у него, что называется, «развязался язык», он чересчур откровенно заговорил об особенностях жизни в оккупации и призывал присутствующих к сопротивлению врагу - об этом в частности упоминает Иван Новиков в своей повести о минском подполье. Находившийся в помещении столовой агент-осведомитель, в задачу которого входило посещение многолюдных мест для выявления нелояльных режиму лиц, вызвал полицию.  Как видим, его задержание могло носить случайный характер. В этом случае вполне логичным выглядело и препровождение Котикова в полицейский участок, а не в СД, куда его отправили только после того, как у полицейского начальства возникли подозрения относительно ранга попавшего в их сети подпольщика.

На допросе, состоявшемся в апреле 1957 года (в начале процесса реабилитации подпольного горкома), уже очень серьезно путаясь в датах и событиях, Константин Григорьев поведал свою версию произошедшего.

Вскоре после первых арестов, проведенных осенью 1942 года, были схвачены жена Котикова с ребенком (два года и два месяца) и его сестра, проживавшие в Минске по Койдановскому тракту № 52 или 58 (так по-старинному Григорьев назвал Чкаловскую улицу, сегодня - ул. Чкалова). Спустя несколько дней в этом районе появились листовки, которые, как он утверждал, ему довелось читать лично. В листовках немецкие власти объявляли об аресте семьи большевика-подпольщика Котикова и призывали соседей и знакомых выдать его за вознаграждение. Самому Котикову предлагалось сдаться оккупационным властям, в этом случае гарантировалось освобождение его семьи.

Далее Григорьев утверждал, что жена Котикова с ребенком и его сестра вскоре после появления листовок действительно были выпущены из-под стражи, и тогда среди населения и среди подпольщиков пошли упорные слухи, что Котиков сам, добровольно, явился в гестапо и за услуги немцам добился освобождения своей семьи [47, Л. 76].

Другие источники не подтверждают озвученное Константином Григорьевым предположение (по крайней мере, мы таких свидетельств не обнаружили). Кроме того, его рассказу противоречит хронология происходивших событий. Принимая во внимание вполне доказанный факт, что Алексей Котиков был арестован 27 (самая крайняя из называемых в источниках дат – 28) сентября, предположение о его «явке с повинной» не выглядит убедительным: Григорьев, еще раз отметим, путаясь в датах, все же недвусмысленно говорит, что семью Котикова схватили спустя несколько дней после первых арестов в городе, а листовки с предложением Котикову сдаться властям были распространены еще через несколько дней после этого [47, Л. 76]. Осенний провал минского подполья, как известно, начался в двадцатых числах сентября 1942 года – одним из первых был схвачен Вячеслав Никифоров (Ватик), Котиков датирует его арест 24-м или даже 25-м сентября [3, Л. 149]. Если Константин Григорьев не запутался в своих утверждениях, а мы не ошиблись в наших подсчетах, то получается, что близкие Алексея Котикова не могли быть задержаны ранее 26 или 27 сентября, а листовки в районе их проживания не могли быть распространены до 28 или 29 сентября, что делает добровольную сдачу врагу Алексея Котикова маловероятной.

Сам Котиков лишь однажды упомянул о возможном использовании семьи для его розыска и ареста. В объяснительной записке об обстоятельствах своего побега из минского СД он отмечал: «В процессе допросов [в СД] мне было сказано, что … была известна квартира, где проживает моя семья и что я не был схвачен раньше, потому что не я посещал семью» [46, Л. 338]. И месяцем позже, на допросе в НКВД он еще раз затронул вопрос использования его близких в оказании давления на него. Обер-лейтенант Бенедикт (в некоторых документах эта фамилия озвучивается как Венедикт, а также Веденикт и Бедекинт, но это, вероятно, объясняется погрешностями при стенографировании его показаний), который вел его дело в минском СД, уговаривал его оказать содействие немецким органам безопасности в разгроме подпольных большевистских организаций и партизанских отрядов, за что гарантировал спасти жизнь ему самому и его семье.  В случае согласия и выполнения полученных заданий, следователь обещал отправить его с семьей в Германию [17, Л. 131]. Это предложение Бенедикта, однако, последовало уже после ареста Котикова, и, следовательно, не могло быть причиной его явки с повинной.

Ни на одном из допросов в органах НКВД/НКГБ/МГБ в 1940-х годах Алексей Котиков не упоминает о добровольной сдаче немецким властям в обмен на освобождение близких ему людей – и это при том, что на тех же допросах он был вынужден «признать» целую череду нелепых по своей сути обвинений (подробнее об этом речь пойдет ниже).

Исходя из сказанного, в дальнейших наших рассуждениях мы будем придерживаться озвученной выше версии его случайного задержания в столовой на Комаровке.  

28 сентября утром за ним приехали из СД. Его заковали в наручники и на легковой машине отвезли в университетский городок, где размещались службы СД. Сразу по прибытии Котикова отправили на допрос. При себе у него был паспорт на фамилию Жарова, но следователя интересовало его настоящее имя. Он держался, не называл себя. Его уличали агенты, преследовавшие его в июле месяце на Слонимской улице, но он отрицал свою причастность к тем событиям. Через некоторое время у него была очная ставка с неким железнодорожником, завербованным специально для его розыска. Тот опознал Котикова, но он продолжал стоять на своем и называл себя Жаровым. Наконец, в кабинет к следователю привели Ватика, который назвал его настоящую фамилию [3, Л. 150 (оборот)]; Котиков, в свою очередь, опознал его как Никифорова. Много лет спустя, уже после войны он уточнил, что очная ставка с Ватиком проводилось два или три дня спустя после его ареста – и не в здании СД, а в тюрьме на ул. Володарского, куда его перевели после первого допроса. Эта процедура длилась две или три минуты. Котиков не вспомнил, кто первым назвал друг друга – он Никифорова, или наоборот, тот назвал его настоящую фамилию. После опознания его вновь отвезли в СД [48, Л. 150].

В тот же день, ближе к вечеру, допрос продолжился. На этот раз следователя интересовал вопрос его знакомства с Ковалевым Иваном Гавриловичем. Котиков отрицал такое знакомство.

Тогда следователь СД Бенедикт показал ему схему структурного построения городской подпольной организации. На схеме были обозначены руководство подпольного горкома в лице секретарей Ковалева и Казинца и рядовые его члены, среди которых значились не только Котиков, Никифоров, Короткевич и Хмелевский, но и погибшие в результате весенних событиях Зайцев, Семенов, Рогов и Жудро, Омельянюк, а также отошедший от дел Григорьев. 

Ниже на схеме были обозначены подпольные райкомы (все шесть) и стоявшие во главе них секретари. 

Убедившись, что немцы располагают полными данными о горкоме и предполагая в дальнейшем совершить побег, Алексей Котиков «… встал на путь предательства и согласился работать на немцев» [49, Л. 177 – 178].

От него потребовали выдачи работников горкома и райкомов, и он назвал три адреса – квартиры Василия Сайчика в Пушкинском поселке и Николая Шугаева на Пугачевской улице, а также место расположения явочной квартиры для связных, приходивших в Минск из партизанских отрядов (Беломорская, 146). Подписав документ о сотрудничестве, Котиков вынужден был участвовать в арестах приходивших по этим адресам подпольщиков: приводил туда агентов СД и опознавал находившихся там людей [17, Л. 131]. 

Сначала он поставил под удар квартиру на Беломорской. Возвращаясь с Палика, они принесли в Минск 6 магнитных мин и 10 термитных шашек. Котиков спрятал их у Будая (Будаева) Владимира (двоюродный брат Иосифа Будаева), проживавшего по этому адресу. После завершения допроса ему надели наручники и ночью на автомашине повезли на Беломорскую. Мины и термитные шашки, как и ожидалось, были найдены в погребе во дворе, но сам Владимир Будай успел выпрыгнуть в окно и, таким образом, избежал ареста (позже об этом рассказал Котикову Иосиф Будаев) [48, Л. 152].

