Сайчик. Минское антифашистское подполье в рассказах его участников

 

Василий Иванович Сайчик был чужим человеком в Минске[1, Л. 289]. Он родился в 1888 году в деревне Лядины Слонимского уезда Гродненской губернии в крестьянской семье, получил лишь начальное образование и до 1939 года проживал на территории Западной Белоруссии, работал в сельском хозяйстве, перед присоединеием местности к БССР – плотником на крахмальном заводе в деревне Борки. С 1917 по 1921 г. Василий Сайчик был членом Российской коммунистической партии (большевиков), до марта 1918 года она называлась РСДРП(б) – Российской социал-демократической рабочей партией (большевиков). В 1925 году вступил и до 1938 г. состоял в компартии Западной Белоруссии (КПЗБ) – автономной части польской коммунистической партии. В дальнейшем (после роспуска КП Польши и КПЗБ по решению Коминтерна) – оставался беспартийным[2, Л. 55].

Сайчик В.И. Послевоенный снимок

“Под панами” он проживал в Козловщине Барановичского повета Новогрудского воеводства (с 1940 года – районный центр Барановичской области, сейчас – деревня в Дятловском районе Гроднеской области) и, естественно, участвововал в просоветском коммунистическом подполье. В свое время был арестован и 37 месяцев провел в польской тюрьме в качестве политического заключенного. В 1936 году был освобожден “... по манифесту, не досидев трех месяцев до окончания срока”[3, Л.143].

Примечание: Упомянутый Сайчиком Манифест был принят 2 января 1936 года по случаю первой годовщины вступления в силу апрельской 1935 года конституции Польши и объявлял амнистию политическим заключенным. Это была, как полагают современные польские исследователи, самая обширная и далеко идущая амнистия в истории Второй Польской республики. В ее рамках все смертные приговоры были заменены на пожизненное заключение. Так, например, под амнистию 1936 года попали Сергей Притыцкий и  Степан Бандера, которым смертные приговоры заменили на пожизненные сроки. Кроме того, произошло массовое освобождение политических заключенных. Всего под амнистию 1936 года попали около 17000 заключенных по всей Польше, в том числе, многие  активисты украинского и белорусского националистического и коммунистического подполья[4].

В октябре 1939 года Василий Иванович Сайчик участвовал в заседаниях Национального собрания в Белостоке, провозгласившего присоединение Западной Белоруссии к БССР. Потом, до июня 1941 года он работал председателем волостного исполкома в Барановичской области и, одновременно, с его слов, был секретником (осведомителем) НКВД[3, Л. 143].

В первые дни войны районное управление НКГБ в Козловщине включило Василия Сайчика в состав сформированной из местного актива группы и отправило в Барановичи. К моменту их прихода, однако, город уже был занят немцами. Сайчик со спутниками вынужден был двигаться дальше на восток, к Столбцам. Но и в тамошнем райкоме им рекомендовали для получения дальнейших указаний отправляться в Минск, на Комсомольскую, 42 (местонахождение этого здания нам не удалось установить, возможно, Василий Сайчик неверно указал номер дома).

В столице по указанному адресу они также никого не застали: 28 июня, за несколько часов до их появления в Минск вошли передовые части танковой группы Гудериана. Не подозревая о присутствии немцев в городе, Василий Сайчик со своими попутчиками не торопились покинуть столицу. Шел сильный дождь. На восточной окраине города возле кладбища они остановились отдохнуть. Мимо них на Борисов прошли две наши танкетки, потом несколько автомашин с продуктами и ранеными.

Эта заминка им дорого стоила: на 35 километре московского шоссе путь беженцам перезал десант (скорее всего, это были подразделения 6-й танковой дивизии Гота, двумя днями ранее перерезавшеие магистраль у Смолевичей). 30 июня 1941 года они вынуждены были вернуться в Минск[1, Л. 290 – 291].

Сайчик рисует весьма колоритную картину первых дней оккупации города. Поначалу мужское население старалось особо не выделяться, на улицах были видны в основном женщины и подростки; они тащили остатки всякого добра со складов, магазинов, заводов и фабрик. Особенно много вещей и продовольствия было вынесено со складов на улице Долгобродской (вниз по Слепянке, около железной дороги). Там хранились запасы крупы, муки, масла, в подвалах было вино. По улицам валялось много пьяных. Позже немцы поставили у складов часовых и попытались если и не остановить мародерство, то хотя бы его упорядочить. Сайчик, рассказывает о том, что сначала немецкие патрули заставляли более удачливых добытчиков делиться «нажитым» с женщинами или стариками – например ящик с консервами разбивали и делили на четверых. Потом, с 1 июля они ставили население в очередь и раздавали макароны, разные консервы (рыбные, мясные, гороховые). На следующий день, правда, раздачу продовольствия прекратили, и начали его автомашинами вывозить со складов. Небольшие пайки получали только те, кто помогал грузить продукты. Вечером пришел какой-то офицер и разрешил выдать толпившимся у складов людям по две банки консервов. При появлении в очереди мужчин немцы их били палками и ружейными прикладами[5, Л. 70 – 71 ].

***

Короткое время спустя (после ухода фронтовых немецких частей, вероятно) ситуация в городе изменилась коренным образом. 3 июля 1941 года, как вспоминал Сайчик, военным комендантом Минска был издан и распространен по городу приказ о регистрации мужского населения (на деле этот приказ вышел 30 июня [6, стар. 372.]). Регистрация проводилась в большом здании по улице Фрунзе[5, Л. 71] – в те времена она пересекала Советскую и вела к Оперному театру.

Впрочем, большинство других свидетельств указывают, что на улице Фрунзе (в воинских казармах 40-го кавалерийского полка) регистрировали лишь невоеннообязанных – юношей от 16 до 18 лет и мужчин старше 45 лет. Военнообязанных (от 18 до 45 лет) регистрировали в здании Большого театра оперы и балета[7, Л. 11].

На регистрационном пункте собралось много народа. Сайчик решил не участвовать в этом мероприятии, но пошел посмотреть, что делается в местах регистрации: «всех явившихся … немцы погнали в лагерь за Сторожовку, а потом, кажется, 5 июля перегнали всех в Дрозды около реки ... Кушать [в этом] лагере ничего не давали. Сразу были поставлены пулеметы по всем 4 углам и когда люди подходили к реке напиться, немцы их расстреливали»[5, Л. 71].

В Дроздах военных отделили от гражданского населения, евреев – от людей других национальностей. Вскоре минчан начали выпускать из лагеря, еврейское население – со многими исключениями и транзитом через тюрьму на Володарской улице. Большинство военнопленных до октября месяца перевели в Масюковщину (шталаг № 352).

***

Сайчик со своими товарищами поселились на Подлесной улице (с 1982 г. – улица П. Бровки), «… в бараках, где было много людей»[1,  Л. 291]. Тогда это была уже окраина города, на выходе к совхозу «Слепянка», около болота у Клинического городка. Они заняли бараки общежития Главминстроя [3, Л. 143]

«В Клиническом городке лежали больные и раненые, военные и гражданские. Числа 5 или 6 июля немцы перевели их в помещение дезинфекционной станции на дальней окраине Клинического городка. Больным ни лекарств, ни пищи не давали. Что успели захватить из складов Клинического городка, тем и держались» [5, Л. 71].

Рисунок 1. Клинический городок. 1942 г.

Директором Клинического городка был некто Иванов. Его же назначили главным врачом. «Санитары назвались фельдшерами, а многие врачи стали фельдшерами». Одни хотели понизить свой статус, а другие повысить. «Правда, никто не знал, какой выбор лучше», – размышлял о происходящем Василий Сайчик. Он же утверждал, что в Минске в то время не было большого количества немецких войск: до 3 – 3,5 тысяч, и то проездом: сутки побудут и едут дальше, а на их место появляются другие.

С этим было связано очередное мероприятие военной комендатуры. Спустя короткое время работа дезинфекционной станции была восстановлена, там же была открыта прачечная для проходящих воинских частей. Обитавших на станции больных и раненых из числа гражданского населения и застрявших в госпиталях красноармейцев перевели в казарму по Ворошиловской улице, рядом со спиртоводочным заводом (сейчас – ул. Октябрьская). Иная участь постигла тех военнослужащих, которых сочли выздоравливавшими. Из клинического городка (№ 1 на рисунке 2) их стали переводить в расположенные в городе лагеря: на Выставке (№2 на рисунке, сейчас это территория часового завода по проспекту Независимости) и на улице Логойской (№3 на рисунке) – за Выставкой, так называемые Пушкинские казармы.

Рисунок 2. Северо-восточные окраины Минска

«… По пути в этот лагерь многие бежали. Некоторые санитары, сопровождавшие больных …, закрывали глаза на это. Шофера были хорошие – остановят машину и иди себе, куда хочешь. Раненые переодевались у знакомых, а иногда и у любого жителя в вольную одежду. В военной одежде немцы задерживали.

Все (раненые и больные) старались убежать. Документы себе находили на покинутых квартирах, в учреждениях было много паспортов. На паспортах меняли фотокарточки. Подделывали печати. Вначале все это легко было сделать» [5, Л. 71 – 73].

Сайчик и сам воспользовался такой возможностью. Первого июля он «… пошел в клинический городок и в фельдшерской школе захватил все документы, сколько смог взять. Это были паспорта и трудовые книжки» [1, Л. 291] умерших до войны минчан.

Позже немцы начали практиковать прописку паспортов – на документах нужно было проставлять штамп городской управы, потом второй штамп – для прописки по адресу места жительства [5, Л. 73].

После этого Василий Сайчик некоторое время жил безо всяких документов, в город не ходил, а если и появлялся там, то избегал центральных улиц. Скоро без документов жить стало невозможно.

В начале декабря он познакомился с девушкой, которая работала в паспортном столе; она достала ему настоящий паспорт: «я пошел 15 декабря и сейчас же получил паспорт, правда, с красной полосой» (временный, действительный до шести месяцев).

В бараке вместе с Сайчиком жили еще трое беженцев постоянно, а еще двое были «приходящими» – появлялись и опять уходили. … На первых порах он занимался сапожничеством – ему приносили в починку обувь больные и немцы. После приобретения паспорта Василий Сайчик устроился работать сторожем в авторемонтную мастерскую [5, Л.75 – 76].

***

В середине августа он завел несколько знакомств. Фельдшер Лаптев из клинического городка свел его с Терентием Кудиновым, майором из разгромленной в приграничном сражении 208-й механизированной дивизии РККА. Несколько дней спустя Кудинов познакомил его со скрывавшемся в городе командиром этой дивизии полковником Владимиром Ничипоровичем [3, Л. 143].

Ничипорович дал ему адрес на окраине города. Там в деревянном доме на Комаровке проживал Степан Омельянюк с семьей. Так, по протекции полковника Ничипоровича Василий Иванович Сайчик вошел в круг общения так называемой Комаровской подпольной группы – одной из первых в Минске. 

Правда, собственное его положение в подполье на первых порах было довольно скромным. Он не занимал руководящей должности ни в созданном поздней осенью 1941 года партийном комитете (после роспуска КПЗБ Сайчик не состоял в партии) ни в Военном совете партизанского движения (ВСПД) - он не был военным. Тем не менее, в многочисленных рассказах и воспоминаниях о тех временах он оставлял за собой роль этакого закулисного наставника минского патриотического движения. «Когда зашла речь о создании организации, я, как бывший подпольщик Западной Белоруссии, мог дать некоторые советы. Я предложил … организовать городской подпольный комитет» [1, Л. 293], – так, в частности, уже после войны рассказывал он о своем влиянии среди городских подпольщиков.

На самом же деле до первого, мартовского разгрома минского подполья Сайчик если и участвовал в заседаниях партийного комитета, то только по приглашению руководства, при обсуждении дел, к которым имел то или иное отношение. Он и сам упоминает лишь о двух совещаниях, на которых ему было предоставлено слово. 6 декабря 1941 года стоял вопрос о средствах и формах коммуникации между руководством комитета и рядовыми подпольщиками. «… если кому нужно «Славку» (Казинца) из Военного совета (?), то его нужно искать неделю, – обозначил Василий Сайчик в своем выступлении очевидную, вероятно, в тех условиях проблему и предложил свой способ ее решения. – Нам нужно город разбить на районы, а районы на отдельные секции, чтобы человека, когда он нужен, можно было найти» [3, Л. 143 (оборотная сторона)]. Члены партийного комитета, однако, не согласились с его советами и вплоть до лета 1942 года подпольные группы напрямую подчинялись партийному комитету.

Месяц спустя, 6 января 1942 года проходило еще одно совещание подпольного комитета с его участием. На этот раз Сайчика вызвали на конспиративную квартиру в связи с возникшими в его отношении подозрениями. Участвовавший в заседании представитель партизан из отряда полковника Ничипоровича выразил ему недоверие.  Собравшиеся стали говорить, что он западный, из бывшей Польши. Василий Иванович, однако, имел твердый характер, умел быть решительным и отличался резким способом ведения дискуссии. «У меня спросили фамилию, имя и адрес (все меня звали “Батька”). Я сказал, что [вот] я им налицо, работа, мною сделанная, известна, а имени, фамилии и адреса у меня для вас нет» [3, Л. 143 (оборотная сторона)], – подводил он итог установившихся у него взаимоотношений с руководством подполья.

ПРИМЕЧАНИЕ: Среди подпольщиков Сайчик был известен под несколькими именами: в районе немецкого кладбища имел кличку «Василий Иванович», в Серебрянке – «Дед», (у него была большая борода), в остальной части города его звали «Батька» (НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659, Л. 84)

Его работа в подполье в этот период носила, если можно так сказать, прикладной характер, в том числе, он участвовал в снабжении немногочисленных еще партизан медикаментами и оружием. Однажды едва не произошла катастрофа. В январе или феврале 1942 года он принимал участие в вывозе из Минска большой партии оружия. «… на площади, где сейчас стоит памятник Сталину, поломались сани. Хлопцы испугались, распрягли лошадей и ушли. Сани остались на площади. На следующий день [мы] взяли новые сани, поломанные поставили на них и увезли с площади. Немцы не обратили внимания на простоявшие всю ночь сани», - так описывал Василий Иванович произошедшее уже в 1958 году, выступая на заседании комиссии ЦК КПБ по минскому подполью [1, Л. 310].

Как-то его сфотографировал немецкий офицер. Это было числа 16 или 17 марта.

Они с Жаном (Иван Кабушкин) везли радиоприемник в одну из деревень. Жан шел впереди, а Сайчик вез приемник в санях. «Лошаденка была худая, сивая. У меня большая борода. Шел по дороге немецкий офицер-кавалерист. Он меня задержал на переезде у Червенского базара. Я думал, что хочет, чтобы мы его подвезли. А он сфотографировал. Жан, думая, что он меня задержал, хотел его сшибить, но тот меня сфотографировал. Взял под козырек и ушел» [5, Л. 84 – 85].

***

До мартовских арестов 1942 года находившихся на нелегальном положении участников подполья документами снабжало руководство Военного совета. Работавшие в заявочном бюро городской управы Минска Валентина Соловьянчик и Лидия Драгун похищали из этого учреждения и передавали Рогову и Антохину (руководитель ВСПД и его помощник соответственно) бланки паспортов, различного рода пропусков и справок в довольно большом количестве.

ПРИМЕЧАНИЕ: Некоторые источники утверждают, что заявочное бюро существовало не при Минской городской управе (орган так называемого местного самоуправления), а являлось структурным подразделением городского комиссариата – органа управления немецкой оккупационной власти. В частности, об этом писала Вера Давыдова в докладной записке заместителю директора Института истории партии при ЦК КПБ Сергею Почанину по поводу признания семьи Драгун участниками подполья (Материалы о взятии на дополнительный учет как участника Минского партийного подполья Драгун-Пастревич Лидии Даниловны – НАРБ, Ф. 1346, Оп.1, Д. 147, Л. 1). Это, вероятно, ошибочное утверждение, поскольку сама Лидия Драгун о своей должности и месте работы говорила так: «В августе-сентябре 1941 г., работая в заявочном бюро городской управы в должности зав. делопроизводством …» (Протокол допроса Драгун- Пастревич Лидии Даниловны от 6 ноября 1944 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 4)

Валентина Соловьянчик вспоминала, что в разгар событий (осень 1941 года) она выносила по 5 – 6 бланков важных документов ежедневно, а однажды, вскрыв сейф, они с Лидией Драгун за раз похитили две пачки чистых бланков паспортов и аусвайсов по 50 штук в каждой [8, Л. 2 – 3 ]. При этом есть основания полагать, что городскому подполью документы доставались по остаточному принципу, Военный совет в первую очередь обеспечивал паспортами и пропусками скрывавшихся в Минске командиров РККА. Дело дошло до того, что многие подпольщики стали подозревать руководителя ВСПД Ивана Рогова в спекуляции паспортами, полагая, что тот продавал их по 50 рублей золотом за бланк [3, Л. 143 (оборотная сторона)].

Пошли споры из-за паспортов. Сайчик предлагал изъять обеспечение подпольщиков документами из ведения Военного совета: «Какое право имеет Военный совет вмешиваться в дела комитета? Ему этого права никто не дал», – сетовал он на собеседовании в БШПД в декабре 1942 года[5, Л. 80]. И далее: «Я доказывал, что Военный совет никак не имеет права содержать паспортный стол, так как комитет должен делать свое дело, а Военный совет – свое и не соприкасаться с нами в городе. Они могут получать свою информацию, разрабатывать свои планы, а от нас требовать документы, людей…», – так сформулировал он имеющееся противоречие в упомянутой выше беседе с начальником Белорусского штаба партизанского движения Петром Калининым. Члены подпольного комитета, однако, с ним не согласились и вскоре после этого, по словам Сайчика, «стали его обходить» [3, Л. 143 (оборотная сторона)].

Между тем, обстановка в городе в начале весны 1942 года кардинально изменилась. В 20-х числах марта в Минске были проведены обширные аресты среди членов Военного совета, в результате чего эта организация прекратила свое существование (подробнее о ее организации, деятельности и разгроме читайте в очерке «ВСПД. Рогов, Антохин и Белов»). В ходе разгрома ВСПД серьезно пострадало и городское подполье – в апреле аресты продолжились уже среди групп, поддерживавших связь с партийным комитетом. Всего той весной немцы арестовали более четырехсот человек, 212 из них были казнены [9, Л. 121; 10, Л. 15]. Городской подпольный комитет понес при этом весьма серьезные потери. 7 мая был повешен Исай Казинец, Степан Заяц и Георгий Семенов были расстреляны [11, Л. 136]. (В отношении Семенова сообщавший об этом Алексей Котиков был не вполне уверен – в протоколе допроса он делает оговорку о том, что судьба «Жоржа» (подпольная кличка Семенова) ему неизвестна, «… были слухи, что он расстрелян» [12, Л. 156]). Чуть раньше, в апреле, на улицах Минска погибли Василий Жудро и Иван Рогов.

Уцелевшие подпольщики из числа руководителей комитета (Иван Ковалев, Константин Григорьев, Алексей Котиков и Вячеслав Никифоров) долгое время скрывались на конспиративных квартирах и за городом.

Не имея сведений об их судьбе, остававшиеся в городе подпольщики пытались искать новые возможности для продолжения сопротивления.  В те дни несколько групп заявили о необходимости восстановления подпольного комитета, для чего требовалось сформировать его новый состав. С этой целью, вероятно, по инициативе подпольщиков гетто [13, Л. 79], было созвано совещание остававшихся на свободе подпольщиков, занимавших накануне разгрома относительно видное место среди участников движения.

Собрание проводили на Торговой (ныне Зыбицкой) улице в доме № 20. Один из лидеров сопротивления в гетто, заявлявший об участии в подготовке этого совещания Григорий (Гирш) Смоляр, датирует его проведение маем 1942 года [14, c. 96]. 

На нем присутствовали инструкторы Ворошиловского и Кагановичского райкомов партии довоенной поры Назар Герасименко и Михаил Гебелев, председатель ПП швейников [профсоюза швейной промышленности] Семен Гапоненко и несколько других подпольщиков – включая Сайчика; по некоторым данным на совещании присутствовал случайно оказавшийся в городе Николай Никитин, еще в апреле 1942 года посланный комитетом в Узденский район для организации партизанского отряда (подробнее об этом см. в очерке «Капитан Никитин»). Он по стечению обстоятельств был втянут в события, посетив по непонятной надобности город в разгар арестов; позже Гебелев и Герасименко случайно обнаружили его на чердаке одной из конспиративных квартир Военного совета в Грушевском поселке, где тот пережидал опасность.

Помимо формирования нового состава подпольного комитета (а это был основной вопрос совещания), учитывая ошибки разгромленного подполья, собравшиеся планировали перевести его новое руководство и типографию за город, на базу одного из партизанских отрядов.

Вынесенные для обсуждения вопросы, однако, даже не успели озвучить перед собравшимися. Как сообщал в своем отчете Георгий Смоляр, «во время беседы, вдруг, неожиданно, неизвестно кем извещенные, появились старые работники комитета Невский и Ватик [Ковалев и Никифоров]. Они поблагодарили собравшихся за инициативу, но сказали, что нет надобности избирать новое руководство ввиду того, что в основном прежний комитет уцелел ... В дальнейшей своей работе комитет примет во внимание необходимость использования актива, собравшегося на данном совещании. На этом все закончилось» [13, с. 79].

Подпольщик с довоенным стажем, Василий Сайчик «остался в большом недоумении» от произошедшего. Он полагал, что «… старых членов комитета никак нельзя принять, если мы их не проверим, так как комитет провалился». Большинство других участников этого совещания, однако, убедили его согласиться с требованиями, предъявленными Ковалевым и Никифоровым. Упомянутый Николай Никитин сказал ему: “если мне доверяешь, оставь старый комитет, подчинись, не делай второй”. Сайчик согласился на это и старый состав комитета и продолжил свою работу [3, Л. 144].

Собрание на Торговой улице вряд ли нужно расценивать как направленную на раскол подполья инициативу некоторой его части – повторим, что его участники не располагали сведениями о судьбах руководства городской подпольной организации. Несостоявшимся «сепаратистам» не было известно, что избежавшие ареста и гибели члены комитета Иван Ковалев, Константин Григорьев, Алексей Котиков и Вячеслав Никифоров еще в апреле месяце сумели разыскать друг друга и восстановить связи с частью уцелевшего подполья. 18 или 19 апреля 1942 года в Минске на улице Заславльской они провели первое после разгрома подполья организационное собрание [15, Л. 111], которое и констатировало восстановление деятельности подпольного комитета уже в качестве горкома партии.

На том же апрельском совещании в состав горкома был введен пятым членом Владимир Омельянюк – в качестве редактора газеты «Звязда», которую руководство подполья решило издавать в нелегальной типографии (которую предстояло организовывать наново, так как созданная в январе 1942 года типография была разгромлена в ходе мартовских событий).