Василия Сайчика и ночевавшего у него Жана в Пушкинском поселке они не застали, но в его квартире были арестованы связная из бригады «Дяди Коли» Ольга Курильчик (пришла с Палика вместе с Котиковым и Жаном) и Сергей Благоразумов – секретарь подпольного горкома комсомола, участвовал в выпуске «Звязды» [46, Л. 338].

3 или 4 октября 1942 года (по другим данным - 27 сентября) он вынужден был участвовать в задержании секретаря подпольного горкома Ивана Ковалева. На двух автомашинах в сопровождении пяти агентов они выехали на его арест. Не доезжая до Пугачевской, спешились и прошли к названному Котиковым дому. Вошли все сразу, но в помещении застали только хозяина,  старика Богданова. Агенты СД запретили ему выходить из квартиры и стали ждать. Спустя непродолжительное время вошли Ковалев, Шугаев и сын Богданова. Вошедшим скомандовали: «Руки вверх!», произвели личный обыск, посадили в автомашины и доставили в университетский городок в здание СД [14, Л. 54].

Потом следователь Бенедикт устроил ему несколько очных ставок с задержанными без его участия подпольщиками. Котиков опознал связную горкома с партизанскими отрядами «Тетю Нюру» (Анна Ширко), а также связную партизанского отряда Лунина (отряд Штурмовой) «Асю» и хозяйку конспиративной квартиры горкома «Надю». 

В деревне Прилепы (Логойский район) существовала строго законспирированная квартира – своего рода связующее звено между минским подпольем и партизанскими бригадами на Палике. На очной ставке с хозяйкой этой квартиры Алексей Котиков отрицал свое знакомство с ней как с подпольщицей, но подтвердил, что по пути на Палик дважды ночевал у нее в Прилепах [17, Л. 131].

6 или 7 октября, его и связную «Дяди Коли» Ольгу Курильчик на автомобилях вывезли по Логойскому шоссе в сторону Борисова. Котиков опасался, что их везут на расстрел, но, как потом выяснилось, колонна из 5 или 6 легковых автомобилей двигалась в местечко Мстиж (сейчас это Борисовский, а в те годы – Бегомльский район).  Двумя днями ранее там был разгромлен продвигавшийся из-за линии фронта отряд, сопровождавший партийное руководство для Минского подпольного межрайкома партии (базировался в Червенском районе). Во время боя был пленен один из командиров этого отряда – в СД его считали командиром бригады (Петром Лопатиным?). Котиков и Ольга Курильчик должны были его опознать. 

«Когда меня с ним поставили на очную ставку, то он оказался для меня неизвестным, после чего я был увезен обратно в Минск» [46, Л. 338], – так Алексей Котиков подвел итоги этой поездки.

Допросы в СД продолжались до 18 октября. "Вытянув" из Котикова максимум сведений, Бенедикт, вероятно, остался недоволен их количеством и качеством и перешел к активной фазе его разработки. Он предложил Котикову принять участие в готовившейся против партизан Палика операции. В СД планировали использовать авторитет этого высокопоставленного минского подпольщика среди командования базировавшихся в тех местах партизанских бригад.   

Первой к разгрому намечалась бригада «Дяди Коли». Она стояла в лесах на западной окраине Паликовских болот, что делало ее уязвимой для внезапного нападения со стороны Минска.

Главная роль в операции отводилась Котикову. Вместе с Ольгой Курильчик они дали согласие привести в бригаду «Дяди Коли» под видом пополнения подготовленную в СД спецгруппу (200 человек из числа русскоговорящих – последнее условие определяло успех операции).

Затем Котиков, как член горкома, должен был созвать командный состав бригады на совещание, подставив его тем самым под удар спецгруппы.  Планировалось, что после расправы над командованием, Котиков возьмет руководство бригадой в свои руки. Обезглавленные партизаны, как полагали в минском СД, не смогут оказать сопротивления проникшему в лагерь «спецназу» и будут истреблены либо пленены [46, Л. 340].

В случае успеха подобным же образом (с участием Котикова) планировалось ликвидировать бригады «Дяди Васи» и «Старика» [17, Л. 132 – 133].

Пока шла подготовка операции (переводчик СД сообщил ему, что в эти дни шло  формирование спецотряда [3, Л. 151]), Котикову не позволили сидеть без дела. Он получил задание содействовать розыску и задержанию Константина Хмелевского, последнего из членов горкома, остававшегося на свободе, а также заведующего подпольной типографией Василия Сайчика и руководителя группы по борьбе с провокаторами Жана (Ивана Кабушкина). На протяжении трех дней несколько агентов СД водили его по городу, однако, никого из интересующих СД лиц встретить им не удалось [17, Л. 133].

В первый день, 21 октября 1942 года его сопровождали пять агентов СД из числа латышей и эстонцев. Он выбрал те улицы города, на которых точно не мог встретить никого из знакомых. Вел себя послушно, старался притупить бдительность своих соглядатаев.

22 октября его повели три агента, два латыша и один эстонец. В этот день у него была полная возможность скрыться, однако бежать без оружия он не решился. Ему нужно было разыскать Островского, у которого он оставил свой револьвер. Переходя по пешеходному мосту железную дорогу возле пассажирского вокзала, Котиков на некоторое время ускользнул из поля зрения агентов и забежал к знакомому подпольщику-железнодорожнику Сокольчику на Борисовской улице (сегодня не существует; располагалась в районе современной Могилевской ближе к Володько и Маяковского). Дома он его не застал. Перейдя пути через Червенский рынок, зашел к машинисту водокачки Живалеву, который сообщил ему, что Островский переменил место жительства и переехал на ул. Провиантскую (часть современной улицы Захарова от ул. Румянцева до железной дороги), но сохранил его револьвер.

Котиков опасался реакции латышей на свою длительную отлучку, но те, похоже, почувствовали облегчение, когда он сам вышел им навстречу, расположив таким образом их к себе [46, Л. 340].

Эти же агенты повели его по городу и на следующий день. Бенедикт был недоволен отсутствием результата, возможно он даже заподозрил Котикова в своего рода «саботаже», так как пригрозил вернуть его в СД для допросов, если хождение по городу будет оставаться бесплодным.

Как обычно, опекаемый агентами Котиков шел впереди, наученные случившимся днем ранее инцидентом латыши держались рядом. Они шли по Красноармейской. За парком культуры и отдыха имени Горького его конвойные повернули на улицу Пулихова и зашли в пивную. Котикова, естественно, агенты вынуждены были взять с собой.

Они заказали самогон («из-под полы», так как легально он в городе не продавался); ему тоже налили рюмку. Спустя минуту Котиков попросил вывести его в уборную. Один из латышей вышел с ним на улицу и остался ждать у входа в заведение. Котиков направился в сторону уборной, а потом побежал дворами между сараями. Было ли преследование, стреляли в него или нет, он не помнил, настолько сильно был возбужден [50, Л. 224].

Завернув на Слесарную, Котиков добрался до Провиантской, к Островскому и, захватив оружие, вышел на Логойский тракт, откуда вел кратчайший путь на Палик – по знакомому ему маршруту через Логойский и Смолевичский районы. 

Второй арест.

Удачный побег не решал проблем Алексея Котикова, он даже некоторым образом усложнял его положение, дальнейшие перспективы представлялись неясными. Казалось бы, он имел возможность оставаться в Минске: «… отсиделся бы … на чердаке и потом начал бы работать [в подполье]». Загадочное его освобождение из-под стражи, однако, могло вызвать недоверие у остававшихся на свободе подпольщиков. «… раз вырвался из гестапо, значит завербован» [3, Л. 151], – так, полагал Алексей Котиков, воспримут его побег бывшие товарищи по подполью.

Действительно, поверить в его непричастность к провалу горкома, вряд ли кто мог. В тюрьме на Володарского из одной камеры в другую передавались свидетельства об очных ставках с Алексеем Котиковым – хорошо выглядевшим, в приличной одежде и с отсутствием явных следов истязаний: он раз за разом признавал выставленных на опознание арестантов в качестве подпольщиков.