Потом случился не до конца понятный демарш Константина Григорьева, который перестал посещать собрания подпольного горкома и отошел от участия в подпольной работе. В том же мае, 26 числа, был убит Владимир Омельянюк. В составе подпольного горкома их места заняли Дмитрий Короткевич (вместо Григорьева) и Константин Хмелевский (заменил Омельянюка)[16, Л. 148 (оборотная сторона)]. 

Василий Сайчик не получил места и в составе подпольного горкома партии, возможно, по названной выше причине – после роспуска КПЗБ он не состоял в партии. «Я входил как участник всей этой процедуры и я бы сказал, что со мной каждый информировался» [1, Л. 300], – утверждал он в своем выступлении на заседании комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью 7 июля 1958 года.

После весенних событий 1942 года его положение в иерархии участников минского подполья, однако, существенным образом изменилось – за ним закрепились две немаловажные функции, которые требовали практической деятельности, смекалки, ловкости и напора.

Ватик (Никифоров) и Володя (Омельянюк), с его слов, «очень бедовали о паспортах» [5, Л. 82]. «…они [подпольный комитет] часто ко мне обращались какие вопросы решать. Я сказал, что основное … чтобы мы могли делать документы нашим людям, которым невозможно официально жить в городе» [1, Л. 295].

В свое время он с умом распорядился вынесенными из клинического городка документами умерших до войны минчан – они дали ему простейшие навыки их «исправления» для дальнейшего использования. Вероятно, не был случайным тот факт, что после разгрома Военного совета обеспечение подпольщиков документами перешло к Василию Сайчику – признаем, что он приложил немало усилий для создания в условиях подполья так называемого «паспортного стола».

На первых порах дело ограничивалось кустарной подделкой старых советских паспортов; при этом недостаточно было заменить в документе фотографию и внести некоторые изменения в записи – год рождения или фамилию. Труднее обстояло дело с подписями, довоенный советский паспорт становился действительным только после того, как его удостоверяли в городской управе.

Сначала подписи делали под копирку, затем – с помощью электричества: на две толстые книги клали лист стекла, под которым зажигали электрическую лампочку; на стекле располагали образец подписи, которую надо было скопировать (например, страницу настоящего паспорта, заверенного в управе), сверху – нуждавшуюся в изменениях страницу. После выполнения указанных процедур оставалось воспроизвести высвеченную лампочкой подпись чиновника паспортного стола городской управы города Минска. Подобным же образом осуществлялась фальсификация пропусков, различного рода справок и других документов.

«Подписи подделывал через электрический свет артист Белорусского ансамбля, некий Иван [Иван Козлов]. …Аусвайсы, которые мы подделывали, нельзя было отличить от настоящих. Когда аусвайс попадал в руки немцев, то они [его подписи] признавали за свои … Потом я нашел еще одного комсомольца, который подделывал печати» [3, Л. 144 (оборот.)], – так описывал процедуру Сайчик в беседе с начальником БШПД Петром Калининым. В скором времени свой временный с красной полосой паспорт он сжег и обзавелся советским бессрочным паспортом, должным образом оформленным указанным выше способом [5, Л. 83].

Второй его обязанностью в подполье стало участие в организации подпольной типографии.

***

Поздней весной 1942 года он познакомился с Михаилом Вороновым, который работал электротехником в типографии дома печати (до войны - имени Сталина, здание типографии и сейчас стоит на проспекте Независимости при пересечении его с улицей Сурганова). Воронов жил с отцом Михаилом Павловичем (работал в той же типографии печатником) на улице Шорной (Рымарскай), дом № 13. Участвовавшая в событиях подпольщица Ядвига Савицкая называет иной адрес – дом № 9 по той же Шорной улице. Не станем комментировать это разночтение, но отметим следующее обстоятельство: дом Вороновых обязательно должен был располагаться по нечетной стороне улицы, так как четная ее сторона находилась на территории гетто.

Начинали, как это часто бывает, с малого. До знакомства с Сайчиком отец и сын Вороновы, судя по свидетельствам посвященных в их деятельность лиц, принесли к себе на квартиру немного шрифта, краски, других необходимых материалов и оборудовали там своего рода маленькую типографию, в которой печатали продовольственные карточки и снабжали ими родственников, друзей и знакомых. Позже этой услугой Вороновых стали пользоваться и подпольщики. Как сообщал уже после войны Василий Сайчик, на квартире у Вороновых печатались не только хлебные карточки, но и карточки дополнительного пайка, биржевые карточки (для безработных), справки с места работы и другие необходимые в их условиях документы [1, Л. 300]. «… за май – август [1942 года] мы обеспечили карточками всех наших работников. Кроме того, [особо нуждающихся удавалось обеспечивать] сухим пайком: 0,5 кг. дрожжей, 0,5 кг. соли, 2,5 кг. гречневой муки и 0,5 кг. отходов от патоки» [5, Л. 82], сообщал он на собеседовании в БШПД, состоявшемся у него 11 декабря 1942 года уже после выхода в советский тыл.

Печатанием карточек, однако, дело не ограничивалось, для отоваривания продуктами карточки необходимо было приписать к тому или иному магазину. Вороновы разрешили и эту задачу – они сумели изготовить печати нескольких магазинов [1, Л. 300 – 301].

Потом Сайчик попросил Вороновых изготовить печать городской управы для паспортов. Пользуясь материалами, инструментом и оборудованием типографии дома печати, они выполнили и этот его заказ.

Дальше – больше. По настоянию начальника «паспортного стола» группа Вороновых сделала печать отдела коммунального хозяйства и печать транспортного отдела городской управы. Это позволяло должным образом оформлять многие виды пропусков, включая аусвайсы. В скором времени Сайчик обзавелся также и печатью церковной – ее использовали для изготовления метрик [5, Л. 82].

И далее: «Из дома печати мы получали все документы, которые только печатались, например, барановичские, смоленские и т.п. паспорта (у немцев для каждого района были свои бланки)». Например, при отправке людей в отряды, им и их проводникам необходимы были так называемые пассершайны – пропуска для передвижения за пределами Минска. Трудность их подделки состояла в том, что печати на этих пропусках (вернее, номера на печатях) периодически менялись. Устроив своего человека в соответствующем учреждении, «паспортный стол» Василия Сайчика решил и эту проблему [5, Л. 83]. 

***

После возобновления деятельности подпольного комитета (апрель – май 1942 года) его руководством было принято решение об издании газеты «Звязда» – органа ЦК КП(б)Б довоенной поры. (По некоторым сведениям, решение об издании «Звязды» было принято еще в марте 1942 года, однако, последовавшие вслед за тем события не позволили приступить к реализации этой задумки – немцы разгромили созданную в январе подпольную типографию).

«Эта музыка была поручена мне» [1, Л. 300], – вспоминал потом Сайчик. «Организацию типографии поручили мне. Паспортный стол я совсем забрал себе» [3, Л. 144], – конкретизировал он в беседе с Петром Калининым свои обязанности на этом этапе развития городского подполья. Член подпольного горкома Алексей Котиков подтверждает «кадровый взлет» старого подпольщика: «Сайчик … занимал должность зав. типографии и нач. паспортного стола, оформлял выдачу документов для подпольных работников», - утверждал он на одном из своих допросов в НКВД в январе 1943 года [12,  Л. 157].

Опять-таки, начинали с малого – с листовок. На первых порах использовали «типографию» Вороновых. Первую листовку написал Владимир Омельянюк (в связи с казненными 7 мая подпольщиками); он же редактировал и первый номер «Звязды».

Листовку и майский номер газеты набирали в типографии дома печати, практически на глазах у немцев. Незадолго до описываемых событий старший Воронов, Михаил Павлович, познакомил Сайчика с двумя наборщиками – Борисом Пупко и Михаилом Свиридовым. С началом войны проживавший в Лиде Борис Пупко попытался эвакуироваться на восток, но сумел добраться только до Минска, где был задержан немцами и, в силу еврейского происхождения, в июле 1941 года оказался в фильтрационном лагере в Дроздах (упомянут выше). Будучи высококвалифицированным наборщиком, «транзитом» через тюрьму на Володарской улице, Пупко попал в типографию дома печати, при этом ему было позволено проживать вне гетто. Как явствует из рассказа Ядвиги Савицкой, не имея квартиры в городе, приезжий Борис Пупко проживал в каморке при типографии, правда, как еврею, ему было запрещено покидать территорию предприятия. «И жизнь его протекала в одиночестве, без друзей, в четырех стенах». Вместе с тем, факт его проживания в каморке при наборном цехе дома печати как нельзя лучше соответствовал рождавшемуся замыслу. Младший Воронов провел в каморку электричество, что позволяло работать по ночам. В помощь Борису Пупко была определена Броня Гофман – до войны она работала учительницей в школе, а сейчас была уборщицей в наборном цеху и, в то же время, являлась прислугой у фрау Фогель – выпускающего редактора сразу двух немецких газет и, по совместительству, жены шефа типографии. Таким образом, работы у Брони Гофман было много и ей также было позволено проживать на предприятии за пределами гетто [17, с. 100].

После набора гранки перенесли на квартиру к Вороновым. Там Михаил Свиридов и Сергей Благоразумов сверстали газету, Владимир Омельянюк вычитывал ее и правил корректуру [18], после чего, согласно общепринятой версии, там же, у Вороновых, 18 мая 1942 года первый номер газеты был отпечатан [10, стр. 32 – 33].

Как это следует из воспоминаний подпольщицы Ядвиги Савицкой, однако, дом, в котором проживали Вороновы (улица Шорная, 9 или 13) имел три квартиры. В первой жили Вороновы, во второй – подпольщик Тимофей Александрович Трофимюк с женой Дарьей Ивановной и сыном Димой, а в третьей – безвестная одинокая женщина. Первый номер газеты печатали в квартире Трофимюков – это помещение было более подходящим для выполнения задачи с точки зрения конспирации [17, с. 102].

Здесь, под шкафом, оборудовали надежный тайник, куда в случае опасности могли быстро спрятать набор, тискальную доску, валик, краски, бумагу.

Первый номер газеты вышел без даты, «для того, чтобы не знали, когда вышла и откуда прибыла газета. Когда люди пошли в отряды … тогда дополнительно выпустили первый номер, который вышел 24 июня 1942 г.» [1, 300 – 302], – уже после войны делился тонкостями издательской деятельности в условиях подполья Василий Сайчик. При этом, в отличие от разгромленного в марте «Вестника Родины», который для придания видимости тесной связи подполья с Москвой позиционировали в качестве газеты Политуправления Западного фронта [19, стар. 120 – 121], «Звязда» издавалась как печатный орган Минского подпольного горкома КП(б)Б, о чем открыто сообщалось в ее выходных данных.

***

Второй номер «Звязды» вышел лишь в августе 1942, третий и четвертый номера – в сентябре. Такая заминка была вызвана развернувшимися в конце мая и в начале июня 1942 года событиями.

26 мая планировался очередной вывод людей из города для пополнения действовавшего в Дзержинском районе партизанского отряда имени Сталина (не путать с 208-м отрядом имени Сталина полковника Ничипоровича – его отряд базировался к тому времени уже в Кличевском районе Могилевской области). Омельянюк участвовал в организации и проведении этой операции. В тот день, незадолго до сбора людей на условленном месте, Сайчик встречался с ним в Михайловском сквере, возле доски почета колхозов довоенной поры. Возможно, предчувствуя нехорошее, Омельянюк дал Сайчику новую связь: «если дело провалится, если что сделается со мной, то Невский все это дело выяснит».