Сидевший в одной камере с членами подпольного горкома Ковалевым, Хмелевским и Короткевичем рядовой подпольщик Георгий Сапун вспоминал после войны их рассуждения насчет того, кто повинен в провале подполья. Подпольщики полагали, что что первыми (в одну ночь) были арестованы Ковалев, Шугаев, Сержанович, Никифоров и ряд других, которых Сапун не знал. Алексей Котиков к моменту их ареста находился уже в СД, там они его встретили, когда их доставили в университетский городок. (Это ошибочное суждение – сегодня ни у кого из историков не вызывает сомнения, что первым из членов горкома был арестован Вячеслав Никифоров – Е. И.)

В разговорах между собой (в присутствии Георгия Сапуна) они рассказывали друг другу, что Котик присутствовал на допросах и разоблачал их. Перед ними вставал сложный вопрос – был ли он арестован случайно, провалившись на чем-либо, и потом, не выдержав зверских пыток, выдал остальных, или же он изначально являлся провокатором? Дать однозначный ответ на этот вопрос они так и не смогли. Правда, некоторое время спустя заключенные узнали о побеге Котика из-под наблюдения агентов СД, и это усилило их подозрения [51, Л. 98 – 99].

Спасение виделось в выходе из города. Алексей Котиков решил уходить на Палик – там стояли бригады, с командованием которых он был знаком еще с августа месяца.

До Палика он добрался быстро – 25 октября его уже допрашивали в бригаде у «Дяди Коли». Котиков рассказал ее командиру Петру Лопатину о своем аресте, о допросах в СД и о том, что он не выдержал многодневных пыток и выдал нескольких подпольщиков, в их числе и связную бригады Ольгу Курильчик. При этом он, вероятно, рассчитывал, что информация о готовящейся в Минске операции против бригады сыграет роль своеобразной индульгенции и избавит его от полагавшегося в аналогичных случаях расстрела. Котиков сообщил Лопатину, что к участию в нападении на партизан была привлечена и Ольга Курильчик, которая могла привести немцев на базы бригады и завершить задуманную в СД операцию без его участия. (Такая операция против партизан, как известно, не состоялась, а Ольга Курильчик в скором времени была повешена в Минске [52, Л. 117].)

У Лопатина ему не поверили. Разбираться с обстоятельствами его дела, впрочем, там тоже не стали. Дядя Коля сообщил о Котикове в Москву и, вероятно, получил распоряжение отправить его через линию фронта [8, Л. 204 (оборот)].

Это было горестное для него решение. В Минске оставалась его семья – жена, двухлетний сын и сестра.  Еще летом Котиков пытался пристроить их в партизанский отряд, но безуспешно: «… кто возьмет с ребенком?» Он организовывал отряды, помогал им оружием и медикаментами, но жизни отряда не видел. Позже, в августе, когда он поближе познакомился с укладом жизни в партизанских бригадах, он сам передумал отправлять жену на Палик [3, Л. 149]. Близкие Котикова остались заложниками в Минске. После его побега они были арестованы. 5 месяцев их продержали в тюрьме на Володарского. Его жена к моменту ареста была беременна, их дочь родилась в тюремной больнице [8, Л. 205, 206]. Как сообщала после войны Надежда Цветкова, сестра Котикова одно время находилась в одной камере с ее мужем и с Иваном Ковалевым. Вместе с Анной Ширко (связная горкома «Тетя Нюра») Котикова ухаживала за избитым до полусмерти секретарем подпольного горкома – перевязывала его после ежедневных допросов [38, Л. 362]. 

Выход в советский тыл надолго отрывал Алексея Котикова от родных и близких; впрочем, оставаясь на Палике, он тоже ничем не смог бы им помочь. Ко всему прочему, решение об эвакуации в советский тыл не могло быть оспорено никем из участников тех событий. 

За несколько дней до него в бригаде Лопатина появилось еще несколько активных участников минского подполья – Иосиф Будаев, Василий Сайчик и Владимир Казаченок. Их вывел из Минска Иван Кабушкин. Для непростого перехода по немецким тылам Лопатин сформировал специальную группу, в состав которой вошли не только подозрительные минские подпольщики, но и несколько гражданских лиц и раненых бойцов «Дяди Коли» и «Старика» – всего 27 человек.  Владимир Казаченок утверждает, что руководство группой было поручено ему, но это не точно: скорее всего за линию фронта их выводил опытный проводник из числа партизан «Дяди Коли» или «Старика». В пути следования группу сопровождало вооруженное охранение. 

Из бригады вышли 30 октября 1942 года. Брешь в линии фронта в районе Суража (Суражские или Витебские «ворота») с 25 сентября была закрыта, но, несмотря на это, 18 ноября без особых проблем в районе деревень Понизовье – Тимохи они вышли в советский тыл [53, Л. 47; 54, Л. 156 (оборот)].

24 ноября 1942 года Котиков составил и передал в ЦК КП(б)Б отчет о работе Минского подпольного комитета со дня его организации (согласно позднейшим его утверждениям, по требованию соответствующих инстанций и лиц он переписывал отчет несколько раз [55, Л. 35]; помимо Котикова, документ подписали Владимир Казаченок и Василий Сайчик, но это, скорее, для массовости, «за компанию» с Котиковым, так как они не входили в состав горкома) [11, Л. 324 - 336].

27 ноября Алексей Котиков написал для ЦК еще один отчет - «Обстоятельства, при которых я был арестован и совершил побег» [46, Л. 337 – 340].

Выше мы неоднократно цитировали эти документы.

Наконец, 4 декабря 1942 года в Торопце с ним беседовал второй секретарь ЦК КП(б)Б, начальник Белорусского штаба партизанского движения, бригадный комиссар Петр Калинин [3, Л. 147 - 153]. Стенограмму этого собеседования мы также использовали в качестве источника для рассказа о событиях 1941 – 1942 г. в Минске.

Здесь же отметим следующее. Алексей Лаврентьевич Котиков не мог не отдавать себе отчета в том, что с момента, когда он принял решение покинуть Минск, содержание нависающей над ним опасности в значительной степени изменилось. Мы уже отмечали, что он не скрывал своей слабости – ни перед помогавшими ему подпольщиками (беседа с Живалевым в момент побега), ни у партизан на Палике (допрос у Лопатина) – и готов был нести наказание за совершенное. Однако, уже на Палике стало очевидно, что его добровольное решение предстать перед партийными и государственными органами власти с покаянием влекло за собой более серьезные обвинения, чем выдача в оккупированном Минске нескольких подпольщиков.

Судя по вопросам, которые ему задавал Петр Калинин, партийное и партизанское руководство видело в нем не слабого человека, запутавшегося и не выдержавшего пыток, а коварного врага, немецкого агента, перешедшего линию фронта для выполнения тайного задания, полученного в Минском СД.

 «Если бы я имел задание, я пришел бы и сказал об этом. У меня хватило бы на это мужества … Я чувствовал [что мне могут не поверить] и дорогой [с Палика] спрашивал себя: почему я не застрелился? … Лучше бы мне было покончить с собой» [3, Л. 152 – 153], – на такой эмоциональной ноте закончил Котиков свою беседу с Калининым. Судя по всему, уже по пути на Большую землю, он убедился, что ему не простят.

В день его беседы с Калининым, 4 декабря 1942 года, начальник Центрального штаба партизанского движения Пантелеймон Пономаренко отправил в адрес заместителя Наркома внутренних дел Союза ССР Абакумова имевшиеся в его распоряжении документы о событиях в Минске с сопроводительным письмом следующего содержания:

«Направляю Вам отчет о работе Минского подпольного комитета, а также телеграмму тов. Сацункевича – секретаря Минского обкома КП(б)Б, находящегося в тылу.

Из этих материалов видно, что член Минского подпольного горкома Котиков является агентом гестапо.

Полагаю целесообразным его арест и ведение следствия. Котиков в настоящее время находится в пути из Торопца в Москву.