Рисунок 3. Михайловский сквер. Доска почета колхозов

Василий Сайчик, с его же слов, не доверял Ковалеву. На состоявшемся 11 декабря 1942 года собеседовании в БШПД он открыто обвинил того в предательстве, следствием которого стала гибель Омельянюка. Как это видно из его слов, в тот день неподалеку от хлебозавода (другие источники указывают на иное место встречи – неподалеку от вагоноремонтного завода имени Мясникова на ул. Железнодорожной [16, Л. 148 (оборот)]) должны были встретиться 11 человек, которых подпольщики автомобилем планировали вывезти в условленное место за городом, где их должны были подобрать связные из отряда.

Эта операция провалилась. Как утверждал Василий Сайчик, водитель автомашины оказался провокатором, в момент посадки людей появились немцы. В завязавшейся перестрелке 5 человек погибло, остальные шестеро были арестованы и оказались позже в концлагере [5, Д. 659, Л. 83 – 84].

В провале операции Сайчик напрямую винил секретаря подпольного горкома Ивана Ковалева: «Во время этой отправки было первое предательство Ивана Гавриловича», - убеждал он начальника БШПД Петра Калинина [3, Л. 144 (оборотная сторона)]. Более того, Сайчик весьма уверенно обвинял его и в гибели Омельянюка: «…Володя предан Ковалевым (Невским)» [5, Л. 83 – 84].

Между тем, общеизвестно, что присутствовавший при отправке людей из города Омельянюк не был убит в ходе этой операции, похоже, к тому моменту он уже покинул место событий. Алексей Котиков и вовсе утверждал, что автомашина с людьми была обстреляна уже на выезде из города и Омельянюк, таким образом, не мог участвовать в развернувшихся событиях [20, Л. 24].

Рисунок 4. Владимир Омельянюк с сыном. Довоенное фото.

На 5 часов вечера у Сайчика была назначена еще одна встреча с Омельянюком, но тот на нее не явился. Прождав минут 15, Сайчик пошел к нему на квартиру, но и там его не застал. Он забрал хранившиеся у Омельянюка документы, пистолет, газету, хлебные карточки и ушел с этим [3, Л. 144 (оборотная сторона)].

Позже выяснилось, что Владимир Омельянюк был убит на Советской улице неподалеку от Красного костела спустя несколько часов после провалившейся операции по отправке пополнения в партизанский отряд.

В доме напротив памятника Ленину (так называемый дом Костровицкой), располагалась принадлежавшая городской управе аптека, заведовал которой довоенный знакомый Омельянюка Георгий Фалевич. С его помощью через аптеку подполье снабжало партизан лекарствами и перевязочными средствами, а кабинет Фалевича представлял собой удобное место для встреч партизанских связных с подпольщиками [21, Л. 22, 24].

Алексей Котиков утверждал, что Владимир Омельянюк был убит выстрелом в спину при выходе из аптеки. Причину гибели подпольщика он напрямую связывал с утренними событиями:

Рисунок 5. Дом Костровицкой

он хорошо знал водителя и ручался за его надежность, но последовавшая затем драма вызывала серьезные подозрения в отношении шофера. По словам Котикова «гестапо полагало, что убийством Омельянюка оно скроет следы предателя» [20, Л. 24]. Василий Сайчик в целом поддерживал такую версию, но считал, что немцам о подозрениях Омельянюка в отношении провокатора-водителя рассказал никто иной, как Невский: «…Володя предан Ковалевым (Невским)», утверждал он на собеседовании в БШПД с Кравченко – «чтобы скрыть причастность своего агента «гестаповцы убили Володю» [5, Л. 84].

Впрочем, существует еще одна версия произошедшего.

Вполне возможно, что Омельянюка выследили вне связи с неудавшейся операцией по отправке людей в партизанский отряд, при этом Василий Сайчик – косвенно или напрямую – мог быть к этому причастен. Накануне, 25 мая, он переправил в аптеку на Советской шрифты, предназначавшиеся для одного из партизанских отрядов – всего около 40 касс.

ПРИМЕЧАНИЕ: Кассы - большие неглубокие ящики, разделенные перегородками на различной величины клетки по числу букв и знаков.

Агенты СД, похоже, выследили явившихся за шрифтами связных (две девушки, их имена Сайчик не называет) и установили за аптекой наблюдение, под которое и попал явившийся к Жоржу Фалевичу Омельянюк.

Рисунок 6. Жорж (Георгий) Фалевич

От аптеки за ним отправились два агента. На улице Урицкого (по словам Василия Сайчика; судя по топографическим признакам, это маловероятно) он попытался оторваться от слежки, бросился направо в безымянный проулок, но в этот момент в него выстрелили. Он упал. Его накрыли плащом, через 30 минут пришла машина и тело Владимира Омельянюка увезли, как полагал Сайчик, в СД [1, Л. 302 – 303]. В тот же день, естественно, был арестован и Фалевич, а также несколько человек из числа работников аптеки и неслучайных ее посетителей [21, Л. 25].

Осторожничая, Сайчик поменял квартиру.

На другой день после гибели Омельянюка он встретился с Ватиком Никифоровым и высказал предположение о том, что в комитете есть провокатор. Он сомневался, чтобы в один день произошло столько кровавых случайностей, и в очередной раз высказал свои подозрения в адрес Ивана Ковалева. Он рассказал Ватику о последнем своем разговоре с Омельянюком, о полученной от него рекомендации выполнять распоряжения Невского в случае непредвиденных обстоятельств, и тут же отказался от контактов с руководителем минского общегородского подполья. «Я … Ивана Гавриловича не знаю и ему не доверяю», – заявил он Никифорову – второму (после Ивана Ковалева) на то время человеку в подпольном комитете.

Впрочем, события того дня бросали тень и на него – он виделся с Омельянюком незадолго до его гибели, знал о месте и времени проведения утренней операции и непосредственно участвовал в доставке шрифтов в аптеку. Позже Василий Сайчик встречался с матерью Омельянюка и та поведала о возникших в их окружении подозрениях – люди говорили, «… будто убийцей ее сына является “Батька”». Женщина не поверила слухам и, по словам Сайчика, оспаривала их, утверждая, что знает того с ноября месяца и никак не может поверить в его предательство [3, Л. 144 (оборотная сторона)].

Вскоре после гибели Омельянюка по редакции «Звязды» был нанесен еще один удар – 5 июля был арестован наборщик первого номера Борис Пупко. Еще утром подпоьщики предупредили его об опасности и они с Броней Гофман успели покинуть свою каморку в типографии дома печати и выйти на улицу Богдана Хмельницкого. В это сложно поверить, но Борис Пупко решил вернуться за оставленным в каморке пиджаком – но там уже находились сотрудники СД. Броня Гофман, не дождавшись Бориса, пробралась к Академии Наук, где на задних дворах в бараке проживал Сайчик. Два дня она пряталась у него, а потом перешла на квартиру Вороновых, где прожила несколько недель [22, с. 46]. В августе 1942 года Броню Гофман подпольщикам удалось вывести из города в партизанскую бригаду имени Сталина [23, Л. 309] (Дзержинский район).

В результате, возобновить выпуск «Звязды» удалось лишь в конце лета. Заменить Омельянюка – идейного вдохновителя и редактора газеты было непросто. Общее руководство редакцией после его гибели осуществлял Вячеслав Никифоров (Ватик) [10, с. 33], отвечавший в подполье за агитацию и пропаганду. К участию в редактировании газеты он привлек Владимира Казаченка и Ядвигу Савицкую, с довоенных пор знакомых с издательской деятельностью.

***

Начинать приходилось практически с нуля: после ареста Бориса Пупко подполье лишилось не только опытного наборщика, но и тех условий, которые давало его проживание в типографии. Между тем, набор газеты представляет собой не менее важное (и, конечно, более сложное) дело, чем печать. Условия кустарной «типографии» Вороновых, вероятно, не позволяли осуществлять оба процесса – по крайней мере, издание следующих после первого номеров «Звязды» производилось уже не на Шорной улице и, похоже, без их участия, по крайней мере, ни вовлекший их в подполье Василий Сайчик, ни работавшие в газете Савицкая с Казаченком не упоминают об участии отца и сына Вороновых в выпуске 2, 3 и 4 номеров. Родной брат старшего Воронова Макар Павлович (в архивном документе его фамилия значится как Ворон, впрочем, как и фамилия его брата и племянника), утверждал, что подпольная типография в квартире на Шорной располагалась около месяца, а затем «… куда-то была переведена» [24, Л. 316].

Новым наборщиком был принят Александрович Хасан Мустафович. Он проживал в доме № 6 по Издательской улице [25, с. 215]; вероятно, по его рекомендации новую типографию оборудовали на квартире его соседки Татьяны Евменовны Яковенко – в доме № 10 по той же Издательской. Здесь, в комнате ее квартиранта, также подпольщика Арсения Сергеевича Гришина (замучен в тюрьме осенью 1942 г. [25, с. 47]) были набраны и отпечатаны второй и третий номера газеты.

За Василием Сайчиком оставалось техническое обеспечение типографии. Для реализации этого проекта пришлось приложить немало усилий – один перенос шрифтов по новому адресу чего только стоил.

Владимир Казаченок упоминал о попытке автоматизировать работу типографии – с помощью подпольщиков дома печати они с Сайчиком пытались приобрести там печатную машинку «Американка», производительность которой позволяла печатать до 20-25 листов в минуту; попытка сорвалась на заключительном этапе ее реализации: нанятый водитель в последний момент струсил и не вывез машину со двора типографии [26, Л. 13 – Л. 14].

В результате газета набиралась и печаталась вручную, что, естественно, сказывалось на сроках и тираже.

Перед выходом четвертого номера «Звязды» подпольная типография вновь сменила адрес – его печатали на квартире П. К. Ходасевича (ул. Третья Линия, 26, сегодня это часть Цнянской улицы). 20 сентября тираж был отпечатан.

Хасан Александрович набрал и пятый номер газеты, но начавшиеся 25 сентября аресты сделали невозможным его выпуск [18], [27, с. 191– 192].

***

События развивались стремительно. В пересказе Сайчика это выглядело следующим образом. «24 сентября Ковалев приказал мне сдать паспортный стол и принять должность заместителя начальника контрразведки. Я на это ему ответил, что должность принимаю, но паспортный стол не сдам, что я это дело организовал, я и буду управлять» [5,  Л. 86 ].

Попытка Ковалева завладеть «паспортным столом» вызвала у него подозрения; он сообщил об инциденте Ватику и потребовал разбирательства. Последний склонялся к необходимости  установить за Невским слежку.. Но из этого ничего не вышло, “он их обходил” [3, Л. 144 (оборотная сторона) ].

“У меня сердце к Ивану Гавриовичу совсем не лежало, чуяла душа. Мы один раз собрались в Студенческом городке ... я, Жан, Ватик, Зайцев (?), Калиновский, Костя Хмелевский. Принесли пол литра самогонки, я принес пол литра ... Мы выпили.

Я говорю, что в нашей среде есть предатель. Коли мы не обнаружим его, то все погибнем. С этого времени я стал Ивана Гавриловича окончательно избегать... За две недели до этого Тетя Нюра [подпольщица Анна Ширко, погибла в ходе осеннего разгрома подполья] мне сообщила, что видела Ивана Гавриловича в гестапо. Там есть ... еще одна [женщина]. Она тоже видела и доказывала точно. Было несколько отправок в лес, которыми руководил Ковалев. Все люди погибли. Это [доказывало], что он не наш человек”, – рассказывал позже Сайчик о своих подозвениях в адрес Ковалева Петру Калинину  [3, Л. 144 (оборотная сторона) – 145].

ПРИМЕЧАНИЕ: В целом отношение Московского руководства к употреблению алкоголя подпольщиками было сдержано-неодобрительным, однако, в некоторых случаях на факты подобного рода пытались списать причины неудач – вплоть до причин арестов подпольщиков. Так, например, в апреле 1943 года начальник оперчекистской группы НКВД Минской области подполковник Госбезопасности Крысанов сообщал  Пантелеймону Пономаренко (а тот потом переслал полученные сведения Абакумову), что примерно в августе – сентябре 1942 года (как раз накануне осеннего разгрома подполья) среди работников подпольного комитета сильно было развито пьянство. Члены комитета часто собирались на квартире Короткевича, где во время выпивки и после обсуждали работу комитета [28, Л. 245].

«Иван Гаврилович меня спрашивал, где моя квартира. Я ему говорю, “моя квартира секретная, я никому адреса моего не даю. Пускай отец с того света придет, так и тому не скажу.” Однажды я пришел … с большим количеством документов домой и вижу у себя на квартире Жана и Ивана Гавриловича. У меня от страха документы на пол выпали. Оказывается, Иван Гаврилович встретил Жана и заставил его привести в мою квартиру» [3, Л. 145 ].

Сайчик начал настаивать на убийстве Ковалева. Ватик же не соглашался на это без ведома Алексея Котикова, который в разгар событий еще не вернулся из партизанской зоны на Палике – из бригад «Дяди Коли» и «Старика», с которыми он вел переговоры о выводе людей из Минска [5, Л. 85] (подробнее об этом см. в очерке «Алексей Котиков»).

Предлагаемое Василием Сайчиком расследование в отношении Ковалева не состоялось: немецкие спецслужбы упредили минских подпольщиков. 25 сентября в городе начались аресты. Первой по словам Сайчика была арестована Тетя Нюра, позже – в ту же ночь – Ватик. В субботу, 26 сентября вернулись от партизан Котиков и Жан. Они встречались на квартире у Сайчика (Пушкинский поселок), а затем разошлись: Жан отправился ночевать по только ему известному адресу (к какому-то машинисту); Котиков, как сообщает Сайчик,  отправился в деревню. Он провожал его до Комаровки, там, на улице Цнянской они расстались, предварительно условившиь о новой встрече в 10 часов утра следующего дня. Котиков, однако, на явку не пришел. Ватик исчез. Что делать – не изветсно [3 Л. 145].

Сайчик рискнул сходить на секретную квартиру Ватика – в доме на углу Революционной и Комсомольской улиц. Его встретила хозяйка квартиры и сообщила, что никого нет, Никифорова и Надю (девушку Ватика) забрали еще в пятницу ночью. Сайчик знал, что агенты СД часто караулят такие квартиры, поэтому бегом выскочил во двор и покинул опасный район. Он быстро сообщил по всем известным ему адресам весть об аресте Ватика [3, Л. 145 (оборотная сторона)].

Сайчик насторожился, избегал встреч и не появлялся на конспиративных квартирах, которые были известны другим подпольным работникам. И все же два дня спустя, 29 сентября, желая узнать, кто арестован и какое положение среди уцелевших, он попытался разыскать Шугаева, который жил на квартире у Ивана Георгиевича Богданова (ул. Пугачевская,13).

Увы, к тому времени эта явка была провалена – схваченный вечером 27 октября 1942 года (после расставания с Сайчиком) член минского подпольного горкома Алексей Котиков, вероятно, не выдержав допроса в минском СД, указал на эту квартиру как на место вероятного появления секретаря горкома Ивана Ковалева. Вечером 28 октября его в наручниках возили на названную им квартиру для ареста Ковалева. Через короткое время после их прибытия туда “… Ковалев привел Шугаева, где вместе с Шугаевым он был мнимо арестован” [29, Л. 337], – так обрисовывал произошедшее Алексей Котиков в одном из своих отчетов уже после выхода за линию фронта в ноябре 1942 года.

Посетивший на следующий день (29 сентября) явку на Пугачевской улице, 13 Василий Сайчик попал в оставленную там засаду. О деталях произошедшего он рассказывал в декабре 1942 года начальнику БШПД Петру Калинину.

«Я зашел на Пугачевскуцю улицу (см. рисунок 7, №1). Всегда … заходил с улицы, а на этот раз пошел с огорода. Прихожу, вижу, что на двери висит замок. Удивился, что в 12 часов висит замок. Машина гестапо стояла на улице и из-за ворот не видно было ее. Я подошел к воротам и открыл калитку, а через окно мне кричат “хальт!” Я сразу сообразил, что все-равно погиб, и побежал. Немцы выскочили и начали стрелять из пистолета. Я повернул обратно и бросил документы в крапиву (кроме вполне надежного паспорта и удостоверения с места работы при себе в тот момент у него находилось еще три чистых бланка пропусков на право выхода из города и три бланка автобазы – их он и сумел выбросить [30, Л. 283]), а сам – через заборы. На четвертом заборе меня ранили. Я выбежал на болото на Комаровке (№ 2 на рисунке 7), хотел перебежать старую Комаровку, но немцы мне забежали в лоб, а другие сзади. Меня задержали и повели на ту квартру ... В этот момент, когда  меня задержали, был гудок на час» [3, Л. 145 (оборотная сторона)].

Спустя короткое время его на машине отвезли на улицу Широкую (ныне Куйбышева), там был лагерь для военнопленных (№3, рисунок 7) и казармы украинского батальона (№4, тот же рисунок ).

Рисунок 7. Ул. Пугачевская - Широкая - Комаровская

Там, в полицейском участке, Сайчика осмотрели, рана, вероятно, показалась достаточно серьезной (пуля попала в плечо и прошла через грудную клетку [1, Л. 309]) и его отвезли в больницу на Ленинской улице (бывшая 1-я Советская больница).

Рисунок 8. Первая Советская больница

В коридоре ему встретился старший лейтенант Макаренко, Сайчик предполагал в нем родственника комиссара отряда Дяди Васи (Воронянского), погибшего весной в Пушкинском поселке вместе с Жудро. Со слов Сайчика, этот Макаренко не состоял в подполье, но и не вредил ему. Он узнал старика и сообщил о его аресте Вороновым, а те – дальше по известной им цепочке.

Там же, в больнице, состоялся первый и, вероятно, единственный его допрос. Основной интерес немецкого следователя заключался в том, знаком ли он с арестованными к тому времени Ватиком, Котиковым, Невским и Шугаевым. Сайчик, естественно, отрицал такие знакомства.

Его оставили в больнице. Охраны при нем не было, так как врач констатировал тяжелое состояние раненого и настаивал на операции. Заведующий больницей все же обратился позже в СД с просьбой прислать часовых, но решение этого вопроса по случайному стечению обстоятельств было перенесено на следующее утро: записка была составлена на русском языке, посланную в СД работницу больницы немцы отправили восвояси с рекомендацией составить требование на немецком языке. К моменту ее возвращения в больнице никого из рукводства уже не было и решение вопроса автоматически было перенсено на следующее утро – со слов Василия Ивановича, разумеется [5, Л. 87].

Это дало ему шанс. Через безвестную работницу больницы (Сайчик не называет ее имени), ему передали сообщение от Виктории Рубец (состояла в подпольной группе Евгения Клумова, действовавшей в этой больнице): “Виктя сказала, чтобы в 7 часов ты вышел на Лодочную улицу, там будет ждать машина или подвода” [3, Л. 145 (оборотная сторона) – 146].

Получилось, правда, не совсем гладко. Он опаздал к указанному времени – ему назначили медицинские процедуры и он сумел выйти из здания лишь в 7.15. В больничном дворе у ворот был чем-то занят не посвященный в происходящее больничный завхоз, ко всему прочему немец по национальности. Несмотря на ранение Сайчик сумел перелезть через забор, выйти на Гарбарную (на схеме 9 - Uferstraβe) улицу и оттуда – на Лодочную, но там его уже никто не ждал.  

Рисунок 9. Ул. Ленина (Маркштрассе) - Лодочная - Красноармейская (Потсдамерштрпссе)

Рядом, на Красноармейской жила Эмилия Цитович – она участвовала в работе “паспортного стола” и, что было весьма существенным в его положении, о ней не знал никто из арестованных к тому времени подпольщиков. Примерно в 7.30 вечера он пришел к Цитович и попросил укрытия на ночь [5, Л. 87].

“Я снял ножницами усы. У этой женщины [Цитович] были бинты, она меня перевязала. Дом, в который я зашел, находится напротив библиотеки имени Ленина” [3, Л. 146] (№ 3 на схеме 9), маленький деревянный домик, стоявший по образному выражению Александры Янулис (еще одной подпольщицы, осведомденной о его делах) “под носом у гестапо”. Квартира состояла из двух комнат: первую комнату занимала сама Цитович, а во второй проживала семья, не имевшая отношения к подполью и не посвященная в происходящее [31, Л. 12]. Это могло быть опасным: ранее соседи по дому несколько раз видели Сайчика – здорового на вид и общительного старика, а тут лежит за печкой и не выходит.

На следующий день Янулис и Цитович смогли разыскать Жана (Иван Кабушкин), который вывез его из ненадежного убежища и три недели прятал в городе до выздоровления. Сначала, 30 сентября он устроил его на улице Горького (вероятно, уловой дом на пересечении с Пролетарской – у немцев Оперштрассе – в районе оперного). Там в деревянном двухэтажном домике напротив Дома Советов проживала Никифорова Феня (в официальных документах –  Феодосия). У нее он пролежал 4 дня. Потом его присутствием в доме начали

Рисунок 10. Подъем по улице Пролетарской (Оперштрассе, ныне Я. Купалы) к ул. Горького (ныне Богдановича). Вверху по центру - Дом Советов, справа – Оперный театр.

интересоваться соседи и Жан перевел его на Старовиленскую улицу, угловой дом № 26, кв. 3 к супругам Ляховским – Павлу Романовичу и Прасковье Александровне… Там он прятался еще 5 дней, после чего перебрался в дом № 6 по Революционной улице [5, Л. 87 – Л. 88] к участвовавшей в его спасении Рубец Виктории (для родных и друзей – Витя). В этом доме почти все квартиры занимали немцы, полицейские, бургомистры, что, некоторым образом даже способствовало укрывательству[3, Л. 146]. Лечил Сайчика на дому во всех указанных квартирах доцент Прилуцкий Сергей Алексеевич [32, Л. 432 – 433].

Его побег не остался безнаказанным для лиц, так или иначе к нему причастных. 17 апреля 1943 г. начальник оперчекистской группы НКВД Минской области подполковник госбезопасности Крысанов докладывал Пантелеймону Пономаренко, что в 9 часов вечера 29 сентября в больницу за Сайчиком все же явились работники СД. Не обнаружив его на больничной койке, они провели тщательный обыск и арестовали дежурного врача больницы (фамилия врача не установлена, возможно, прибыл в Минск из Франции). Впрочем, впоследствии его из-под ареста освободили. Розыски Василия Сайчика, естественно, продолжались [28, Л. 245]. В результате несколько человек из числа участвовавших в его спасении были арестованы и впоследствии казнены, в их числе давшие кров Сайчику Никифорова Феня и Рубец Виктория.

Они полагали, что их подвела неосторожность. Как писала потом из минской тюрьмы Виктория, Феня поделилась с близким ей человеком, неким Ахремовым, что они спасали «Батьку», который в разное время скрывался поочередно у них на квартирах. Ахремов, вероятнее всего, и выдал женщин, как они полагали, только он и мог – больше некому [33, Л. 10].