Для сведения сообщаю, что указываемый Котиковым подпольный горком, членом которого он состоял, не является оставленным нами для подпольной работы и не включал в себя ни одного человека, известного нам и оставленного для работы в тылу. Весьма возможно, что этот подпольный горком был подставным для выявления и арестов оставленного для работы партийного актива …

Имеющиеся у нас материалы по этому вопросу в ходе следствия могут быть представлены» [56, Л. 258].

6 декабря Котиков прибыл в Москву. В этот же день его вызвали в НКВД и после формальной беседы арестовали. Его дело вел начальник 2 отделения следственной части Управления особых отделов НКВД СССР старший лейтенант госбезопасности Иван Игнатьевич Бабич. С первых допросов Котикову стало ясно, что следствие лишь в незначительной степени интересует факт его личной измены. Скорее для порядка Бабич вынудил Котикова признать несколько большее число выданных им подпольщиков, чем это было на самом деле, и перешел к основной части действа.

В процитированном выше письме Пантелеймона Пономаренко Абакумову ясно просматривается его «негласная» просьба (рекомендация) о том, в каком направлении следовало бы вести дело: оно должно было показать провокационный характер «подставного» подпольного горкома в Минске. В этом отношении следствию повезло. В его распоряжении оказался Алексей Котиков – второй человек в руководстве минского подпольного комитета.

Правда, для того, чтобы добиться от него подтверждения провокационной сущности Минского подпольного горкома требовались более-менее серьезные свидетельства. Для их получения следствие привлекло командира партизанской бригады Николая Никитина.

Его бригада была сформирована при активном участии заведующего военным отделом горкома Алексея Котикова – по его распоряжению в мае 1942 года Николай Никитин отправился в Узденский район с задачей объединить в партизанский отряд скрывавшихся в тамошних лесах окруженцев. К осени на основе созданного им отряда была сформирована партизанская бригада, которая насчитывала в своем составе около 700 бойцов. Это партизанское формирование прославилось не только многочисленными стычками с немцами и полицейскими гарнизонами (72 боя за неполных пять месяцев – с июня по октябрь), но и чересчур широко распространенной партизанской вольницей, сделавшей бригаду Никитина узнаваемой по обе стороны фронта. В октябре Никитин вывел бригаду в советский тыл, был хорошо встречен в БШПД (в то время многие его службы базировались на Калининском фронте); потом его вызвали в Центральный штаб партизанского движения в Москву, где он и был арестован 3 декабря 1942 года прямо в кабинете у Пономаренко (так утверждал впоследствии сам Никитин) [57, Л. 7 – 8].

Суть предъявленных ему обвинений была сформулирована следующим образом: попав в 1941 году в плен, он был завербован германской разведкой для предательской деятельности. Командуя созданной по инициативе немецких спецслужб бригадой, Никитин, в целях дискредитации партизанского движения, организовывал ее силами убийства и грабежи мирного населения, а также поджоги целых деревень [58, Л. 3].

Дело Никитина вел заместитель начальника отделения 2 отдела УОО НКВД СССР лейтенант ГБ Герасимов Алексей Акимович, который вынудил его очернить подпольный горком как провокационный, а его руководство (в том числе и Котикова) как провокаторов и «самозванцев». Об этом чуть позже Никитин рассказал Котикову. 

В один из дней января 1943 года – во время следствия – они встретились во внутренней тюрьме НКВД (Лубянка), явно неслучайно: на некоторое время их поместили в одну камеру. Никитин признался, что дал против него показания – заявил, что сформировал лжепартизанскую бригаду по заданию немецкого агента – заведующего военным отделом горкома Алексея Котикова. При этом Никитин утверждал, что был поставлен следователем в такие условия, что только оговор мог сохранить ему жизнь.

«Уличенный» показаниями Николая Никитина, в скором времени не выдержал и Котиков. На очередном его допросе, состоявшемся 30 декабря 1942 года, присутствовал начальник Следственной части Управления особых отделов НКВД СССР майор госбезопасности Павловский Борис Семенович. Вдвоем с Бабичем они, что называется, дожали подпольщика. 

«Признавшись в преступных связях с германской разведкой, вы не показали, однако, о своей провокаторской работе в Минском подпольном комитете партии, членом которого состояли длительное время. Предупреждаем, что, если вы не приступите к изложению правдивых показаний о всех совершенных вами преступлениях, следствие будет изобличать вас», – вежливо, как и полагается в присутствии большого начальства, приглашал Бабич Котикова к диалогу.

На что сломленный уже член минского подпольного горкома Алексей Котиков отвечал: «Прежде всего, я должен признать, что Минский подпольный комитет партии создан не без участия гестапо и возглавлялся ставленником немцев Ковалевым Иваном Кирилловичем – бывшем вторым (на деле третьим – Е. И.) секретарем Заславского райкома КП(б)Б» [9, Л. 138].

Это было, вероятно, первое задокументированное свидетельство о существовании в Минске «подставного» подпольного партийного комитета. Противостоять высказанному вскользь мнению Первого секретаря ЦК КП(б)Б и начальника ЦШПД Пантелеймона Пономаренко Котиков, конечно, не мог, да и ход следствия к этому не располагал.

Несколько месяцев спустя, в Бутырской тюрьме, куда их вызвали для подписания решения Особого Совещания (приговора), Никитин с Котиковым опять встречались и Никитин опять подтвердил вынужденный характер своих показаний [8, Л. 204 (оборот)].

Как это видно из донесения Глазкова А. А., который с 12 февраля 1943 года по 17 января 1944 года делил с ним на Лубянке камеру № 37, Алексей Котиков был подавлен допросами. «Органы следствия НКВД, обвиняя меня … в провокационной деятельности в бытность на подпольной работе и выполнении заданий гестапо [то есть, еще до ареста 27 сентября 1942 года – Е. И.], не могли эти данные получить ни от кого, так как особые задания от гестапо обычно получают лица совершенно секретно и наедине. Свидетелей в таких случаях не бывает. Поэтому органы следствия НКВД и не могут располагать конкретным обличительным документом» [10, Л. 169], – рассуждал Алексей Котиков в камере. Он не отрицал своей вины в предательстве нескольких своих товарищей, из них доказанными, вероятно, следует считать пять или шесть таких случаев. Сам Алексей Котиков признавал себя виновным в выдаче Ковалева и Шугаева, хозяина их конспиративной квартиры Богданова, связной «Дяди Коли» Ольги Курильчик, секретаря горкома комсомола Сергея Благоразумова и сожительницы Василия Сайчика Лены. Трехдневное его хождение по городу в сопровождении агентов, как это было показано выше, результата не имело. Правда, на допросах ему пытались поставить в вину арест машиниста водокачки Живалева, к которому он заходил в те дни, но Федор Живалев, как свидетельствовала в 1957 году его жена, был схвачен немцами лишь в начале 1943 г. [39, Л. 277], что в значительной степени ставит под сомнение вину Алексея Котикова за произошедшее.

Работу на немцев в качестве агента он категорически отрицал, такой вины за ним, конечно же, не было. Тем не менее, следствие настаивало. Как это видно из  обвинительного заключения, Алексею Котикову инкриминировали вхождение по предложению Ковалева в сентябре 1941 года в состав так называемого Минского подпольного партийного комитета, созданного немцами в провокационных целях для выявления советских патриотов.

Котиков держался. На предварительном следствии он признал себя виновным только в преступлениях, совершенных после 28 сентября 1942 года – в том, что после ареста дал согласие оказывать немцам помощь в разгроме подпольных организаций, партизанских отрядов и выдал названных выше подпольных работников.

Обвинение в том, что он занимался преступной деятельностью еще до его ареста немцами, Котиков отрицал [59, Л. 226 – 227].

Тем не менее, 13 октября 1943 года решением Особого Совещания НКВД СССР он был приговорен к 15 годам заключения в ИТЛ «за принадлежность к немецко-фашистской разведке и провокаторскую деятельность» [52, Л. 118].

Полученный срок он отбывал в Воркутлагере, куда его отправили в начале 1944 года.

Несправедливая часть обвинения сильно его беспокоила, он стал искать себе смерти (первая попытка свести счеты с жизнью у него была, судя по всему, еще во время следствия – однажды сокамерники вытащили его из петли). В лагере он решил умереть тихо и незаметно для окружающих – чтобы никто не смог воспрепятствовать этому. Часами по ночам простаивал он босиком на морозе, затем стал искать себе смерти в шахте, тайком пробираясь по запрещенным выработкам, «… но никакой черт не брал меня». Он стал чуждаться людей; вскоре окружающие заметили его нелюдимость и сумели убедить Алексея Котикова отступить от такого деструктивного поведения. С течением времени он стал приходить в себя. Он начал забываться в труде, из рядового шахтера дорос до десятника, а на второй год пребывания в Воркутлагере возглавил один из ответственных участков на шахте № 2. С нетерпением ожидал Алексей Котиков победы над немцами, полагая, что с освобождением Белоруссии его переведут в Минск, где у него появятся шансы на то, что местные органы разберутся в его деле, а также с его помощью смогут восстановить правду в отношении минского подпольного горкома.

15 января 1946 год из Воркуты его действительно этапировали в Минск. Это, однако, никак не было связано с его надеждами на восстановление справедливости в отношении его приговора. Он полагал, что на Минском следствии достаточно будет дать ему очную ставку с уцелевшими подпольщиками и те подтвердят факт его честного участия в подпольном движении до момента ареста 27 сентября 1942 года. Этого, однако, не произошло. По прибытии в Минск его поместили во внутреннюю тюрьму МГБ БССР, содержали в мокрой камере и добивались подтверждения его участия в «провокационном» горкоме и, главным образом, от него требовали новых показаний против Ивана Ковалева [8, Л. 205].

В свое время он оговорил секретаря подпольного горкома. На «московских» допросах в декабре 1942 года, рассказывая о деталях ареста Ивана Ковалева на выданной им явке (Пугачевская, 10), он подтвердил его участие в создании инспирированного немцами горкома. Как представляется, в то время у Алексея Котикова был сильный мотив свидетельствовать против Ковалева. Подтверждая его сотрудничество с немецкими спецслужбами, Алексей Котиков как бы снимал часть вины за собственную слабость, подразумевал, что не может считаться предательством выдача провокатора – отсюда и записанный в протоколе его допроса эвфемизм «был мнимо арестован» при описании задержания Ивана Ковалева [46, Л. 337].

Ко времени описываемых событий, однако, у белорусских партийных властей наметились перемены в интерпретации деятельности минского подполья начального этапа оккупации. Пройдет два года, и в июне 1948 года заместитель министра госбезопасности БССР генерал-майор Ручкин озвучит ее следующим образом. В докладной записке на имя заместителя министра ГБ СССР генерал-лейтенанта Огольцова С.И. он сформулирует новую версию происходивших в 1941 – 1942 годах событий: Минский подпольный комитет не был провокационным, он был создан осенью 1941 года в качестве партийного горкома Иваном Ковалевым, который, как оказалось, не состоял на службе у немецких спецслужб, но, будучи арестованным в октябре 1942 года, не выдержал пыток и перешел на службу к немцам: «… ходил с сотрудниками СД по городу и выдавал им участников организации, указывал их адреса, места встреч и конспиративные квартиры. В начале 1943 года … был вывезен в Берлин…» [15, Л. 232]

На допросах 1946 года следствие, видимо, хотело получить от Котикова новые признания, которые бы подтверждали рождавшуюся концепцию. Для этого необходимо было каким-то образом изменить его прежние показания 1942 – 1943 годов, в которых он свидетельствовал об изначально провокационной роли Ивана Ковалева в минском подполье. В связи со сказанным было проведено отдельное разбирательство.

На допросе 9 апреля 1946 года соответствующий вопрос был сформулирован недвусмысленно: «Вы видели в действиях Ковалева и других членов Минского горкома подозрения на связь с немецкими разведорганами?»

На этот раз Алексей Котиков категорически отверг вероятность сотрудничества Ковалева с немецкими спецслужбами до момента его ареста в октябре 1942 года: «В действиях Ковалева и других [членов горкома] … до их ареста ничего не замечал. Все члены горкома вели борьбу с немецкими оккупантами и организовывали на эту борьбу оставшихся на оккупированной территории коммунистов и вообще советских граждан» [60, Л. 190].

Допросы длились всю весну. В деле самого Котикова существенных изменений не произошло.  Минское следствие, по словам Котикова, отличалось от Московского только тем, что здесь не били [8, Л. 205]. На одном из допросов (хранящаяся в Национальном архиве его копия, к сожалению, не датирована, но, надо полагать, этот допрос состоялся в Минске, вероятнее всего в том же 1946 году), Алексею Котикову зачитали его показания от 18 декабря 1942 года в той их части, в которой шла речь о том, что он выдал немцам секретаря железнодорожного подпольного райкома партии Матусевича, секретаря сельского райкома партии Ковалевского-Козловского и заведующего военным отделом Ворошиловского райкома партии Будая Иосифа. После чего следователь, как это требовалось по процедуре ведения допроса, задал ему дежурный вопрос: «Вы подтверждаете эти показания?»

На этот вопрос Алексей Лаврентьевич Котиков отвечал так: «Показания от 18 декабря 1942 года мне оглашены. Матусевича, Будая и Ковалевского-Козловского я на допросах в СД не называл и эти показания категорически отрицаю.

На предварительном следствии со стороны допрашивавших меня Лихачева и Герасимова применялись незаконные методы следствия, эти лица держали меня на допросах ночами, не давали спать и избивали. Были случаи избиения меня также со стороны следователя Бабича.

Не выдержав всех этих издевательств на предварительном следствии, я дал ложные показания о том, что якобы назвал в гестапо Матусевича, Будай и Ковалевского-Козловского, что не соответствует действительности.

Матусевич немцами был арестован до меня или после, не знаю, но в его аресте я совершенно не виновен, так как немцам его не выдавал.

Что касается Будая и Ковалевского, то эти лица немцами вовсе не арестовывались и оба теперь проживают в Минске» [48, Л. 151].

В Минске его дело вел заместитель начальника 1-го отдела следственной части МГБ БССР капитан Самохвалов. Его, помимо прочего, интересовали сведения о некоторых выживших минских подпольщиках.

20 февраля Котиков давал показания о Федоре Кузнецове. На состоявшемся в этот день допросе  он вынужден был «согласиться» со следователем, что Кузнецов, являясь членом бюро и секретарем партийной организации железнодорожного депо, к работе относился пассивно, должной инициативы не проявлял, кроме того, часто не выполнял поручений партийной организации [13, Л. 180].

Интерес следователя к Федору Кузнецову не был праздным. В марте 1944 года начальник отделения «СМЕРШ» Белорусского фронта (в апреле будет переформирован в 1-й Белорусский фронт) подполковник Белоусов отправил в Белорусский штаб партизанского движения на имя заместителя начальника штаба Ивана Ганенко письмо под грифом «совершенно секретно». Процитируем его полностью:

«тов. Ганенко

В партизанском отряде «Мститель» партизанской бригады «Народные мстители» имени Воронянского в качестве помощника командира роты по политчасти работает Кузнецов Федор Спиридонович, 1913 года рождения, член ВКП(б), высшее образование, ранее работал начальником паровозного депо ст. Минск.

Нами установлено, что Кузнецов являлся участником «подпольного минского комитета» созданного немцами, а затем по заданию немцев был заброшен в партизанский отряд.

Под предлогом использования Кузнецова в Советском тылу, как железнодорожника, без ареста на месте, прошу отозвать из отряда и по прибытии его в штаб сообщить нам для ареста.

Начальник отделения «СМЕРШ»

подполковник Белоусов» [61, Л. 7].