Их арестовали в один день 8 декабря 1942 года [34, с. 327, c. 328]

Виктория Рубец

Феня, не выдержав допросов в СД, дала на Рубец показания, возможно, выгораживая других участников событий и полагая, что ее подруга «… все равно утопленница» – у нее в доме при обыске нашли револьвер и медикаменты, оставленные “Толиком Большим” (подпольщик, связной партизанских бригад, впоследствии расстрелян партизанами за измену). Кроме того, у Виктории Рубец это был уже второй арест, впервые она оказалась в СД еще в ноябре 1941 года – за связь с еврейским гетто, но тогда ее отпустили, как потом она иронизировала, «… дали время исправиться» [33, Л. 7 – Л. 8]. Сейчас же, на очной ставке с Феней, их сильно избили, и Феня, не выдержав пыток, сказала следователю, что Виктория привезла к ней домой раненого Сайчика и оставила его под видом больного родственника из деревни [33, Л. 10].

 

Впрочем, Виктория зла на подругу не держала, лишь сетовала, что гибнет за длинный «бабий язык»: «Фене я прощаю, она … тоже хватила: приняла яд, но [это] не лишило ее жизни, жалко смотреть на нее. Бог с ней, дело не поправишь» [33, Л.8].

Феня Никифорова не выдержала мучений, умерла в тюрьме в ноябре 1942 года [25, с. 95].  Ее подруга, Виктория Рубец продержалась дольше – последние ее письма из тюремной камеры датированы 27 января 1943 года [33, Л. 16, Л. 17].

***

Когда дело пошло на поправку Сайчик связался с Казаченком и познакомил его с Жаном. Встреча проходила на Старо-Виленской, у Ляховских. Продолжавшиеся аресты вынуждали покинуть город, но, вероятно, в те дни у них (Сайчик, Жан и Казаченок) созрел новый замысел. Они решили перед уходом из Минска отпечатать и распространить по городу листовку от имени подпольного горкома – чтобы показать горожанам, что подполье живет и продолжает сопротивление [5, Л. 88].

Материальная база для выпуска такой листовки у них была. В конце сентября Казаченок вынес типографию с Издательской улицы, поскольку ее расположение по этому адресу было известно некоторым из арестованных к тому времени подпольщиков.

Это было довольно сложным мероприятием. Как вспоминала уже после войны Александра Янулис, в те дни город был переполнен агентами, «… выходишь на улицу и везде машины СД, мы их знали уже, небольшие «Оппельки» оперативного назначения, как наши маленькие «Москвичи». Каждая улица буквально набита этими машинами. Ужаснейшее это было время, выдавали безбожно. Везде засады, смотришь, уже арестовали, выводят, несколько дней таких страшных было» [31, Л. 15].

В этих условиях перед ним стояла непростая задача. “… я думал, на какую квартиру перенести. (Было два варианта – на Розы Люксембург и у немецкого кладбища)”. Не рискуя нести шрифты (около 5 пудов) через весь город, перенес их к работавшей вместе с ним в “Звяздзе” Ядвиге Савицкой на Пераможную улицу (лежала параллельно Пугачевской, в годы оккупации – Зигесштрассе [35, Л. 111]). Сходил туда раза три” (по некоторым данным – вместе с Александровичем [26, Л. 37]). Савицкая была шокирована тем, что Казаченок без ее разрешения принес опасный груз к ним на квартиру – на этой почве у них произошла ссора. Она начала плакать, ругалась, сейчас же одела дочку и засобиралась в партизанский отряд. Как сообщал Казаченок, он не противился ее уходу, дал на дорогу хлеба [36, Л. 155]. Старуха Савицкая зарыла шрифты в огороде [26, Л. 9].

Ядвига Савицкая иначе описывает этот инцедент. “Когда я собиралась уходить в партизаны, Казаченок … принес шрифт и нам пришлось его прятать.

Этим делом занялась моя мать. Этот шрифт она опустила в уборную. Уборная у нас была устроена таким образом: была выкопана небольшая яма, и там стоял таз, и вот под этот таз она положила шрифт, может быть там немного и пропало, но основная часть была спасена.” [37, Л. 113 – 114]

Перед уходом в лес (27 сентября 1942 года) она  сказала Казаченку, что вернется за шрифтом. И действительно, руководство Слуцкой партизанской зоны в лице ее комиссара и секретаря подпольного межрайкома КП(б)Б Ивана Варвашени дважды посылало Савицкую в Минск с этой целью, но, с ее слов, она не смогла разыскать ни шрифтов, ни Казаченка[37, Л. 115 – 117].  После войны Савицкая и, вслед за ней многие другие участники тех событий, обвиняли последнего в том, что он без ведома хозяев забрал шрифт из тайника в их уборной и утопил его в Свислочи [38, Л. 404]. 

Это, вероятнее всего, не соответствовало действительности. В составленной 25 декабря 1942 года докладной записке на имя Пантелеймона Пономаренко Владимир Казаченок изложил свою версию произошедшего.

Для реализации задуманного (выпуск листовки), требовались шрифты. Не рискуя открыто появляться в доме у старухи Савицкой, в ночь на 12 октября Казаченок попытался без ее ведома извлечь их из тайника в огороде, но не обнаружил их там. Утром через Майхрович Оксану, соседку Савицких, он узнал, что опасаясь обысков, мать Ядвиги Савицкой сложила шрифты в мешок и выбросила в уборную. Всю следующую ночь (с 12 на 13 октября) он безуспешно пытался извлечь их из этого необычного тайника.

И только днем, не сразу, рискуя, длинной палкой с крюком на конце он сумел извлечь уцелевшую часть шрифтов, перенести их на улицу Горького, и спрятать в цокольном  этаже поврежденного бомбежкой 1941 года третьего Дома Советов [26, Л. 19 – 20].

Этот выбор не был случайным. Последние дни Казаченок жил в доме у заведующего гарнизонной баней Петра Колейникова на улице Даумана, 16 [26, Л. 10]. Указанная баня располагалась на Старо-Виленской улице неподалеку от Дома Советов (Троицкое предместье), что и побудило его спрятать там опасный груз. На следующий день (15 октября – это был банный день) через Пролетарскую улицу он перенес шрифты в один из дворов по Старо-Виленской улице, а затем – в баню, где и предполагалось отпечатать листовку.

Рисунок 11. Квартал Троицкого предместья и гарнизонная баня

 

18 октября 1942 года Хасан Александрович набрал ее текст [26, Л. 38], через два дня листовка была отпечатана (ок. 1000 экз.). “Мы расклеили … листовки по всему городу. Эффект был исключительный” [36, Л. 155 – 155 (оборот)], – рассказывал позже Казаченок; еще раз отметим, что в данном случае был важен факт издания листовки от имени подпольного комитета, потому “… что немцы широко распространяли слухи, что арестован подпольный комитет, что все подпольщики сознаются, выдают друг друга, что вся работа парализована, всему конец, и тот, кто остался, должен почувствовать это, осознать, и … бросить эту глупую затею” [31, Л. 16]. Нужно было как-то организовать людей, рассеять их настроение. А настроение было действительно тяжелым, люди были настроены панически.

 

Рисунок 12. Листовка от 18 октября 1942 г.

 

В тот день минчане видели, как полиция рыскала по городу и срывала со стен и заборов листовки. По словам Сайчика, они клеили их столярным клеем [3, Л. 8], что делало задачу полицейских не такой и простой.

«Припоминается, как отворачивались от меня прохожие, когда я переносил извлеченные из уборной шрифты, как было неприятно мыть их в бане. Но зато очень приятно было наблюдать за результатом своей работы, когда минчане со светящейся счастливой улыбкой на лицах наблюдали за искаженными лицами врагов, срывавших … листовки» [26, Л. 21], – делился позже Казаченок произведенным листовкой впечатлением.

После выпуска листовки Хасан Александрович потерял с ним связь. Позже он узнал, что Казаченок спрятал шрифты в канализационной трубе гарнизонной бани, а сам ушел на Палик в бригаду “Дяди Коли”, не предупредив его об этом. Почти год спустя, во время ремонта бани в 1943 году, шрифты были обнаружены рабочими, и те, опасаясь неприятностей,  выбросили их в Свислочь [26, Л. 38], [38, Л. 404], что позже дало возможность Ядвиге Савицкой обвинять Казаченка в их умышленном уничтожении.

Василий Сайчик в силу своего ранения не мог претендовать на участие в печати и распространении листовки, но лавры организатора этого мероприятия он явно пытался перетянуть на себя: 7 июля 1958 года в своем выступлении на заседании комиссии по минскому подполью он утверждал, что листовка была отпечатана на нижнем базаре по его инициативе, а потом обвинил Казаченка в уничтожении типографии [1, Л. 309]. Казаченок оправдывался, прерывал с места выступление Сайчика, пытался убедить собравшихся, что не выбрасывал шрифты в Свислочь: “я же столько трудов потратил для того, чтобы перетащить типографию в гарнизонную баню, а меня совершенно неправильно обвиняют в том, что я утопил типографию. Это было не так. … После освобождения мы пришли в эту гарнизонную баню и стали искать, но нам сказали, что был ремонт бани, рабочие нашли шрифт в водосточной трубе, испугались и бросили его в Свислочь” [1, Л. 310 – 311].

***

В те же дни, в октябре 1942 года [25, с. 44] были схвачены и Вороновы. Этот арест судя по всему не был связан с их участием в подполье. Сайчик, рассказывая о тех событиях, обвинял в произошедшем некую Ядвигу, вероятно, тетку старшего Воронова. Ее задержали в магазине, при досмотре обнаружили 10 хлебных карточек; на допросе женщина призналась, что карточки получила от Воронова. «Поехали к Воронову, сделали обыск, правда я все чисто вынес оттуда ... (килограммов 85)», – делился произошедшим Василий Иванович. – «Но, когда она [тетка Воронова] попалась, я очень хотел ее убить, чтобы спасти [его], а он пожалел тетку и из-за этого погибла его семья» [1, Л. 307] – сам Михаил Павлович и его сын Михаил с женой [39].

Брат старшего Воронова, Макар Павлович, в целом подтверждает озвученную Василием Сайчиком версию, но уточняет, что родственницу, выдавшую по глупости Вороновых, звали Екатериной, а датирует произошедшее (безусловно, ошибочно) 1943 годом: в один из дней октября, согласно его показаниям, в 9 или 10 часов вечера, отец и сын Вороновы были арестованы – Михаил Павлович в своем доме на Шорной, а Михаил Михайлович прямо на рабочем месте в типографии.

“23 декабря 1943 года, после двухмесячного пребывания в немецкой тюрьме [они] были вывезены в немецкий концлагерь Тростенец, откуда … больше не возвратились”.

Выдавшая их Екатерина также некоторое время содержалась в тюрьме, во время допросов Вороновым устраивали с ней очную ставку. Об этом Михаил Павлович сообщал брату в записке, которую тот обнаружил в корзине с грязным бельем после очередной передачи. Позже Екатерина также была вывезена в Тростинец, “…откуда домой не возвратилась” [24, Л. 316 – 317].

***

21 октября Жан вывел Сайчика и Казаченка из города и в составе небольшой группы отправил на Палик – в борисовскую партизанскую зону. Сам Жан на некоторое время остался в Минске, как рассказывал Сайчик, он должен был покинуть город двумя днями позже – после обеспечения документами и пассершайнами (действительными за пределами города пропусками) пяти командиров Красной Армии, которых он выводил на Палик. Сайчик и его спутники ждали Жана в одной из деревень Борисовского района до 23 октября, но тот не пришел. По, полученным из отряда Лунина сведениям, он остался в Минске с новой задачей: разыскать и убить Ивана Ковалева – как полагали практически все герои нашего рассказа, предателя и провокатора [5, Л. 88 – 89].

У “Дяди Коли” (в бригаде у Лопатина)  к ним отнеслись с некоторым недоверием. А 25-го октября, когда в бригаду пришел бежавший из минского СД член подпольного горкома Алексей Котиков, там и вовсе случилась неприятная история. «Всех, кто пришел, стали … преследовать, – рассказывал потом Сайчик. – Нам это было понятно. Нас решили отправить с группой, которую подготовили для перехода линии фронта» [3, Л. 145 (оборотная сторона) – 146].

Всего в состав группы вошло 30 человек (по другим сведениям – 27), среди них Сайчик называет подпольщиков Иосифа Будаева, Владимира Казаченка, Алексея Котикова, а также семью Трофимюков – Тимофея Александровича и его супругу Дарью Ивановну (соседи Вороновых по Шорной, 13, у них печатался 1-й номер «Звязды»)[40, Л 14 - 15].

18 ноября без особых проблем в районе деревень Понизовье – Тимохи они переправились через линию фронта и вышли в советский тыл [26, Л. 13].

Как это следует из хранящихся в Нацинальном архиве РБ документов, 6 декабря 1942 года некоторых нерядовых участников этого перехода вызвали в Москву [40, Л. 15]. В тот же день с Сайчиком беседовал начальник БШПД Петр Калинин, 11 декабря – заместитель начальника 2-го (информационно-разведывательного) отдела штаба Иван Кравченко. Примерно в те же дни Василий Иванович Сайчик составил докладную записку на имя Пантелеймона Пономаренко (не датирована). Выше мы неоднократно цитировали эти документы.

А 23 марта 1943 года Василия Ивановича Сайчика допрашивали уже в качестве арестованного. Вел допрос начальник 2-го отделения следственной части управления особых отделов НКВД СССР майор госбезопасности Бабич. В первую очередь следствие интересовали детали его ареста и побега из больницы – любого рода контакты подпольщиков со спецслужбами пртивника неизбежно вызывали недоверие у представителей органов. Майора Бабича, в частности, интересовало, допрашивали ли его при задержании. Сайчик настаивал, что допроса, в сущности и не было: установили только его личность и интересовались о причинах его посещения квартиры Богданова – на это он отвечал, что приходил к нему как к знакомому покупать продукты [30, Л. 283].

Василий Иванович Сайчик, впрочем, представлял не основной интерес для следствия – от него, как и от других подпольщиков, вышедших из оккупированного Минска, майор Бабич хотел получить информацию о секретаре подпольного горкома Иване Кирилловиче Ковалеве. В числе прочего, он, вероятно, рассчитывал в ходе допроса найти подтверждение рождавшейся у партизанского и партийного белорусского руководства версии об изначально провокационной деятельности Ковалева (Невского) в Минском подполье [30, Л. 281 – Л. 285]. Как это было показано выше, Василий Сайчик и сам считал того предателем, что в некоторой степени облегчало задачу майора Бабича. Неоспоримых фактов, которые бы подтверждали имевшиеся у него подозрения, однако, Сайчик не имел.

«Откуда вам известно, что Ковалев провокатор?» – спрашивал его майор Бабич, на что тот отвечал: «До сентября 1942 г. точными данными, что Ковалев является провокатором, я не располагал, однако у меня были подозрения. … «Тетя Нюра» … говорила, что Ковалев посещает гестапо. Я об этом рассказал … Ватику, он обещал установить наблюдение за Ковалевым, проверить это заявление и принять меры. Окончательно я убедился, что Ковалев провокатор уже после моего побега из больницы.

1 октября 1942 года, находясь в квартире по Пролетарской улице, в окно я заметил, что на проехавшей машине с группой гестаповцев сидел Ковалев, тогда я окончательно убедился, что он провокатор» [30, Л. 281].

Как видим, лишь последнее утверждение Василия Сайчика основано на его личном наблюдении и, казалось бы, может свидетельствовать против Ковалева – но только в том случае, если секретарь подпольного горкома был арестован позже названной Сайчиком даты (после 1 октября), в противном случае озвученный Сайчиком факт вовсе не свидетельствует о сотрудничестве Ковалева с немцами: и самого «Старика» после ареста 29 сентября агенты СД возили в автомобиле с Пугачевской на Широкую, а затем с Широкой в больницу на Ленинской улице.

Вышедший в советский тыл вместе с Сайчиком член подпольного горкома Алексей Котиков в беседе с Петром Калининым, а потом и в отчете о собственном аресте и побеге из-под наблюдения агентов СД (декабрь 1942 года) утверждал, что явку Ковалева на Пугачевской, 13 он выдал 28 сентября 1942 года; в тот же день секретарь горкома и был арестован по указанному адресу [16, Л. 150 (оборот.)], [29, Л. 338]. Следовательно, если Сайчик и видел Ивана Гавриловича 1 октября в сопровождении «гестаповцев», то это не может приниматься как безоговорочное свидетельство его предательства: арестованного подпольщика немцы могли возить по городу в силу самых разнообразных причин.

В начале 1946 года осужденный Особым совещанием НКВД СССР к 15 годам ИТЛ и отбывавший срок в Воркутлагере Алексей Котиков был этапирован в Минск, где происходило своего рода «доследование» событий 1942 года. Он вновь подтвердил факт выдачи под пыткой некоторых подпольщиков, но категорически отрицал сотрудничество (чуть ли не с осени 1941 года) с немецкими спецслужбами. Вместе с тем, на одном из очередных допросов (9 апреля 1946 года), противореча своим показаниям 1942 и 1943 годов, он заявил, что выдал Ковалева (вместе с Шугаевым и Богдановым) не 28 сентября, а 3 или 4 октября 1942 года [141, Л. 189].

Эта же дата фигурирует и в составленной 10 сентября 1959 года Справке КГБ при СМ БССР «О Минском подпольном городском Комитете партии периода 1941 – 1942 годов» – в ней утверждается (впрочем, со ссылкой на того же Котикова), что события на Пугачевской (арест Ковалева и других подпольщиков) происходили 3 или 4 октября [42, Л. 54].

Это, казалось бы, опровергает изложенные выше наши предположения и подтверждает показания Василия Сайчика против Ковалева: если тот действительно разъезжал с сотрудниками СД еще до своего ареста, то вероятность его сотрудничества с немецкими спецслужбами выглядит вполне реальной.

Названные даты (3-4 октября), однако, совершенно не стыкуются с рассказом Сайчика о событиях, связанных с его собственным арестом в Минске: если Котиков привел агентов СД на Пугачевскую улицу 3 или 4 октября, а не 28-го сентября, то каким образом Сайчик попал в устроенную там засаду 29-го числа?

Майор Бабич, однако, «обладал» информацией о вербовке Ковалева немецкими спецслужбами осенью или даже летом 1941 года. Этот факт «свидетельствовал» о неслучайном характере его поездок с агентами СД вне зависимости от того, 28 сентября или 3-4 октября он был «мнимо» арестован.

Майор Бабич потребовал от Сайчика подтверждения этой версии. «Вы говорили, что вам известно было об аресте Ковалева в Гомеле. Почему сейчас не говорите об этом?» – «дожимал» он подпольщика. Тот отвечал, что о тех событиях он узнал только в октябре 1942 года уже в бригаде «Дяди Коли» от Казаченка, который сообщил, «… что ему известно со слов связной «Зины», что Ковалев является провокатором, что в 1941 году в Гомеле он арестовывался гестапо, был освобожден и направлен в Минск для провокаторской деятельности» [30, Л. 281 – Л. 282].

Увы, данные против Ковалева показания в значительной степени повлияли и на его собственный приговор: участие в созданном агентом немецких спецслужб «провокационном» партийном комитете вызывало «законное» в тех условиях подозрение следователей в его адрес: как это видно из его архивно-следственного дела, Василия Сайчика обвиняли в том, что он, «… проживая во временно оккупированном немцами Минске, работал в созданном немцами в провокационных целях подпольном комитете и был связан с изменниками Родине…

13 октября 1943 года Особым Совещанием при НКВД СССР по ст. ст. 7 – 35 УК РСФСР, как социально опасный элемент Василий Иванович Сайчик был осужден на 5 лет лишения свободы» [23, Л. 309].

Относительно небольшой срок, полученный героем нашего рассказа, в целом говорил о его невиновности, тот же Алексей Котиков, выдавший под пытками нескольких подпольщиков был приговорен к 15 годам заключения (подробнее об этом см. в очерке «Алексей Котиков»).

Василий Иванович Сайчик, кстати, так и не признал себя виновным. Как это было установлено позже, доказательств, изобличающих его, в деле не имелось.

В связи с многочисленными жалобами Сайчика, которые он отправлял по многочисленным инстанциям и в которых полностью отрицал свою вину, была проведена проверка.

В ходе проверки были допрошены подпольщики, к которым у органов не было особых претензий, в их числе Ядвига Савицкая, Броня Гофман, Иосиф Будаев – все они показали, что Сайчик во время оккупации г. Минска работал в подполье, создал нелегальную типографию, занимался печатанием антифашистской литературы, изготовлением документов для лиц, боровшихся против немцев, заготавливал и отправлял в партизанские отряды оружие, медикаменты, одежду, людей, организовал укрытие Гофман от гестаповцев, пытавшихся ее арестовать, затем отправил ее в партизанский отряд [23, Л. 309].

К тому времени, похоже, в партийном руководстве республики (а, вслед за ними, и у республиканских органов госбезопасности) начинала зарождаться иная трактовка истории сопротивления в Минске 1941 – 1942 г.г., более лояльная (щадящая) по отношению ко многим рядовым и некоторым руководящим его участникам. После окончания войны эта концепция становилась превалирующей, ее суть в концентрированном виде была изложена в составленной в 1948 году в республиканском МГБ Докладной записке на имя заместителя министра МГБ СССР генерал-лейтенанта Огольцова. Речи о создании в Минске провокационного горкома в этой записке уже не велось, однако: «Секретарь партийного комитета Ковалев и член Котиков не выдержали на следствии пыток, выдали участников комитета и организации, после чего немцами были завербованы в качестве агентов» [43, Л. 232].

Озвученная в отношении Ковалева концепция продержится несколько десятилетий – до попытки ее пересмотра в 1990 году. А тогда, в первые послевоенные годы она сказалась на судьбе Василия Ивановича Сайчика. 25 января 1947 года Особым Совещанием при МГБ СССР постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 13 октября 1943 года было отменено, дело по обвинению Сайчика прекращено [23, Л. 309 – Л. 310], - редкость по тем временам. Не досидев срока, Василий Иванови Сайчик вышел на свободу.