Федор Спиридонович Кузнецов

Отметим, что ко времени завязавшейся переписки ведомства Абакумова с Белорусским партизанским штабом Федор Кузнецов занимал должность комиссара бригады «Народные мстители», но неточность, имевшая место в обращении Белоусова к Ганенко, вряд ли могла остановить занесенный над его головой топор. Как вспоминал после войны сам Федор Спиридонович, в марте 1944 его и командира бригады Василия Семенова вызвали в Москву. По пути к аэродрому при переходе железной дороги их обстреляли, Кузнецов получил тяжелое ранение, но сопровождавшие его партизаны доставили комиссара к Бегомлю. Чуть позже с Бегомльского аэродрома его самолетом отправили за линию фронта. В госпитале он провел несколько месяцев, вплоть до освобождения Минска [28, с. 248]. Это ранение, вероятно, несколько отсрочило его знакомство с подполковником Белоусовым, что и спасло его от практически предрешенного ареста. С течением времени, после завершения войны, как это мы показали выше, факт участия в деятельности минского подпольного комитета переставал быть смертельно опасным в биографии участвовавших в подпольной работе коммунистов. Кузнецов к этому времени имел заслуги и ордена (орден Красного знамени и два ордена Красной звезды), тяжелое ранение и его, похоже, оставили на некоторое время в покое. А позже изменившаяся конъюнктура при оценках деятельности минского подпольного комитета и вовсе отвела от него опасность ареста.

Следствие не могло оставить без внимания также и поведение в подполье Константина Григорьева (был арестован и осужден после освобождения Минска в 1944 году). 8 мая 1946 года на очередном своем допросе Котиков поведал о самоустранении бывшего члена горкома от подпольной работы после казни Исая Казинца и многих других подпольщиков. В деле Григорьева, впрочем, следователя в большей степени интересовал другой вопрос: почему тот не был арестован немцами ни в ходе мартовских событий, ни позднее, в сентябре – октябре 1942 года, хотя факт его участия в подполье ни для кого не являлся секретом. Котиков не смог ответить на этот вопрос своего следователя [31, Л. 194].

Собственно о Котикове на «доследовании» в 1946 году говорили мало. Отрицая сотрудничество Ивана Ковалева с немецкими спецслужбами на этапе создания и первых месяцев существования подпольного горкома, он, вольно или невольно, угодил в ловушку, которую сам же и построил на допросах 1942 года. Придуманная тогда оговорка о «мнимом» аресте немцами своего агента Ивана Ковалева на допросах 1946 года переставала работать и ему пришлось по новому озвучивать детали своего участия в разгроме минского подпольного горкома.

«Я считал, что виновником ареста Никифорова являлся Ковалев и поэтому назвал немцам Ковалева как секретаря горкома партии. Никифорова назвал потому, что он уже был арестован» [48, Л. 151], – такой логикой на этот раз оправдывал Алексей Котиков свою слабость, проявленную на допросах в Минском СД.

Следствие 1946 года не изменило его положения. Вскоре после завершения допросов Котикова отправили в лагерь «доотбывать» срок, правда, на этот раз его этап был намного короче – он завершился в Орше. Несколько месяцев он провел в Оршанской пересыльной тюрьме, а затем его снова вернули в Минск. Это, вероятно, было связано с развитием дела в отношении Ивана Ковалева. Целый год Котиков провел в городской тюрьме на Володарского, знакомой ему по 1942 году [8, Л. 206 (оборот)].

Обвинения в провокационной сущности Минского подпольного горкома к тому времени в значительной степени уже были сняты, но его руководство в лице секретаря подпольного горкома Ивана Ковалева подозревалось в измене после ареста.  Алексей Котиков в полном соответствии с изменившимися оценками истории возникновения и деятельности минского подполья подтвердил эти подозрения. «Из числа участников подпольной организации, арестованных в сентябре 1942 года, мне известны следующие лица: Котиков – я, Ковалев Иван Кириллович, который выдал Короткевича Дмитрия, Матусевича Ивана Ивановича и впоследствии стал на путь сотрудничества с немцами», – такие показания дал Алексей Котиков в подтверждение новой концепции 3 июня 1948 года [62, Л. 177 – 178].

Впрочем, до полной реабилитации минского подполья было еще далеко. На допросах 1948 года он очередной раз признавал и свою вину – по-прежнему, только в части содеянного. В феврале 1948 года из минской тюрьмы он писал в этой связи секретарю ЦК ВКП(б) Андрею Жданову: «Я не выдержал пыток гестапо. Я потерял партию. По сути, потерял жизнь, но работать на немцев не стал, бежал от них, наперед зная, что буду наказан, за то, что не выдержал пыток … У меня есть сын, которому сейчас 7 лет, который в двухлетнем возрасте томился в немецкой тюрьме за мой побег. Дочь, которую я еще не видел, родившаяся в немецкой тюрьме, которая еще в утробе матери платила за голод и холод, когда я работал в подполье против немцев и мучившихся вдобавок 5 месяцев, когда я сбежал от немцев. Что я могу принести им, даже в лучшем случае, если я выживу, забыв 15-летний срок? Могу ли я с этой формулировкой возвратиться к детям?» [8, Л. 206]

Эпилог

Затем снова был лагерь с режимной секцией, куда его поместили как приговоренного к 15-летнему сроку [8, Л. 206 (оборот)]. После смерти Сталина дело Алексея Котикова несколько раз пересматривалось. Не сразу, но обвинение в работе на пользу немцев до осеннего 1942 года ареста было отменено. 22 октября 1956 года в ходе проверки его дела органами КГБ при СМ БССР был допрошен бывший командир бригады Никитин. Ранее он показывал, что по заданию Котикова он должен был подставить бригаду [под удар] для ее разгрома. Сейчас Никитин от своих предыдущих показаний отказался и заявил, что Котиков проводил патриотическую работу против немцев.

(Принадлежность Никитина к германской разведке также не подтвердилась) [63, Л. 303 – 304].

Алексей Лаврентьевич Котиков

Проводивший проверку его архивно-следственного дела старший следователь особого отдела КГБ при СМ СССР по БВО майор         Лубинец «… полагал бы … направить [дело] Военному прокурору БВО на предмет внесения протеста по данному делу о снижении Котикову А.Л. меры наказания до 10 лет лишения свободы в ИТЛ» [64, Л. 231 – 232].

25 июня 1957 года Военный трибунал БВО удовлетворил протест и изменил решение Особого Совещания от 13 октября 1943 года в отношении Алексея Лаврентьевича Котикова.

В определении трибунала констатировалось, что «Котиков до сентября 1942 года никакой связи с германской контрразведкой не имел, проводил большую патриотическую работу, являлся членом подпольного ГК, созданного советскими патриотами». Вместе с тем, суд подтвердил его вину в том, что, будучи арестованным, не выдержав пыток, он «… выдал ряд товарищей по подпольной работе и несколько конспиративных квартир». В связи с новыми, открывшимися в процессе суда обстоятельствами, мера наказания Алексею Котикову была снижена до 10 лет [52, Л. 118].

На состоявшемся 7 сентября 1957 года заседании Бюро ЦК КПБ приглашенный на него майор Лубинец следующим образом охарактеризовал историю Алексея Котикова: «Учитывая, что имели место и факты предательства, и, в то же время, учитывая большую проделанную работу до ареста, суд счел необходимым снизить меру наказания с 15 до 10 лет».

На уточняющий вопрос секретаря ЦК Кирилла Мазурова, был ли после этого Котиков освобожден, Лубинец пояснил, что к тому моменту, когда рассматривалось дело Алексея Котикова, он уже был на свободе: ему по амнистии снизили срок и он его отсидел [55, Л. 9]

Потом он еще несколько раз обращался в соответствующие органы с просьбами о дальнейшем пересмотре этого вопроса. В 1960 году Военная прокуратура БВО по жалобам Котикова в надзорном порядке вновь рассматривала его архивно-судебное дело. В принятом прокуратурой постановлении было отмечено, однако, что его виновность материалами дела была доказана и признана в ходе проверки самим Алексеем Котиковым. 21 июня 1960 года ему отказали в пересмотре дела.

В соответствии с Указом Президиума ВС СССР «Об амнистии» (как указано в том же постановлении прокуратуры от 21 июня 1960 года), Котиков от отбытия наказания был освобожден со снятием ему судимости, но в реабилитации ему отказано [52, Л. 118 – 119].