 

Список источников и использованной литературы

 

1.    Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. 28 мая 1958 г. -1 августа 1956 г. Выступление Сайчика В.И. 7.08.1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75, Л. 289 – 311

2.    Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Характеристики активных участников Минского партийного подполья (приложение к Справке «О Минском коммунистическом подполье). 1 декабря 1959 г. Сайчик Василий Иванович. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 85, Л. 55 – 56

3.    БШПД. Материалы по городу Минску. Отчеты и докладные записки о деятельности Минского и Дзержинского подпольных комитетов. Записи бесед с партизанами о действиях оккупантов в Минске. Беседа начальника БШПД Петра Калинина с Сайчиком Василием Ивановичем 6.12.1942 г. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 143 – 146

4.    Витольд Гловацкий. Амнистия - мечта каждого заключенного во времена Второй Польской Республики и Польской Народной Республики. [Электронный ресурс] Код доступа:  https://naszahistoria.pl/amnestia-czyli-marzenie-kazdego-wieznia-w-czasach-ii-rzeczypospolitej-oraz-w-prl/ar/13294041 Дата доступа: 03.10.2021; Георгий Шкловский. Сергей Притыцкий: портрет белорусского революционера. Доктор исторических наук, профессор Ираида Царюк о своем брате. [Электронный ресурс] Код доступа: https://regnum.ru/news/3066462.html Дата доступа: 15.11.2022

5.    ЦК КП(б)Б. Оргинструкторский отдел. Отчеты, докладные и записи бесед с участниками Минского подполья.  Беседа заместителя нач. отдела БШПД И. Кравченко с т. Сайчиком Василием Ивановичем. 11 декабря 1942 г. гор. Москва. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 659, Л. 70 – 97

6.    История Минска – Мн.: «Беларуская энцыклапедыя», 2006 г.

7.    БШПД, материалы по боевым действиям партизанской бригады Никитина. 8 октября 1942 г. д. Хворостьево. Беседа с партизаном 3-го отряда бригады Никитина т. Бромбергом Рафаэлем Моносовичем. НАРБ, Ф. 1450, оп.4, д.237, Л. 11 – 40

8.    Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Воспоминания участницы минского партийного подполья Соловьянчик Валентины Александровны о работе в ВСПД в 1941 – 1942 г.г. 28 октября 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 122, Л. 1 – 5

9.    Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. и справка КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 – 1944 гг. Т.1. 1942 г. – 1959 г. Сообщение из занятых восточных областей от 6 мая 1942 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 109 – 121

10.                      О партийном подполье в Минске в годы Великой Отечественной войны (июнь 1941 – июль 1944 года) / Институт истории партии при ЦК КПБ, Институт истории АН БССР. – Минск: Гос. изд-во БССР, 1961, 90 с.

11.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. и справка КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 – 1944 гг. Т.1. 1942 г. – 1959 г. Протокол допроса обвиняемого Котикова Алексея Лаврентьевича от 25 декабря 1942 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 135 – 137

12.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. и справка КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 – 1944 гг. Т.1. 1942 г. – 1959 г. Протокол допроса обвиняемого Котикова Алексея Лаврентьевича от 18 января 1943 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 155 – 161

13.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т.2. 1944 г. – 1957 г. Выписка из отчета Минского подполья (подпольная организация КП(б)Б в Минском гетто).  Июль 1941 – август 1942 гг. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 106, Л.67 – 85

14.                      Гірш Смоляр. Менскае гета. Барацьба савецкіх габрэеў-партызанаў супраць нацыстаў. / Смоляр Гірш; пер. з анг. М. Гілевіча – Мн., Тэхналогія, 2002 – 182 с.

15.                      Минский подпольный горком КП(б)Б. Информация и справки отдела науки и учебных заведений ЦК КПБ, Института истории партии при ЦК КПБ, по вопросам изучения Минского партийного подполья и роли Ковалева И.К. в его деятельности. Заявление Котикова А. Л. Первому секретарю ЦК КПБ тов. Киселеву Т.Я. НАРБ, Ф. 1346, Оп. 1. Д. 207, Л. 103 – 114

16.                        БШПД. Материалы по городу Минску. Отчеты и докладные записки о деятельности Минского и Дзержинского подпольных комитетов. Записи бесед с партизанами о действиях оккупантов в Минске. Январь 43 – август 1943. Беседа с членом минского подпольного комитета Котиковым А. 4.12.42 г. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 147 – Л. 153

17.                      Савицкая Я.М. Бойцы подпольного фронта. / Я.М. Савицкая – Мн.: Беларусь, 1982. – 175 с.

18.                      Савицкая Я. М. Призывный голос «Звязды» // Партийное подполье в Белоруссии. Минск и Минская область – Мн., Беларусь, 1984, (см. также: [Электронный ресурс] Код доступа: https://www.molodguard.ru/heroes4760.htm Дата доступа: 30.09.2021

19.                      Беларусь у Вялікай Афчыннай вайне, 1941 – 1945: Энцыклапедыя./Беларус. Сав. Энцыкл.; Рэдкал.: І.П. Шамякін (гал. рэд.) і інш. – Мн.: БелСЭ, 1990. – 680 с., (4) л. карт., іл.

20.                      Минский городской подпольный комитет. Докладная Котикова А.Л. в комиссию ЦК КПБ по Минскому подполью. НАРБ, Ф. 1346, Оп.1, Д. 198

21.                      Минский подпольный комитет. Постановление Минского горкома КПБ от 26 мая 1982 г. о признании подпольной комсомольско-молодежной группы под руководством Г. Г. Фалевича и материалы к нему. 12 апреля 1960 – 26 мая 1982 г.г. Воспоминания Ермоленко-Дроздовской Нины Анисимовны. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 244, Л. 21 – 26

22.                      Савіцкакя Я.М. “Звязда” заклікала да барацьбы / Я.М. Савіцкая // Памяць: Гіст-дакум. хроніка Мінска. У 4-х кнігах. Кн. 4. – Мн.: БЕЛТА, 2005

23.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. и справка КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 – 1944 гг. Т.1. 1942 г. – 1959 г. Справка по архивно-следственному делу № М-644 по обвинению Сайчика Василия Ивановича, 1988 года рождения. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 309 – 310

24.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. и справка КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 – 1944 гг. Т.1. 1942 г. – 1959 г. Выписка из протокола допроса свидетеля Ворон Макара Павловича от 23 февраля 1953 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 316 – 317

25.                      Мінскае антыфашысцкае падполле / Аўт.-укл. Я.І. Бараноўскі, Г.Дз. Кнацько, Т.М. Антановіч і інш. – Мн.: Беларусь, 1995. – 225 с.

26.                      Институт истории партии при ЦК КПБ. Партийный архив института истории партии при ЦК КП Белоруссии.

26. Докладная записка Казаченка В.С. на имя Пономаренко П.К. и письма Александровича Х.М. о деятельности в тылу врага в 1941 – 1942 годах. НАРБ, Ф.1440, оп. 3, Д. 277, Л. 1 – Л. 25; Л 34 – 42

27.          Савицкая Я. М. Призывный голос «Звязды» / Савіцкакя Я.М. Памяць: Гіст-дакум. хроніка Мінска. У 4-х кнігах. Кн. 4. – Мн.: БЕЛТА, 2005 – 912 с.

28.                      Центральный Комитет КП(б) Белоруссии. Особый сектор. Спецсообщения НКГБ и НКВД. 14 августа 1942 – 30 июня 1943 г. Сообщение Крысанова секретарю ЦК КП(б)Б т. Пономаренко. НАРБ, Ф. 4П, Оп. 33а, Д. 151, Л. 244 – 246

29.                      ЦК КП (б) Б. Особый сектор. Постановления и выписки из протоколов Минского подпольного ОК, докладные, справки, отчеты и донесения руководителей партизанского движения… Октябрь 42 — сентябрь 43 г. А. Котиков: Обстоятельства, при которых я был арестован и совершил побег. НАРБ, Ф. 4п, оп. 33а, Д 185, Л. 337 – 340

30.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. и справка КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 – 1944 гг. Т.1. 1942 г. – 1959 г. Выписка из протокола допроса арестованного Сайчика Василия Ивановича от 23 марта 1943 года. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 281 – 285

31.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Стенограмма беседы с участницей Минского партийного подполья Янулис Александрой Константиновной о деятельности в подполье в 1942 – 1943 г.г. 1-й экз.  2 декабря 1959 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 124, Л. 1 – Л. 38

32.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Документы и материалы партархива Института истории партии при ЦК КПБ о Ковалеве Иване Кирилловиче. 1939 г. – 1983 г. Докладная записка Густарник Лидии Федоровны. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 205, Л. 428 – Л. 433

33.                      Минский подпольный комитет КП(б)Б (коллекция). Письма участницы минского партийного подполья Рубец Виктории Федоровны из фашистской тюрьмы гор. Минска сестре Калашниковой Марии Федоровне (машинописные копии). НАРБ, Ф. 1346, О. 1, Д. 22, Л. 1 – Л. 17

34.                      Памяць: Гіст-дакум. хроніка Мінска. У 4-х кнігах. Кн. 4. – Мн.: БЕЛТА, 2005 – 912 с.

35.                      Институт истории партии при ЦК КПБ. Сектор истории ВОВ. Перевод документов, касающихся Минского подпольного городского комитета КП(б)Б … Том 1. (1941 г. - 31 декабря 1942 г.). Приложение № 2 к приказу полевой комендатуры № 12 от 4 ноября 1941 г. Изменение названий улиц в г. Минске.  НАРБ, Ф.1440, оп. 3, Д. 975, Л. 106 – Л. 114

36.                      БШПД. Материалы по городу Минску. Отчеты и докладные записки о деятельности Минского и Дзержинского подпольных комитетов. Записи бесед с партизанами о действиях оккупантов в Минске.  Январь 43 – август 1943. Беседа с членом минского подпольного комитета Казаченок. НАРБ, Ф. 1450, оп. 2, Д 1299, Л. 154 – 156 (оборот)

37.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. 28 мая 1958 г. - 1 августа 1958 г. Выступление Савицкой Я. М. 29 мая 1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75, Л. 107 – 122

38.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. Стенограмма заседаний комиссии ЦК КПБ по Минскому партийному подполью. Первый экземпляр. 28 мая 1958 г. -1 августа 1958 г. Выступление Казаченка 1 августа 1958 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 75, Л. 398 – 406

39.                      Вероника Конюта.  В тылу врага. К годовщине выхода первого подпольного номера «Звязды». / Конюта Вероника. // Звязда – 19 мая 2021 г. (см. также: [Электронный ресурс] Код доступа: https://zviazda.by/ru/news/20210519/1621407229-v-tylu-vraga-k-godovshchine-vyhoda-pervogo-podpolnogo-nomera-zvyazdy Дата доступа: 17.02.2022)

40.                      Институт истории партии при ЦК КПБ. Партийный архив института истории партии при ЦК КП Белоруссии. Докладная записка бывшего подпольного работника в г. Минске Сайчика В.И. секретарю ЦК КПБ тов. Пономаренко П.К. НАРБ, Ф.1440, оп. 3, Д. 281, Л. 4 – 45

41.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. и справкам КГБ при СМ БССР о Минском подпольном комитете 1941 – 1944 гг. Т.1. 1942 г. – 1959 г. Протокол допроса арестованного Котикова Алексея Лаврентьевича 9 апреля 1946 г. НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д. 105, Л. 187 – 190

42.                      Минский подпольный комитет. Особая папка. Справки КГБ при Совете Министров БССР по БВО, военного прокурора БВО о Минском партийном подполье. 7 марта 1957г. – 5 января 1962 г. Справка КГБ при СМ БССР «О Минском подпольном городском Комитете партии периода 1941 – 1942 годов». НАРБ, Ф. 1346, оп. 1, Д 72, Л. 33 – Л. 58

43.                      Минский подпольный партийный комитет КП(б)Б. (Коллекция). Особая папка. Выписки из протоколов допросов лиц, принимавших участие в партийном подполье гор. Минска в 1941 – 1944 гг. Т.2. 1944 г. – 1957 г. Докладная записка заместителя Министра ГБ БССР генерал-майора Ручкина Ф. на имя заместителя министра ГБ СССР генерал-лейтенанта Огольцова С.И. Июнь 1948 г. НАРБ, Ф 1346, оп. 1, Д. 106, Л. 225 – 236