После освобождения он проживал в Минске, все на той же Вирской улице (позже – на Чкалова), до выхода на пенсию работал на Весоприбороремонтном заводе.

Возможно, кто-то посчитает это странным, но к нему относились достаточно благосклонно – и партийные белорусские власти и многие из числа выживших подпольщиков. Озабоченное в годы оттепели реабилитацией минского подполья, партийное руководство нуждалось в подтверждении фактов, свидетельствовавших о патриотической направленности подпольного комитета с первых дней его создания. В этом отношении информация, которой владел единственный выживший (не считая Константина Григорьева) член подпольного горкома Алексей Котиков была весьма ценной.

В ноябре 1957 года ЦК КПБ образовал специальную комиссию, которая вплотную занялась изучением собранных к тому времени материалов о минском подполье периода 1941 – 1942 г. В ходе работы комиссии в 1958 году (28 и 29 мая, 7 июля и 1 августа) было проведено четыре ее заседания, на которых выступили несколько десятков минских подпольщиков, сумевших пережить годы оккупации. Алексея Котикова комиссия заслушивала дважды: на заседаниях 29 мая и 7 июля 1958 года. В первом своем выступлении он подробно рассказал о своем видении проблемы образования и деятельности минского подпольного комитета – настоящее наше исследование во многом построено на этих воспоминаниях Котикова. В этот день (29 мая) он выступал последним. Председательствовавший Василий Козлов закрыл заседание того дня. Но перед этим (в стенограмме – за два абзаца до последней строки) Козлов спросил его о Ковалеве. Котиков отвечал довольно обстоятельно.

По его словам, последнее совещание подпольного горкома проходило на квартире по Беломорской улице (Комаровка). На этом собрании было принято решение о второй его "командировке" на Палик.  

После заседания они расходились поодиночке, по двое. Никифоров (Ватик) предложил Котикову пойти вместе – хотел сказать ему что-то важное. Это было в начале сентября. Был поздний вечер, они скрылись в развалинах. Никифоров сообщил, что Ковалева видели три раза выходящем из здания гестапо – ему доложили об этом очевидцы – подпольщики. Котиков не мог в это поверить, Никифоров также имел сомнения насчет этой информации. Решили не торопиться с выводами и проверить поступившие от очевидцев сведения. Так как Котиков покидал город, они перенесли принятие окончательного решения к моменту его возвращения с Палика. «Никифоров, дело идет о судьбе человека, я могу поверить … в это, если ты сам проследишь, убедись в этом, действительно ли он является провокатором, и тогда я дам санкцию на уничтожение его, но пока ты не убедишься, я не могу. Убедись сам» [5, Л. 159], – так сформулировал Алексей Котиков задачу перед расставанием с Ватиком. Переговорить с Никифоровым после возвращения с Палика он не успел – о последовавших после 27 сентября 1942 года событиях было рассказано выше.

 

Список источников и использованной литературы

 

1. Воронкова И. Минск 22 — 28 июня 1941 года / И. Воронкова: Сообщения Белорусского государственного музея Великой Отечественной войны. Выпуск 2. Минск, 2003

2. Калинин П. З. Партизанская республика / П. З. Калинин — М.: Воениздат, 1964, 336 с.

 

3. БШПД. Материалы по городу Минску. Отчеты и докладные записки о деятельности Минского и Дзержинского подпольных комитетов. Записи бесед с партизанами о действиях оккупантов в Минске. Январь 43 — август 1943 г. Беседа с членом минского подпольного комитета Котиковым. 4.12.42 г., г. Москва. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299

 

4. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 гг. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 гг. Т.1. 1942 г. — 1959 г. Собственноручные показания гр. Кузнецова Федора Спиридоновича от 23 ноября 1956 г., гор. Минск. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

5. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. Стенограмма выступления Котикова А. Л. 29 мая 1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75

 

6. ЦК КП (б) Б. Оргинструкторский отдел. Отчеты, докладные и записи бесед с участниками Минского подполья. Беседа с работником Минского подпольного комитета т. Сайчиком Василием Ивановичем. 11 декабря 1942 г. гор. Москва. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659

 

7. ЦК КП (б) Б. Оргинструкторский отдел. Отчеты, докладные и записи бесед с участниками Минского подполья. Записка в ЦК КП (б) Белоруссии партизанки Рубинчик Ханы Израилевны. Партизанский отряд «Белорусь» (командир Покровский). Ф. 4п, оп. 33а, Д 659

 

8. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Заявление Секретарю ЦК ВКП (б) товарищу Жданову бывшего секретаря Минского железнодорожного районного комитета и члена минского городского подпольного комитета партии Котикова Алексея Лаврентьевича, осужденного Особым совещанием по ст. 58-К к 15 годам ИТЛ. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

9. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса арестованного Котикова Алексей Лаврентьевича. 30 декабря 1942 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

10. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 гг. и справки КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Заявление подследственного Глазкова А. А. старшему следователю НКВД СССР капитану госбезопасности Путинцеву. 21 марта 1943 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

11. ЦК КП (б) Б Особый сектор. Постановления и выписки из протоколов Минского подпольного ОК, Докладные, справки, отчеты и донесения руководителей партизанского движения. «О работе Минского Подпольного комитета со дня его организации». Отчет Центральному Комитету КП (б) Б. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 185

 

12. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Выписка из протокола допроса Кузнецова Федора Спиридоновича. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

13. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса обвиняемого Котикова Алексея Лаврентьевича. 20 февраля 1946 г. гор. Минск. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

14. Минский подпольный комитет. Особая папка. Справки КГБ при Совете Министров БССР по БВО, военного прокурора БВО о Минском партийном подполье. 7 марта 1957 г. — 5 января 1962 г. Справка «О Минском подпольном городском Комитете партии периода 1941 — 1942 годов». НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 72

 

15. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 2. 1944 г. — 1957 г. Докладная записка заместителя министра ГБ БССР генерал-майора Ручкина заместителю министра ГБ СССР генерал-лейтенанту Огольцову С. И. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106

 

16. Минский подпольный горком КП (б) Б. Справки отдела науки и учебных заведений ЦК КПБ, Института истории партии при ЦК КПБ, по вопросам изучения Минского партийного подполья и роли Ковалева И. К. в его деятельности. Заявление А. Л. Котикова Первому секретарю ЦК КПБ тов. Киселеву Т. Я. 10 марта 1982 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207

 

17. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Выписка из протокола допроса арестованного Котикова Леонида Лаврентьевича от 18 декабря 1942 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

18. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Собственноручные показания Котикова А. Л. от 19 ноября 1956 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

19. Смоляр Г. Менскае гета: Барацьба савецкіх габрэяў-партызанаў супраць нацыстаў/ Гірш Смоляр; пераклад з анг. М. Гілевіча — Мн: Тэхналогія, 2002

 

20. Давыдова В. С. В битве за Отечество /В. С. Давыдова // Герои подполья. О подпольной борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны: сб. ст./Составитель В. Е. Быстров; ред. З. Н. Политов, — Москва, Политиздат, 1965 — 542 с.

 

21. Минский подпольный горком КП (б) Б. Информация и справки отдела науки и учебных заведений ЦК КПБ, Института истории партии при ЦК КПБ, по вопросам изучения Минского партийного подполья и роли Ковалева И. К. в его деятельности. Письмо К. Доморада Первому секретарю ЦК КПБ П. М. Машерову от 12 января 1977 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207

 

22. Доморад К. И. Партийное подполье и партизанское движение в Минской области. 1941—1944 /К. И. Доморад — Мн.: 1992

 

23. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. Стенограмма выступления Кузнецова Ф. С. 28 мая 1958 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75

 

24. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Выписка из протокола допроса арестованного Котикова Леонида Лаврентьевича от 25 декабря 1942 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

25. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Документы и материалы партархива Института истории партии при ЦК КПБ о Ковалеве Иване Кирилловиче. Выписка из протокола допроса Бывшего члена Минского подпольного горкома КП (б) Б Котикова Алексея Лаврентьевича от 19 марта 1957 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 205

 

26. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. Стенограмма выступления Котикова А. Л. 7 июля 1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75

 

27. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса арестованного Котикова Леонида Лаврентьевича от 28 марта 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

28. Кузнецов Ф. С. Железнодорожники Минска в борьбе против фашистских оккупантов// Из истории партизанского движения в Белоруссии (1941 — 1944 годы). Сборник воспоминаний — Минск, 1961

 

29. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса обвиняемого Григорьева Константина Денисовича от 9 апреля 1945 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

30. Минское антифашистское подполье в годы Великой Отечественной войны. Документы о рассмотрении в ЦК КПБ вопроса о роли И. П. Казинца и И. К. Ковалева в деятельности Минского подполья (постановления, решения, справки, письма, списки). 16 сентября 1986 — 11 сентября 1990 г. Письмо Председателя комиссии по делам бывших партизан и подпольщиков при Президиуме Верховного Совета БССР Ивана Климова Первому секретарю ЦК КПБ тов. Бровикову В. И. 14 февраля 1983 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 208

 

31. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса Котикова Алексея Лаврентьевича от 8 мая 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

32. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Характеристики активных участников Минского партийного подполья (приложение к Справке «О Минском коммунистическом подполье). Короткевич Дмитрий Андреевич. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 85

 

33. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 2. 1944 г. — 1957 г. Выписка из отчета минского подполья (подпольная организация КП (б) Б в Минском гетто). Июль 1941 — август 1942 г. г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106

 

34. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. 28 мая 1958 г. -1 августа 1956 г. Стенограмма выступления Сайчика В. И. 7 июля 1958 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75

 

35. Минский подпольный комитет. Постановление Минского горкома КПБ от 26 мая 1982 г. о признании подпольной комсомольско-молодежной группы под руководством Г. Г. Фалевича и материалы к нему. 12 апреля 1960 — 26 мая 1982 г. г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 244

 

36. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Характеристики активных участников Минского партийного подполья (приложение к Справке «О Минском коммунистическом подполье). Хмелевский Константин Иосифович. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 85

 

37. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. Стенограмма выступления Осиповой М. Б. 7 июля 1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75

 

38. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. Стенограмма выступления Цветковой Надежды. 1 августа 1958 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75

 

39. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г.г. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса свидетеля Реутович Лидии Николаевны. 28 марта 1957 г., гор. Минск. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

40. Минский подпольный горком КП (б) Б. Воспоминания о подпольной работе 1941 — 1942 г.г. в городе Минске Будаева Иосифа Дмитриевича. Отчет за период партийной работы 1941 -1942 г.г. в городе Минске и районах БССР. 20 марта 1960 г. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 132

 

41. БШПД. Оперативный отдел. Докладные о деятельности подпольных организаций и отдельных подпольщиков. НАРБ, Ф. 1450, Оп. 2, Д. 1250

 

42. БШПД. Материалы по боевой деятельности партизанской бригады «Старик». НАРБ, Ф. 1450, Оп. 4, Д. 219

 

43. Минский подпольный комитет. Особая папка. Справка «К вопросу о партийном подполье в г. Минске в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 — июль 1944 гг.). Декабрь 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 84

 

44. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г.г. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса Котикова Алексея Лаврентьевича. 14 марта 1957 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

45. Минский подпольный горком КП (б) Б. Воспоминания о подпольной работе 1941 — 1942 г.г. в городе Минске Будаева Иосифа Дмитриевича. Справка члена КПСС с 1917 года Василия Пыжикова о знакомстве с Будаевым И. Д. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 132

 

46. ЦК КП (б) Б. Особый сектор. Постановления и выписки из протоколов Минского подпольного ОК, докладные, справки, отчеты и донесения руководителей партизанского движения… Октябрь 42 — сентябрь 43 г. А. Котиков: Обстоятельства, при которых я был арестован и совершил побег. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 185

 

47. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 гг. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса Григорьева Константина Денисовича. 15 апреля 1957 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

48. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г.г. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса Котикова Алексея Лаврентьевича. Без даты. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

49. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Документы и материалы партархива Института истории партии при ЦК КПБ о Ковалеве Иване Кирилловиче. 1939 г. — 1983 г. Выписка из протокола допроса осужденного Котикова Алексея Лаврентьевича. 3 июня 1948 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 205

 

50. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г.г. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Выписка из протокола допроса Котикова Алексей Лаврентьевича. 17 апреля 1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

51. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Воспоминания Георгия Павловича Сапуна об участии в Минском партийном подполье в 1941 — 1942 г.г. и пребывании в гитлеровских лагерях смерти. 1949 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 65

 

52. Минский подпольный горком КП (б) Б. Информация, справки отдела науки и учебных заведений ЦК КПБ, Института истории партии при ЦК КПБ, по вопросам изучения Минского партийного подполья и роли Ковалева И. К. в его деятельности. Историко-архивная справка о Котикове Алексее Лаврентьевиче (по документам и материалам партархива Института истории партии при ЦК КПБ). НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207

 

53. ЦК КП (б) Б. Оргинструкторский отдел. Докладные, справки, сообщения, разведданные и стенограммы бесед с участниками подполья о состоянии гор. Минска и деятельности минского подполья. Докладная записка члена партии Казаченка Владимира Степановича, действовавшего по заданию ЦК КП (б) Б в тылу врага с 19 августа 1941 г. по 18 ноября 1942 г. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 661

 

54. БШПД. Материалы по городу Минску. Отчеты и докладные записки о деятельности Минского и Дзержинского подпольных комитетов. Записи бесед с партизанами о действиях оккупантов в Минске. Январь 1943 — август 1943. Беседа с членом минского подпольного комитета Казаченком В. С. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299

 

55. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. Стенограмма заседаний Бюро ЦК КПБ по вопросу деятельности партийного подполья в Минске в годы Великой Отечественной воны. 7 сентября 1959 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 80

 

56. ЦК КП (б) Б Оргинструкторский отдел. Протоколы партконференций, докладные и донесения руководителей партизанского движения о развитии партизанского движения. Материалы Минского ГК. Сентябрь 42 — март 43. Сообщение Пономаренко Абакумову. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 660

 

57. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. Письма участника Минского подполья Н. М. Никитина жене. Биография. Другие документы. Апрель 1948 г. — 23 декабря 1966 г. Письмо Н. Никитина Председателю Президиума Верховного Совета СССР Клементу Ефремовичу Ворошилову. 10.04.1953 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 64

 

58. Минский подпольный комитет. Особая папка. Справки КГБ при Совете Министров БССР по БВО, военного прокурора БВО о Минском партийном подполье. 7 марта 1957 г. — 5 января 1962 г. Докладная Зам. Начальника особого отдела КГБ при СМ СССР по БВО генерал-майора Петрова Секретарю ЦК КПБ Горбунову. 20 июня 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 72

 

59. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г.г. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г Заключение следователя ОО КГБ при СМ СССР по БВО по Архивно-следственному делу по обвинению Котикова Алексея Лаврентьевича. 29 мая 1957 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

60. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 гг. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Протокол допроса арестованного Котикова Алексея Лаврентьевича 9 апреля 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105

 

61. БШПД. Переписка с органами НКВД, НКГБ, и СМЕРШ. 1 января 1944 — 31 декабря 1944. Письмо Начальника отделения Контрразведки СМЕРШ Белорусского фронта заместителю начальника БШПД Ивану Ганенко. НАРБ, Ф. 1450, Оп.4, Д. 12

 

62. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Документы и материалы партархива Института истории партии при ЦК КПБ о Ковалеве Иване Кирилловиче. 1939 г. — 1983 г. Выписка из протокола допроса осужденного Котикова Алексея Лаврентьевича 3 июня 1948 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 205

 

63. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г. г. Т. 2. 1944 г. — 1957 г. Выписка из протокола допроса Никитина Н. М. 22 октября 1956 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106

 

64. Минский подпольный партийный комитет КП (б) Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 — 1944 г.г. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 — 1944 г. г. Т. 1. 1942 г. — 1959 г. Заключение о снижении срока Котикову А. Л. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105